ухе самыми желанными руками. Грегордиан вернулся, и это все, что имеет значение сейчас и будет главным в будущем, в котором вряд ли обойдется без повторения таких моих сводящих с ума ожиданий, как и его страхов за меня, вот такую слабую в жестоком мире Старших. Но мы оба сделали свой выбор, и нет во Вселенной силы, способной его изменить!
Эпилог
— Почему ты не хочешь мне рассказать, как все было на самом деле, Грегордиан? — Если бы кто-то другой проявил такую настойчивость, деспот наверняка был бы по меньшей мере раздражен.
Но не на свою будущую жену, нет. Конечно, у нее была потрясающая способность пробуждать его гнев, и делала она это довольно часто. Грегордиана временами просто из себя выводила эта ее парадоксальная манера видеть все под совершенно иным углом зрения. И самое поразительное — каким-то непостижимым образом и транслировать это ему, не давая игнорировать и заставляя переосмыслять некоторые вещи и реакции. Поступки, свои и окружающих, которые ранее, казалось бы, укладывались в правильный, накатанный годами сценарий, часто теперь не выглядели однозначными благодаря иногда всего паре замечаний, ввинченных Эдной в самый «подходящий» момент. И именно от этого его всегда с легкостью вспыхивающая ярость почти мгновенно оседала. Грегордиан все чаще поступал совсем не так, как привык, не следовал своей прямолинейной, годами отточенной логике, которая утверждала, что лучшее решение любого вопроса, упреждающее какие бы то ни было неприятности в будущем — это сокрушительный удар. Взять хотя бы тех же фоетов. Куда уж проще было бы их прикончить, чтобы не проболтались никому о том, где он спрятал женщин. Быстро, эффективно, абсолютно надежно. Даже в случае его поражения никто не узнал бы, где искать, до тех пор, пока Эдна не смирилась бы с тем, что он не придет, и не воспользовалась артефактом. Так нет же — пришлось вырывать языки и запирать в темнице, а все потому, что упрямая женщина едва не со слезами на глазах настаивала на том, чтобы сохранить им жизнь. Просила — получила! Летуны смогут болтать по-прежнему где-то через неделю, так чем она оказалась в итоге недовольна?
— Грегордиан? — Эдна завозилась на смятых и местами разодранных им простынях, поднимая голову и пытаясь разглядеть выражение его лица. Для ее глаз в спальне была жуткая темень, а вот он видел все. Растрепанные, в том числе и его грубыми пальцами, темные волосы, легкий румянец от недавно пережитого многократного удовольствия и даже красноватые пятна потертостей на ее подбородке и скулах от его отросшей щетины. Припухшие, многострадальные губы, истерзанные им в ненасытных поцелуях и искусанные самой Эдной в этот такой знакомый ему потрясающий момент, пока она ещё отчаянно цеплялась за собственный контроль, прежде чем сорваться и отдаться ему так, как не умел больше никто. Всецело, каждый раз с непостижимой окончательностью, выжигая и его и себя дотла, ничего не оставляя на потом, будто новой их близости уже никогда не будет. Она так делала всегда, но вряд ли ему стоит рассчитывать на то, что однажды волшебным образом его перестанет лишать рассудка наблюдение за этой метаморфозой, как и ощущение выворачивающего душу слияния в финале. Только этой женщине дана была сила опустошать его, наполняя при этом собственной сутью щедрее некуда.
— Я тебе уже все рассказал, как оно и было, женщина, — Грегордиан поднял руку и приласкал ее щеку, соскальзывая большим пальцем на нижнюю губу, и тут же ощутил, как накатила новая волна ещё совсем недавно утоленного вожделения. — Все было именно так, как в твоем плане. Мы прилетели, никто нас не ожидал, обрушились как гнев мирозданья на их головы, победили и улетели. Все.
Нет, в принципе он не лгал, лишь умалчивал о деталях, и так это и останется. Зачем ей знать, что на подлете к ночному походному лагерю Хакона и его дварфов драконы учуяли магию их бога в маскирующем мороке, испугались его гнева и тут же взбунтовались, отказываясь подчиняться своему принцу. Кто же знал, что у поганых рептилий есть подобный дар? Они стали сбрасывать его воинов одного за другим, и хоть проклятые создания и в самом деле не ожидали такого их появления, но что может сделать горстка против целой армии, действующей как единый организм? Он взял с собой десятерых лучших из лучших, тех в чьей храбрости, боевом опыте и мастерстве не сомневался. И лишился четверых, в том числе и Сандалфа, прежде чем прикончил Χакона и смог прийти им на помощь сам, и за ним же последовал и единственный не убоявшийся пойти против воли Беленуса дракон. Высоко поднятая в его руке отсеченная голова вероломного брата подействовала на дварфов как волшебное заклятье, развеивающее их смелость и способность драться вместе ради единой цели, и только благодаря этому их не смяли количеством, разрывая и пожирая заживо. Даже Раффису пришлось бы туго, не дрогни ряды их врагов при осознании, что их благословенный Богом Освободитель был убит и обезглавлен в считанные секунды. Нет, всего этого Грегордиан Эдне не расскажет. И не потому, что пока говорить об утрате тех, кто был рядом и бился с ним бок о бок десятилетиями, не хотелось. В конце концов, все они были воинами, как и он сам, и такой исход являлся обыденной ежедневной вероятностью, и не пристало грустить об этом больше, чем следует. И даже не потому, что тогда придется признать собственное невольное восхищение драконьим выползком, которое деспот старательно прятал. Несмотря на первое замешательство, мальчишка преодолел свой страх перед неминуемым гневом Бели и не остановился, не подвел его. Более того, Раффис просто снес собственного соплеменника, пытавшегося в воздухе перекрыть им путь вперед. И именно он, принц драконов, руководствуясь нюхом на магию, безошибочно принес его в место ее максимальной концентрации, где и скрывался под плотным мороком Хакон. Раффис прикрывал его спину, пока Грегордиан расправлялся с зарвавшимся братцем, и без колебаний вступил в дальнейший бой, чтобы обратить потерявших руководство дварфов в паническое бегство и спасти оставшихся в живых спутников деспота. Конечно, Грегордиан знал, что все это Раффис сделал отнюдь не бескорыстно, но мужество исполнения данного им обещания не могло не впечатлить его как воина. И как мужчину, каким он стал с появлением Эдны, тоже. Ведь пойдя вперед там, где остановились остальные драконы, принц обрек себя на статус катара, богоотступника, обреченного теперь на изгнание из среды своих. Но промолчит деспот о том, что был на волосок от гибели потому, что не хотел снова подвергнуть свою женщину тому всеобъемлющему страху, что увидел в ее глазах в первое мгновенье, когда вернулся за ней. Конечно, вспыхнувшее вслед за ним облегчение и радость оказались бесценным подарком для него, сделавшим одержанную победу в миллионной степени более значимой. Его пронзило осознание, что в ее широко раскрытых, заплаканных глазах он узрел не просто ликование от благополучного завершения, а собственное будущее, в котором познает, что же такое есть счастье. Эдна глядела на него, будто он солнце… да что там солнце — целый мир, внезапно явившийся взору прежде незрячего человека. Никто и никогда не смотрел на него так раньше. Но отныне и всегда он хотел добиваться этого благословенного огня в ее глазах другими способами, не заставляя прежде падать в бездну отчаянья. Так что пусть его Эдна верит, что и эта победа, и все, что будут после, далась ему легче легкого. Пусть считает его почти неуязвимым, способным сберечь ее от чего угодно, ибо с ее появлением он таким и стал. Когда-то Алево тревожился о том, что чувства к хрупкой и беззащитной человеческой женщине станут уязвимостью Грегордиана, но асраи ошибался. Его Эдна не только не слабая сама по себе, она еще и сумела стать источником таких сил в нем самом, о существовании которых он не мог и помыслить.
— Ты нужна мне! — прошептал он, поражаясь незнакомой дрожи не только в голосе, но и в самой глубине души и накрыл собой, желая в очередной раз познать неповторимый вкус их полной близости.
— Эдна, само твое предположение, что я позволю подобное, абсурдно! — зарычал Грегордиан, пытаясь вогнать меня в землю взглядом, ну или, по крайней мере, устрашить настолько, чтобы я отступила. Но нет. Не сработает.
— Сам подумай, ну что за наставник для юной неискушенной девушки Алево? — и не подумала сдаться я. — Вот чему хорошему он может ее научить?
— Меня это больше нисколько не касается, и тебя не должно, — пренебрежительно отмахнулся деспот. — Пусть Илва переходит в мир Младших и делает что вздумается! Единственное, чем должны быть заняты твои мысли — это мной и тем, как максимально удержать мой интерес.
Удержать интерес? Он это серьезно? Да если этого «интереса» станет хоть на каплю больше, моя левая нога вскоре забудет, как выглядит правая, из-за того что встречаться им не придется вовсе!
— А что не так с твоим интересом? — недобро прищурилась я. — Уж не хочешь ли ты сказать, что всего за месяц отсутствия я перестану привлекать тебя?
Грегордиан пытается сыграть на моей ревности, заставив поверить, что его надолго нельзя оставить без доступа к телу?
— Или ты имел в виду, что стоит мне отвернуться, и твой член уже поведет тебя на приключения?
Случалось вам видеть выражение лица мужчины, который понял, что ляпнуть что-то, было не очень хорошей идеей? Вот именно так и выглядел мой деспот. Прямо аж целых секунд десять, но потом снова стал самим собой. Оттеснил меня к стене и вжался в живот своей, похоже, никогда не спадающей эрекцией и потерся, прекрасно зная, как подействует на меня. Если его и можно было назвать вечно голодным по мне мужчиной, то мне смело стоило присвоить звание всегда готовой для него женщины. Идеальное совпадение, однако.
— Месяц, женщина? — теперь рык трансформировался в обольщающее урчание сродни кошачьему, и, опустив голову, деспот лизнул и пососал кожу на моей шее, на что мое тело тут же покорно вспыхнуло ненасытным желанием иметь его внутри немедленно. — Ты нужна мне постоянно и безотлагательно, так же как и я тебе. Так что нет, ты не будешь сопровождать Илву, и на этом — все!