— Что-то, я смотрю, — обратился он одновременно к Денису и к тому самому незнакомцу, — жидов в этом храме многовато. Вы ребята русские, простые… сами-то как думаете?
— Это совершенно неважно, — вскинулся тот, кудрявый, — апостол Павел писал, что во Христе несть ни эллина, ни иудея.
— Да ла-аадно, — протянул простоватый, — чё я, не знаю, чё ль… Жид крещеный — как вор прощеный. Нет им веры.
И тут спереди, из самой людской густоты, и прямо к кудрявому парню подошла молодая красавица с ярко семитскими чертами, нос с горбинкой, глаза жгучие, волосы смоляные, прямые — а на руках маленькая копия ее самой, трехлеточка в аккуратном комбинезончике, в шапочке розовой, только что волосы мастью посветлее из-под нее выбивались.
— Папа, а я видела, какие у Бога ботинки! — радостно сообщила она кудрявому.
— Что ты, Анют, это не Бог, это только священник, — наставительно ответил молодой отец.
А тот хитрован, растворился в толпе, издав какой-то звук с присвистом, словно плюнул в Божьем храме от огорчения.
Вор прощеный, вор прощеный, — так и крутилось у Дениса в голове… Что-то очень знакомое, это о чем же? Так это ж — разбойник благоразумный. Вот только что ж читали где-то там впереди: «но яко разбойник исповедую Тя, помяни мя, Господи, во царствии Твоем».
— Чудны дела Твои, Господи, — только и осталось Денису сказать, когда вышел он наружу, широко, со смаком перекрестился на морозном воздухе, натянул на уши шапку поплотнее, — чудны дела Твои, и сколько ж вокруг них всего понаверчено! Как же Тебе самому, интересно, не надоест… Я б уже давно задолбался.
Сон о спорах
Ночь. Святки. Скоро сессия. На столе раскрыт учебник, ну хотя бы для вида, для стимуляции мозговой активности завтрашним утром, за окнами куранты пробили два, но сон не сразу идет. Уплывает потихонечку из сознания зимняя, стылая-постылая Москва — сколько же еще осталось этой зимы! В теплые бы сейчас края, в безвременье солнца и достатка — от сует и тревог нового, девяностого, скудного и спорного, ой какого спорного года…
Я — в светлом, просторном каком-то зале, на удобном резном сидении, рядом фонтан пытается хилыми брызгами перебороть дыхание пустыни, в бассейне плавают рыбки. Нет, не Библиотека, а чей-то внутренний дворик, просто наверху натянуто полотнище, оно укрывает нас от египетского палящего солнца. Жарко. Где-то невдалеке щебечет птица неизвестной породы, да журчит в фонтане вода. В этом доме пахнет солнцем, покоем и деньгами. Большими деньгами.
У меня борода. Я уже совсем взрослый.
В руке у меня — изящный стеклянный сосуд, в нем — о чудеса! — холодный напиток, отдающий медом, молоком и чем-то невыразимо прекрасным.
— Пейте скорее, друзья, пока не нагрелось! — хозяин дома лучится здоровьем, лоснится жиром. Он едва ли старше меня, но насколько же солидней!
— Лед в твои погреба доставляют с севера? — с плохо скрываемым восторгом говорит третий участник беседы. Мне давно знаком этот орлиный профиль, эта львиная седая грива волос, этот хрипловатый голос — мы с ним заклятые друзья, он много старше меня по возрасту и положению, я полностью в его власти, а он… он никак не может без меня обойтись.
— Деметрий, ну ясное дело, из самой Ликии, его там зимой заготавливают в горах. Нынешние-то запасы уже на исходе. Дары Борея!
Деметрий, да, львиногривого зовут Деметрий. Вот оно что. Он — мой епископ.
Перед нами — столик с ароматными плодами, но кого ими удивишь в Египте? То ли дело — лед посреди нескончаемого палящего лета! Рядом с нами — чернокожий раб, в руках у него опахало, он создает приятный ветерок, подгоняя в нашу сторону фонтанные брызги и запах, запах тысяч и тысяч сестерциев.
— Хвала Творцу за его дары, — тут же подхватываю я, Деметрий недовольно косится, что я поправляю богача, — Ибо сказано: «из чьего чрева выходит лед и кто вынашивает небесный иней?» И паки, в другом месте у Иова сказано: «Божье дуновение рождает лед».
— Зачем нам в Александрии Библиотека, — хохочет богач, — если у нас есть Ориген! Он всё это знает наизусть.
— Далеко не всё, — возражаю я, — даже Писание помню не целиком, а что уж говорить о…
Две жирные мухи, брюшки в зеленых отливах, садятся не спелые смоквы. Их мог бы отогнать тот самый раб, но мухи ему безразличны. Он создает ветерок для хозяина. И капельки фонтанной росы достаются и нам. Мухи в этом доме свободней человека.
— В общем, другого такого башковитого пойди поищи, — подводит итог богач. Его речь груба, выговор резок и неправилен. Он не учился в школе. Вольноотпущенник, разбогатевший на торговле, а то и на разбое — вот он кто.
— И не говори, — радостно соглашается Деметрий. Всегда бы так он меня хвалил! — знаешь, как Ориген победил тогда нечестивого гностика?
— И как же?
Приходится рассказать. Я не помню об этом ничего — но рассказывая, создаю эту память. Мои собеседники узнаю́т о моем прошлом раньше меня, но это же сон, всё бывает во сне…
— Эти гностики, они… они подбрасывают разрозненные строки Писания, как жонглеры на рыночной площади — пестрые шары. Или вот даже, еще лучше — знаете ведь такую игру в три перевернутые плошки, и нужно угадать, под какой спрятана монета?
— А то, — оживился богач, — помню, в молодости… Впрочем, неважно!
— И неискушенные даже не догадываются, что монеты нет ни под одной из них, она зажата у мошенника между пальцами. Им дают выиграть раз или два.
— Главное тут — не переборщить, — со знанием дела сказал богач, — а то как-то раз… впрочем, продолжай давай.
— Ну вот и они берут золото истины и скрывают его под черепками своих слов. Переставляют их местами, меняют одно на другое, ты не успеваешь уследить. Какие-то бесконечные Полно́ты и Премудрости, кто-то от кого-то отпал, к кому-то вернулся, и хочется понять, где же тут истина Христова — а нет ее.
— И ты его за руку, чо ль, схватил? — интересуется тот.
На лице чернокожего раба не дрогнет ни черточка. Интересно, понимает ли он вообще, о чем мы говорим? Так и хозяин дома не понимает. Раб, наверно, нубиец, обучился простым словам на греческом и египетском: «подай, принеси, ступай прочь». Остальное подскажет плеть. Несчастней ли он от этого, раб-нубиец? Глупее ли своего господина?
Но я продолжаю. Он хочет знать о победе над гностиком.
— Мы, хваление Творцу, живем в Александрии, где не принято доверять досужей болтовне. В нашей Библиотеке и в наших школах правит царица Филология. Как, к примеру, исследуют поэмы Гомера? Необходимо надежно установить текст, выбрав лучшую из всех рукописей в неиспорченном виде, затем прочитать его вслух, разобрать отдельные слова и их сочетания и лишь потом истолковать общий смысл каждой фразы, исходя из авторской цели и замысла. Нелепо было бы выискивать в «Илиаде» рецепты пирогов или в «Одиссее» — предсказания погоды! Азы, азы филологии, искусной любви к словам! Да, и трудные места из Гомера надлежит объяснять примерами из самого Гомера, а не из Платона или, к примеру, Алкея, сам строя языка у которых различен.
— И не говори, — кивает богач, — была у меня один раз ливиечка… девка что надо, огонь, но по-нашему ни гу-гу! Как и я по-ливийски. И ничо.
— Но ведь ты, почтенный Дималх, оставил былые утехи юности, приняв святое крещение? — вступает епископ.
Как же мягко, как сладостно он стелет: «утехи юности». Нет бы сказать откровенно: «блуд и разврат»!
— А то, — крякает Дималх.
Вот каково его имя, «Двоецарь», на эллинском и иудейском наречиях сразу… Хорошо хоть не тройным, не Трималхом каким-нибудь назвался! Как же много имя говорит о его носителях.
Но гневаться мне не по возрасту и не к лицу, я продолжаю:
— И вот я разобрал, тезис за тезисом, всё, что городил тот нечестивец, и последовательно доказал, что его выводы никак не вытекают из Священного Писания, а нередко ему и прямо противоречат.
— Да, успех был полный, — Деметрий доволен, — тогда смеялась над гностиком вся школа. А уж как хлопали тебе!
— Жаль, что его не прогнала тогда Арета, — я смущенно перевожу разговор на другое, — сказала, что и таким он ей… не безразличен. Добрая, но не всегда рассудительная женщина.
— Так зато Оригену мозгов не занимать, — улыбается богач, — а вы не смущайтесь, допивайте, я велю подать свежего медового молока на льду, прохладно. То было миндальное, а вот попробуйте еще с фисташками!
— Благодарим, но воздержимся, — епископ сладкоречив, как никогда, — потому что пришли не тешить гортань вкусами, а обсудить… эээ…
— Вспомоществование, — слово явно дается богачу с трудом, — ну, короче, это. Деньги.
— Да, — епископ слегка смущен, — для нашего огласительного училища, которое…
— В котором блистает Ориген.
Я скромно молчу.
— Ну такому башковитому — как не помочь! Чтобы этих уел… которые гностики. И язычников, ясное дело. На публичных диспутах в Библиотеке!
— Да-да, — вмешивается Деметрий, — споры с язычниками — важнейшая часть нашей миссии. Вместе с тем, нельзя не отметить, что под благодетельным правлением общего нашего повелителя Марка Аврелия Севера Александра мы уже забыли о гонениях и наслаждаемся полной свободой…
— Я не забыл о казни отца, — напоминаю я.
— Никто и не думал оставлять блаженную память наших свидетелей, и среди них блаженного Леонида, твоего отца по плоти, мой дорогой сын Ориген. Но я о другом. Миновали те времена, когда нас тащили на арену на растерзание зверям и на потеху публике…
— Надолго ли?
— Навсегда, угодно будет Богу.
— Угодное Богу, — не сдаюсь я, — изложено в словах Священного Писания. Не жаждал ли Павел разрешиться и быть со Христом, избавившись от сего смертного тела? Не краткий ли сон — наша земная жизнь?
Епископ бросает на меня взгляд, от которого загорелись бы дрова в печи.
— Ты согласишься со мной, Дималх? — я прибегаю к крайней мере.
— Круть, — кивает тот, — так прям ты проповедуешь, аж до печенок пробирает. За деньгами дело не станет. Пришлите ко мне, кого надо.