— Нет-нет-нет! НЕТ! — Алево выглядел не злым, а скорее уж раздосадованным и огорченным, — Ты даже тени такой мысли не должна допускать, глупая ты женщина. Или это тебя же и разрушит! Зпомни ясно, четко и абсолютно окончательно: ты НИКОГДА не будешь на ее месте! И прежде чем ты надумаешь себе оскорбиться или еще не пойми что скажу — это твое благо, а не поражение!
От его слов я вдруг ощутила себя какой-то совершенно беспомощной, причем окончательно. И от этого стало больно на некоем всеобъемлющем уровне. Когда у боли нет очага или источника, она повсюду.
— Я не могу себе представить, как делить его с другой, — не удержавшись, пробормотала я.
— Женщины! — Алево в сердцах пнул стул, — Делить, говоришь? Эдна, делить можно только нечто, хоть частично принадлежащее тебе! Архонт Грегордиан не принадлежит ни тебе, ни своей невесте! Это он безраздельно владеет вами обеими, и у каждой свое место, и предназначение! Выкинь всю эту опасную чушь из головы сию же минуту и никогда не позволяй ей появиться там снова или я сочту, что проблем от тебя все же больше, чем возможной пользы!
— Хватит угрожать мне! — оскалилась я на него.
— Хватит быть идиоткой! — огрызнулся он в ответ.
Мы стояли друг перед другом, сверля дыры глазами с минуту, а потом Алево опять проделал эту штуку с мгновенной трансформацией агрессии в легковесную насмешливость, за которой не прочесть и тени истинной мысли. И как ни странно, я вдруг последовала за ним в этой эмоционально метаморфозе. Ведь он прав. Хватит быть идиоткой! Я и сама решила жить одним днем, так что в ад любые несбыточные фантазии, которые неизбежно плодят гнетущие мысли о будущем.
— Итак, что тебе рассказать о нашей Богине и ее родне, Эдна? — легкомысленно произнес Алево направляясь к выходу.
— Расскажи все.
Глава 17
Грегордиан мрачно взирал на своего воина-асраи, что прибыл с докладом с самого севера его пределов. Опять плохие новости. По непонятной причине сотнями стали гибнуть деревья шикшы — источника ягод, из которых скогге производили свои восхитительные вина. Каждый день что-то происходило: то загадочное исчезновение главных видов промысловых рыб, на которое приплыли жаловаться островные жители с востока, то стремительные, как молния, нападения невиданного размера и наглости брогге на юге. При этом никаких следов обычно мелких пакостников посланным воинам найти не удалось. Лишь констатировать нанесенный ущерб. Конечно, по сравнению с другими событиями, проблемы скогге, может, и никакая не трагедия — ведь не было пролито ни капли крови его подданных, и, возможно опытные садоводы севера вскоре найдут причину, но все же еще одна темная краска в общей тревожной атмосфере. И на фоне всего этого ему еще приходилось выслушивать взаимные склоки и претензии торговцев, ходящих за Завесу за всяким никчемным барахлом из мира Младших, по поводу повышения цены на товар. Тучи сгущаются, а они в этом видели лишь возможность больше нажиться и не могли договориться лишь между собой о величине барыша.
Во имя Богини, зачем ему еще и это дерьмо? Надолго деспота не хватило, и он велел вышвырнуть всех, кроме воинов, прибывших из дозоров, и лазутчиков с территории драконов. И вот сейчас, выслушав последнего, Грегордиан и задался в очередной раз вопросом: когда, в какой момент положение архонта стало тяготить его?
Может, вообще почти с самого начала, как только схлынуло первое чувство эйфории после победы и объявления его во всеуслышание новым архонтом Приграничья и полноправным владетелем Тахейн Глиффа? А ведь сейчас он даже не мог хоть на секунду возродить в душе это самое ощущение торжества. Оно стерлось, перестало быть значимым, утратило неоспоримую весомость. Нет, конечно, за все эти годы архонту не пришла сумасшедшая мысль, что стоило проиграть в том поединке своему брату. Он ненавидел его тогда и продолжал ненавидеть сейчас. За… все. Поэтому да, тогда он поступил верно, заставив проглотить каждую боль и обиду, оставив его лежать на земле при последнем издыхании, пусть даже самому это почти стоило жизни. Истекать кровью и чувствовать всю глубину унижения в глазах смотрящих. В ее глазах. Вот только сейчас он не мог вспомнить отчетливо эти самые глаза. Они ведь были зеленые? Да, это его память сохранила. Как и то, с чем их сравнивал, задыхаясь и воспевая их в каждом слове, кажется, почти умирал, не увидев их свет хоть раз в день. Самый великолепный, невиданной чистоты изумруд? Насыщенная зелень сочнейших лугов? Идеальное сияние яркого луча, на рассвете пронзающего молодую листву? Да уж, он в те времена был прямо-таки скулящим о желанных прелестях поэтом и натуральным посмешищем. Пока его не ткнули в реальность, как жалкого проигравшего слабака тыкают в жесткое каменное крошево ристалища. И вот сейчас, столько лет спустя, даже делая усилия, он не может вспомнить те лишавшие воли и принесшие столько боли глаза, потому что каждый раз, когда пытался, их затмевали совсем другие. Те самые, что вспыхивали искренним, каким-то беззащитным восхищением, которое не скрыть ни за пологом густых ресниц, ни за наигранно холодным выражением лица. Те, что смотрели, не пытливо высчитывая, угадывая, как наверняка свести его с ума, подчинить, а будто лаская его кожу. Те, что часто загораются честным, обжигающим гневом и непокорностью, вместо вечной расчетливой податливости, липкой угодливости, чья цель приручить к себе, подсадить на изощренную чувственность, как на наркотик. Те, в которых он каждый раз видел тягучую поволоку истинного, не наигранного наслаждения, такого, что заставляет мужчину любой расы и из любого мира ощутить себя всемогущим повелителем вселенской страсти и желать именно эту конкретную женщину бесконечно. Теперь, когда он познал это чувство, распробовал, обсмаковал его на вкус, упился неоднократно допьяна его запахами и звуками, ничто меньшее его не устроит, и самая искусная имитация не обманет. Просто утоления похоти больше недостаточно. Зачем ему иллюзорное, чисто физическое обладание над самыми прекрасными телами на все готовых прелестниц, после того как он познал, каково обладать всем существом женщины, полностью ею без остатка. Громким стонам вожделения, приправленным фальшью, не обмануть его после того, как он слышал настоящую щедрейшую песню сжигающего дотла желания из уст Эдны.
Эдны, которая остается. Именно так и больше никак. Решение почему-то не оказалось сложным, совсем нет, хоть и не было неожиданным. Просто планы и намерения Грегордиана изначально были одни, а вот после неудачного круиза стали другими. Его право! И судя по тому, что деспоту сразу стало легче дышать, решение было правильным. И, конечно, оно не заставило бунтовать запертого зверя. Да во имя Богини! Уж его зверь был только сто тысяч раз «за»! Для него, похоже, вообще никогда не было никаких «но» и «если» касательно Эдны. Кроме разве что «но, если, ее не будет с нами, то всех ждет небольшой такой ядерный взрыв, стирающий в пыль все, где ее нет, подчистую. А когда эта самая пыль благополучно уляжется, мы отправимся на поиски единственной, приносящей умиротворение».
Годами, десятилетиями Грегордиан боролся со зверем и его агрессией, необузданными желаниями. Привередливому монстру вечно было не то, не так, недостаточно интенсивно, мало-мало-мало! Затрахать за ночь не одну неутомимую кадани — недостаточно! Иссушить напросившуюся в его постель гостью Таххейн Глиффа — опять недосыта. Зверь вечно грыз его непримиримым голодом и жалобами и рожденным от этого раздражением. Компенсировал тоску и неутоленное стремление к свободе бесконечной бескомпромиссной сексуальной ненасытностью. И вдруг — хлоп! С появлением этой женщины возникла звенящая тишина. Даже единственный за ночь оргазм Грегордиана опустошает, иссушает, исчерпывает дочиста, наполняя при этом умиротворением до такой степени, что, если чуть больше, то просто разорвет, не уместившись внутри, и деспот станет ходить, мурлыкать, блаженно улыбаться каждому встречному. Его вечно негодующий и алчный зверь онемел, но, как оказалось, только для того, чтобы помешаться бесповоротно на Эдне. И совсем не утоления сексуальной жажды он хотел. Ласки, тепла, присутствия, доверия. Близости абсолютно иного рода, оставив теперь все животное ему, Грегордиану. Странно? А не страннее ли было не видеть в упор изначально собственных желаний и противостоять им? Он ведь не слепой к интуиции и неоспоримым потребностям тела и души человек! Он фейри, хоть и дини-ши! При всей циничности, похотливости и коварстве даже асраи способны рассмотреть истинное за мнимым. Может, потому Алево так и вьется около Эдны? Конечно, асраи осознает, что ему ее не получить никогда, и попытка хоть пригубить будет смерти подобна. Но, наверное, чем более выгоревшая душа, тем сильнее она стремится к тому, что еще способно гореть яростно, так, чтобы обогреться и отпугнуть холод внутри. Но Эдна его и только его, Грегордиана, источник тепла! И до тех пор, пока сам факт ее присутствия согревает, она останется, не смотря ни на что!
— Мой архонт? — склонился воин, боясь, что размышления Грегордиана привели его к гневу, адресованному ему.
Деспот отмахнулся, отпуская его, и, не отвлекаясь от размышлений, стремительно направился в свои покои.
Если этот гоет скажет, что обряд будет фатален для Эдны и Грегордиан не сможет получить столь долгожданного наследника без того, чтобы она потеряла хоть какую-то часть себя, он прогонит его прочь. Сейчас, когда у него есть эта женщина, ожидание освобождения уже не так тяготит его. Его звериная ипостась ощущает себя дома рядом с ней и никуда больше не стремится. А разумная, человеческая получает свой глоток свободы каждый раз, когда его мозг взрывается в момент оргазма с ней. В эту секунду вся его злость, раздражение берут краткую передышку, и деспот не ощущает себя пленником своих бесконечных обязанностей. Наоборот. Именно то обстоятельство, что он, архонт Грегордиан, четвертый в роду чистокровный дини-ши, обреченный проливать живое семя лишь в единственную предназначенную женщину, рожденную вне их мира, привело к тому, что Эдна появилась в его жизни и теперь принадлежит ему. Неважно, кто она и в каком качестве пришла. ОНА ОСТАЕТСЯ! А что касается Илвы и наследника… Да, в конце концов, он еще совсем не стар, и с этим можно подождать. Пусть живет себе на правах его невесты в Тахейн Глиффе, если у этого колдуна ничего не выйдет. Больше ему не горит, так что времени сколько угодно! Ведь не нужно забывать, что есть еще темные магические искусства драконов, поклоняющихся Беленусу. Не напрасно же шепчутся, что они не признают тех ограничений в обрядах, которым следуют гоеты Закатного государства. Совсем прижмет — и Грегордиан отправится сам с преданными воинами в земли драконов и захватит парочку тамошних магов. Но это все потом, подумал Грегордиан, входя в темноту собственной спальни и глубоко вдыхая теплый запах Эдны. Тут же все в нем натянулось струной и совсем не от возбуждения, и даже надежно запертый зверь взбеленился и яростно бросился на стены своей темницы. Пахло кровью. Кровью его женщины.