— Очень надеюсь, что ты прямо сейчас не глумишься надо мной откровенно. По-твоему, какие-то дурацкие границы помогут мне забыть о том, что в одном со мной пространстве существует твоя жена?
— Я не понимаю, почему ты должна об этом помнить, Эдна! — нетерпение, очень близкое к раздражению, появилось в голосе деспота, и теперь он уставился на меня требовательно. — Появление Илвы никак не повлияет ни на твой статус, ни на образ жизни, ни на мое отношение к тебе. Если ты это хотела выяснить, то я считаю вопрос исчерпанным.
— Черта с два он исчерпан! — от подступившего к коже гнева запылали щеки, и боль физическая будто испарилась, но зато ее место заняло мучительное жжение в груди. — У меня здесь нет никакого проклятого образа жизни, Грегордиан! Я просто сплю, ем, пью, гуляю в ожидании, когда ты закончишь свои дела и придешь поиметь меня! Словно я домашний питомец, а не самостоятельная личность! Просто кукла, в которую ты играешь как и когда хочешь! А когда ты будешь женат, то еще придется ждать, когда очередь дойдет до меня? Знаешь, для меня это просто охренеть как все меняет! Я бы предложила тебе представить себя на моем месте, но, к сожалению, прекрасно понимаю, что это бессмысленно. Ты никогда даже не попытаешься это сделать!
— То есть причина твоего раздражения в том, что я буду делить постель с Илвой? — и это все, что он услышал? Или это я не могу нормально сформулировать свои мысли от того, что злость мозги затмевает?
Но, положа руку на сердце, разве не это основное, почему меня трясет и корежит?
— Как замечательно, что до тебя дошло! — мне захотелось поступить так, как раньше делал Грегордиан. Уйди побродить, успокоиться и, вернувшись, попытаться изложить все заново. Ведь изначально я не хотела ссориться.
— Эдна, но это глупо! Я не собираюсь спать с ней чаще, чем потребуется для зачатия наследника, — по-прежнему почти неестественно спокойно увещевал меня деспот. — Все остальное время буду проводить в постели с тобой!
Я слезла с кровати и стала бродить по огромной спальне, унимая упорно рвущиеся разочарование и ревность. Да уж, если она сейчас меня живьем сжирает, то что начнется, когда эта самая Илва будет неподалеку? Нет, совершенно исключено, чтобы я могла сохранять адекватность в таких обстоятельствах.
— А меня это должно как-то утешить? — усмехнулась я в темноту. — Или как-то сделать черное белым и примирить с тем фактом, кто я здесь?
— Ты моя первая фаворитка! — а вот и архонт Грегордиан прорезался.
— Я твоя любовница! Женщина, которую держат рядом удовольствия ради, тогда как все главное в жизни делят совсем с другой! Меня всегда с души воротило, когда видела со стороны дамочек в такой роли, а теперь сама поставлена в подобные условия! Ты хоть представляешь, каково мне от этого? — Нет, не надеялась я в самом деле быть услышанной, но хоть высказаться, пока не затыкают, — и то облегчение. — С момента как я тебя встретила, на меня то и дело сыплются потери. А теперь я должна распрощаться с последними каплями собственного достоинства и спокойно воспринимать то, что ты будешь уходить в ее постель, а потом как ни в чем ни бывало возвращаться ко мне? Некоторые женщины примиряются со второй ролью в надежде однажды все же занять место жены. Но ведь это совершенно точно не моя ситуация? Так скажи, как мне тогда продолжать оставаться рядом с тобой, понимая, что я навечно застряла в роли любовницы? Сколько бы я ни думала — ответ всегда один. Нет ни одного благополучного решения для этого долбаного уравнения.
Грегордиан не торопясь поднялся с постели и подошел ко мне. Наклонившись, он почти столкнул наши лбы, захватывая мой взгляд.
— Тогда замени в нем «любовницу» на «возлюбленную», и оно может появиться, Эдна! — не предложил, приказал он. Но я отказалась подчиняться и попыталась отстраниться. Молниеносно была поймана и обездвижена, наказана и обласкана властным захватом-объятьем и требующим капитуляции поцелуем.
— Нет, — откинула голову назад, прерывая такую непреодолимую и при этом жестокую магию его обладания моей чувственностью. — И так не выходит, Грегордиан. Возлюбленная в моем понимании одна. Она та, с кем делят всю жизнь до капли. Та, от кого хотят детей. В радости и в горе, болезни и здравии. И возлюбленная не может быть твоей пленницей, не имеющей никакого выбора. Это точно не про тебя и меня.
Сильные пальцы сгребли и стиснули волосы на моем затылке, и Грегордиан почти грубо вернул контакт наших глаз. Он был зол. Очень. Его рот кривился, когда деспот наклонился и провел зубами по моей шее, словно он боролся с желанием вырвать мне горло и прекратить спор.
— Прежде чем говорить о выборе, женщина, взгляни внимательнее на меня! — его рычание отзывалось вибрацией на моей коже, пугая и возбуждая, неизбежно и неотвратимо, как всегда. — Я тот, у кого его и правда нет, Эдна! Ни за что в жизни я бы не выбрал нуждаться в такой, как ты! Ты пленница, Эдна? Да это я скован тобой по рукам и ногам, да так что еще немного — и кости в пыль!
— Ну, так сделай благо и освободи к чертям нас обоих! — упершись в его грудь, выкрикнула я.
Как только это вырвалось, тут же обмерла, будто заледенев. И не столько в ожидании взрыва гнева деспота, сколько от понимания, чего потребовала. Что, если сейчас он просто оттолкнет меня, разожмет руки и скажет «ИДИ!». Как тогда смогу сделать следующий вдох, зная, что больше никогда не коснусь его, не вдохну его запах, не впитаю кожей силу его обладания. И пусть разум шептал «так будет лучше, безопаснее, правильнее», сердце вопило на одной истошной ноте «не-е-ет!»
— Освободить, Эдна? — деспот рассмеялся, казалось, сухо и зло. Но не нужно было обладать супер способностями, чтобы уловить нечто вроде безысходности. — Свободы не существует, дорогая! Я не свободен от проклятой судьбы, и ты никогда не будешь свободна от меня! Никогда!
Упрямство и прежняя натура требовали возражений, отрицая понятие судьбы в принципе. Но вот глубинная, примитивно-женская суть вздохнула с облегчением. В бездну она хотела послать и выбор, и свободу. Для этой раньше надежно спрятанной части моей личности подобные понятия казались чуждыми и неестественно выдуманными, если они приводили к тому, что Грегордиан и я должны существовать в разных местах Вселенной.
— Но почему? Если тебе привязанность ко мне, как кость в горле, и мне жить и делить тебя с кем-то невыносимо, то почему не порвать все махом? — Раздрай внутри — вовсе не причина остановиться на полпути и отказаться получить все ответы. Чувства изменчивы, противоречивы, болезненны, часто предательски и даже фатальны, уж это я уяснила. — Пусть переболит и зарубцуется один раз, чем день за днем резать по живому! Неужели ты не понимаешь, Грегордиан, что все станет только хуже? Злость, ревность будут поедом меня есть, а значит, так или иначе я буду изливать это на тебя! Разве в твоем характере терпеть такое долго? К чему мы придем? К настоящей непреходящей ненависти, к стремлению ранить просто так, желая компенсировать боль? Отпусти меня, Грегордиан! Освободи нас обоих!
Деспот качал головой все время, пока я говорила, как будто не хотел даже слышать моих слов. Прижав мое лицо к своей груди, он уткнулся в растрепанные им же волосы и протяжно вздохнул. Наверное, я впервые слышала от него такой звук.
— Нет, Эдна, — проговорил он тихо, но его эмоции прошлись прямиком по моим обнаженным нервам как наждаком. — Ты не знаешь, о чем просишь! Кость в горле, говоришь? Эдна, да будь ты хоть ножом в сердце, но этот нож мой, во мне и останешься! Врастай, пускай корни, не хочу я тебя больше рвать из себя. Твое присутствие покорило и умиротворило моего зверя, обладание тобой почти отменяет ожидание и дает жить уже сейчас, а не когда-то потом. Просто поверь, дальше будет только лучше! Я привык к тому, что мне положено по судьбе, и ты привыкнешь! Со временем переболит, притупится, уж я-то знаю. Ты научишься видеть лишь то, что будет радовать, а не приносить боль.
Боже, кто этот мужчина, увещевающий меня, просящий смириться, а не требующий подчинения? От незнакомых прежде ноток в его голосе стало только хуже, по-настоящему безнадежно как-то.
— Нет. Не верю я в это, — попыталась я покачать головой, но Грегордиан лишь плотнее прижал мою щеку к своей груди, вынуждая вслушиваться в яростный грохот его сердца. Вот где буря в противовес словам и тону.
— Тогда злись и ревнуй, женщина! Обращай все на меня, круши, пытайся ранить, если хочешь! Я буду разбираться с твоей злостью и ревностью снова и снова, Эдна. Но вот с твоим отсутствием в моей жизни я разобраться не смогу. А значит, ты не уйдешь.
Наконец деспот отпустил меня и отстранился, будто подчеркивая этим окончательность сказанного.
— Если так, то выбери меня! Пусть не будет никого между нами! Никакой Илвы или кого бы то ни было, и я ни за что не захочу уходить! Дай мне только это, и ничего больше я не попрошу!
Я умоляла. Не скрываясь, не стыдясь, отрываясь перед ним как никогда ни перед кем и желая того, о чем просила просто неистово. И да, я отдавала себе отчет, насколько много просила, но и всей душой готова была в ответ отдать все, чем являюсь и чем еще буду, без остатка! Навсегда! Но даже одного взгляда было достаточно, чтобы понять — мои мольбы впустую. Они только разбудили гнев Грегордиана.
— Нет, Эдна! Ты даже не знаешь, о чем просишь! — повысил он голос, отворачиваясь. Господи, деспот ты мой, боль моя, мое дыхание, знаю! Никогда в жизни еще не знала, не видела настолько отчетливо.
— Ну так объясни! Один раз, с начала и до конца, объясни! Клянусь, я попытаюсь понять и, может, найду силы для того смирения, что ты от меня хочешь!
Деспот дернул широкими плечами, будто силился сбросить с себя какой-то груз.
— Да не хочу я от тебя смирения, женщина! — почти огрызнулся он через плечо. — Я дико нуждаюсь в том, чтобы ты была, просто была! И чтобы я был твоим единственным поводом для жизни, ее главным и достаточным наполнением.
— Вот снова! — не выдержав, я оббежала и встала перед ним, желая смотреть в глаза. — Ты требуешь для себя исключительности! Но готов дать разве ее в ответ?