ожет быть предметом торговли. Ни с тобой и ни с кем другим.
Алево с минуту смотрел на меня, потирая подбородок и задумчиво хмурясь.
— А что, если я повышу ставки в этой торговле и скажу, что роль Илвы мне больше не кажется неоспоримой и возможны варианты? — выдал он и пришло мое время закатывать глаза в бессильном раздражении.
— Все, не о чем говорить, асраи! Уходи к чертям! Мы не поймем друг друга и сто лет спустя!
Алево ушел, но буквально несколько минут спустя явился Лугус в сопровождении еще нескольких нагруженных, как мулы, всяким барахлом брауни. Он прямо-таки впился в меня клещом, озадачив выбором из сотни отрезов великолепных тканей, изучением и подбором отделки, уточнением желаемых фасонов. Сколько я ни пыталась от него отмахнуться, ничего не выходило. Лугус упрямо и терпеливо, но от этого не менее раздражающе донимал меня снова и снова, вовлекая в совершенно никчемное сейчас, на мой взгляд, обсуждение. И я просто не посмела откровенно сорваться, наорать и вытолкать его, потому что прекрасно понимала, что он так старается не дать мне ни единой минуты наедине с собой, точно с подачи хитросделанного асраи или даже самого архонта. Так что в этой ситуации Лугус человек, пардон, брауни подневольный, и вызверяться на него несправедливо. К тому же нужно отдать должное его опыту долгого взаимодействия с дамами всевозможных рас, потому как я и сама толком не заметила, как втянулась в это перебирание тканей, разноцветных, холодящих пальцы драгоценных камней и поглаживание ладонями гладких россыпей множества оттенков жемчуга. Наверное, есть что-то завораживающее для женщин всех миров и в любом состоянии души в любовании и прикосновении к ослепительно сверкающим граням порожденных землей минералов и матовому шелку морских даров. Это как некая форма релаксации, срабатывающая хоть и временно, но безотказно. И мне вроде бы и злиться, гнобя себя осознанием, что все эти камешки и жемчужинки будут существовать тогда, когда меня уже, возможно, не будет, но, с другой стороны, они как знак неуязвимой долговечности переживут и любого из фейри.
После текстильно-стилистических изысканий настало время для парикмахера, массажа и прочих мелких удовольствий, и в покое меня оставили, только когда архонт пришел. Хотя точнее будет сказать, что Грегордиан откровенно сжульничал, ускользая от дальнейшего разговора, явившись в звериной форме. Мой Бархат, стремительно промчавшись по перилам балкона, мягко спрыгнул и замер в дверях, недобро глядя на брауни, и так нетерпеливо хлестал хвостом по своим гладким бокам, что он посвистывал в воздухе подобно кнуту. Коротко рыкнул, тряхнув здоровенной башкой, и тех мгновенно как ветром сдуло. Как бы я ни была зла и обижена на Грегордиана, по Бархату я безумно соскучилась и бросилась ему навстречу, роняя ларцы с драгоценным содержимым. Даже если я и понимала, что это просто хитрость деспота, тактический ход по снижению уровня моего гнева, но все сработало, чего уж там! Мужики косячат, а котики все исправляют. Или кто там мой зверюга? Ладони прямо чесались от нестерпимого желания пройтись по его гладкой, словно полированный уголь шкуре, ощутить щедрое, такое уже почти родное тепло большого тела. Мы не встретились, а буквально сшиблись на полпути, и я едва не рухнула от мощи радостного приветствия моего Бархата. Он боднул меня в живот своей угловатой головой, конечно, нежно, но все равно у меня аж дыхание перехватило от его силищи. Бархат громоподобно урчал на все лады, терся об меня и так и эдак, проходясь всем телом, будто нуждаясь в том, чтобы каждым сантиметром ощутить неоспоримость нашего контакта. Я же только и могла первые несколько минут, пока его начальный напор ликования не утих, цепляться за него в попытке не свалиться от «ласковых» боданий и потираний громадной зверюги и смеяться, стараясь огладить, где успевала, и унять хоть немного его бешеную энергию. Наконец, волна восторга от встречи немного схлынула, и Бархат плюхнулся на задницу и пытливо уставился мне в лицо, являя совсем не звериное выражение глаз. В его груди продолжало грохотать, но теперь на одной, умиротворенной ноте. Я обхватила ладонями громадную голову и потерла большими пальцами широкую плоскую переносицу. Бархат наморщился в собственном аналоге улыбки и громко чихнул.
— Как же я по тебе скучала, — сказала, проводя ладонями по лбу и жестким усам зверя. — Очень-очень сильно.
В ответ получила долгий тяжелый вздох и очередной нежный толчок здоровенной башки, от которого покачнулась.
— Ты хороший, Бархат, просто замечательный, и я люблю тебя! — с легкостью призналась я и, наклонившись к правому уху, мстительно крикнула. — А к тебе, Грегордиан, мои слова не относятся! Если ты думаешь, что дождешься, пока я перестану злиться, отсидевшись в звериной шкуре, то даже не рассчитывай! То, что я обожаю Бархата, на тебя, бессердечный ты тиранище, никак не распространяется!
Зверь издал жалобный звук и прижал ухо, защищаясь от моих воплей, а потом повалился на ковер посреди гостиной и оглянулся, намекая. Я, недолго думая, как раньше взобралась на его широкую спину и вытянулась на ней, как на диване, наслаждаясь в высшей степени этого слова и расслабляясь абсолютно. Облегчение внутри от контакта с его беспредельным теплом было сродни опьянению или даже парению в невесомости. Горести и мрачное будущее разом отступили, становясь чьей-то чужой грустной сказкой. У меня же сейчас были только чистейшая, какая-то почти детская эйфория и беззаботная легкость, какая бывает только от чувства полнейшей безопасности. От них развязывался язык, и приятно звенело в голове.
— Интересно, ты понимаешь, что должно совсем скоро случиться? — спросила, безостановочно лаская крутые угольно-черные бока, и Бархат заерзал, позволяя мне почувствовать, как перекатываются тугие мускулы подо мной. — Вот женится Грегордиан, и придется тебе признавать новую хозяйку.
Бархат взрыкнул, тряхнул головой и снова оглушительно чихнул, словно говоря, что большей чуши в жизни не слышал. Повернувшись, он смачно лизнул мою скользящую по шкуре руку и потерся об нее мокрым носом.
— И я считаю, что ты мой! Ты согласен? — ставшее в разы громче урчание я приняла за знак согласия. — Пусть эта Илва подыщет себе своего зверя, а на чужого не зарится! И Грегордиан мой, вот только он соглашаться с этим не хочет. — Горестный протяжный вздох. — Вот и умный он после этого, скажи? — явно насмешливое фырканье. — Так и я о том же. Тоже мне, архонт всея Приграничья, деспот-вершитель судеб! А свою судьбу в упор под носом разглядеть не может! — последнюю фразу я опять выкрикнула, и Бархат немного обиженно вздохнул. — Прими все как есть, смирись! Душу вынь да полож. Да как же! — я вскочила и заходила по комнате, а Бархат увязался следом, бесшумно ступая по пятам, терпеливо выслушивая мои бесконечные негодующие и обиженные речи. Вот разве найдется еще на свете более идеальный представитель мужского пола? Каждое слово ловит, во всем соглашается и поддерживает, ни единого возражения или недовольства! Устав от собственных гневных словоизлияний и выговорившись до тошноты, я заключила:
— Ничего я никому не отдам. Ни душу, ни тебя, ни Грегордиана! Все мое, себе и оставляю! И нет, ничего у меня не треснет! — Когда никакого звука не последовало, я обернулась, чтобы столкнуться лицом к лицу с мрачным Грегордианом. Тут же вся легкая атмосфера рассеялась, и я вызывающе вздернула подбородок, ожидая очередной волны злости или прессинга с его стороны. Но вместо этого деспот, грустно усмехнувшись, властно притянул меня к себе, прижимаясь ко лбу губами и так держал почти вечность, до тех пор, пока я просто не устала гневно сопеть и стоять упрямо одеревеневшей и натянутой до предела и не уступила, расслабляясь в его руках.
Поддавшись порыву и все же бесконечно в нем нуждаясь, я прижалась щекой к его обнаженной груди. Только после этого он разжал руки, отпуская, больше не удерживая меня, но при этом и лишая тепла близости.
— Всего лишь время и терпение, — сказал он, тут же разбивая в пыль краткий момент почти наступившего между нами умиротворения.
Я в раздражении вдохнула, желая высказать все, что думаю о его проклятых воспитательных методах, но Грегордиан не дал произнести и слова.
— Я покидаю Таххейн Глифф по срочному делу, — сообщил он и просто ушел раньше, чем я успела сказать или спросить хоть что-то.
Ну и ладно, деспот. Ты по своим делам, а у меня и мои имеются! Как бы только узнать, где покои этой самой твоей драгоценной невесты? Уж очень мне с ней поговорить хочется! Если такое, конечно, возможно.
Глава 24
Следующие полчаса я провела на балконе, внимательно наблюдая, как постепенно собирался отряд воинов, идущих вместе с Грегордианам, во внутреннем дворе замка. Наверное, опять назревала какая-то заварушка, если мне даже с того места было видно, какие у всех серьезные, сосредоточенные лица и как тщательно мужчины перепроверяли свое оружие и обмундирование. И к тому же это что-то весьма срочное, потому как хийсы торопливо и методично избавлялись от всего своего многочисленного пирсинга, укладывая украшения в мешочки, болтающиеся на поясах. Вскоре к толпе присоединился Грегордиан в сопровождении Алево, тоже одетого по-походному и вооруженного. Мои глаза опять невольно будто приклеились к короткому ежику темных волос, скупым движениям сильных рук, очертанию широченных плеч. Сверху, несмотря на постепенно гаснущий свет дня, мне было видно, как глубокие морщины испещрили его лоб из-за нахмуренных бровей и как сухо он кивал, когда ему что-то тихо говорили воины. Впрочем, оба: и деспот, и его тень-асраи выглядели мрачными и озабоченными, и это пробудило во мне тревогу. Это было похоже на внезапный сильный толчок прямо в центр груди, пронзительный импульс нежданного холода, что пробирался вглубь и отказывался выселяться, как ни старайся. Почему-то подумалось, что если ближайший друг и помощник архонта и вечный насмешник Алево вот так нехорошо хмурится, то должно произойти нечто по-настоящему плохое. И сразу пришло на ум, что жизнь рядом с деспотом подразумевает наличие вот этого постоянного беспокойства и даже откровенного страха каждый раз, когда он будет уходить, ибо как быть уверенной, что однажды не случится непоправимого? Да, архонт Грегордиан уверен в собственной неуязвимости и постоянно самодовольно подчеркивал то, что побеждал всегда и во всем, но любой удаче однажды приходит конец, на силу находится большая, а в мастерстве кто-то превосходит. Я усиленно тряхнула головой, избавляясь от этой ненужной сейчас ерунды. Как-то неуместно и почти преступно думать так в данной ситуации. Сколько раз я раньше слышала, что мысли материальны, и усмехалась внутренне, считая людей, верящих в подобное, немного не в себе? Но и в существование другого мира, и в безумное количество населяющих его созданий, не имеющих никакого родства со всем из мира людей, я бы тогда тоже ни за что не поверила. Так что никаких долбаных кровавых картинок в голове, чисто на всякий случай! Грегордиан поднял руку и указал вперед. Мужчины синхронно двинулись прочь, подчиняясь молчаливому приказу архонта, а мне вдруг стало трудно дышать от стремительно разрастающегося слезливого кома в горле и саднящей боли в груди. Тут же вспомнилась моя далеко н