— Не жди, что я стану спорить, — произнесла и потерла пульсирующие от показательной экзекуции губы. — Больше добровольцем для такого ни за что не вызовусь!
— Какое приятное разнообразие, Эдна, — усмехнулся Грегордиан, почти мгновенно переключаясь от крайнего раздражения к легкой язвительности. — А то я уже решил, что ты испытываешь патологическое стремление иметь собственное мнение, обязательно отличное от моего. Одевайся!
Едва он отвернулся, мой страх перед неминуемым вернулся с тройной силой. Неужели вот сейчас я выйду из этой комнаты самой собой, а вернусь уже … Кем-то неполноценным, лишенным некой части себя или вообще собственной личности? Как это будет чувствоваться? Я что-то забуду или перестану переживать все те эмоции, что бурлят во мне все время? Как может ощущаться изъятие части твоей души? Больно? Щекотно? Вообще никак? Я взглянула на собственные задрожавшие руки и, резко хлебнув воздуха в попытке набраться смелости, уставилась в широкую удаляющуюся спину Грегордиана.
— Эту вещь… с моей душой… — мне очень хотелось звучать решительно, но выходило какое-то жалкое лепетание. — Это будет прямо сейчас?
Деспот дернулся так, будто я швырнула ему вслед камень, попавший прямиком между лопаток, и остановился.
— Нет. — Ответ, наверное, должен был принести мне хоть каплю облегчения и развязать узел, стремительно стягивающий все в груди, но нет, дышать не стало легче ничуть.
— А когда? — спросила, глядя в бритый затылок, тот самый, в который так любила впиваться ногтями, когда Грегордиан вынимал из меня душу своим безжалостно-неповторимым ртом.
Вот ведь ирония и игра слов! Вынимал душу. Тот самый рот, что подарил столько наслаждения, и отдаст приказ эту самую душу переполовинить. Грегордиан развернулся медленно, будто вообще не был уверен, что это стоит делать, и уставился на меня испытывающе и цепко. Я ждала и ждала, замерев и пытаясь хоть как-то пробиться за эту преграду из густо-серого, скрывающего все эмоции льда, а деспот продолжал смотреть, и мне казалось, что этот взгляд снимает с меня слой за слоем всю защиту, выцеживает из вен по капле тот запас прочности и воли, что помогал держаться до этого, не позволял просто впасть в полное отчаянье, заранее смирившись с любым приговором.
— Никогда! — наконец просто произнес он и, подойдя ко мне, взялся за намертво сцепленные и прижатые к груди руки. Оказывается, я так и стояла, судорожно притиснув их к себе, будто надеялась хоть как-то прикрыть сердце от смертельного удара, зависнув в ожидании самой главной информации в моей жизни. Той самой, что позволит начать отсчет моих последних дней и часов, в течение которых я все еще буду оставаться целой собой. Грегордиан стал мягко, но настойчиво разгибать мои заиндевевшие пальцы и удивительно заботливыми движениями разминать их.
— Никогда? — шокированно моргая, я бездумно наблюдала за его манипуляциями, возвращающими движение крови моим конечностям.
— Никогда, — пожал широченными плечами деспот. — В этом больше нет необходимости.
Пару секунд понадобилось моему забуксовавшему мозгу, чтобы осознать сказанное и выстроить в ряд возможные причины. И тут же ноги отказались держать меня, а внутри что-то с оглушающим треском сломалось. Грегордиан узнал о том, что Илва способна зачать. Все. Конец.
Но как это могло случиться? Алево догадался? Брауни из обслуги засекли какие-то следы и доложили? Илва сама проболталась? Ведь она вполне могла решить, что я не собираюсь помогать ей сбежать, и выбрать в сложившейся ситуации полностью безопасную для себя манеру поведения. Если нет возможности покинуть это место, то отчего же не устроиться с максимально возможными привилегиями, наверняка положенными супруге архонта Приграничья. Поймают за сокрытием наличия нормальных функций женского организма, и наверняка последуют некие репрессии. А вот прийти и признаться самой — это то, что нужно. Илва росла среди фейри, и поступить так — для нее логично и правильно. Ведь у нее появляется шанс неожиданно осчастливить деспота возможностью зачать столь долгожданного наследника. Преподнести тот дар, который никогда не смогу я. Именно Илва станет источником его радости, свободы, будущего. А кем тогда остаюсь я?
— Во имя всех проклятых созданий, женщина, что я сделал такого, чтобы опять вызвать поток твоих слез? — раздраженно зарычал Грегордиан, окончательно добивая меня.
По моим щекам и правда катились целые соленые потоки, капая на грудь, и теперь еще и все тело стало сотрясаться в беззвучных горестных спазмах.
— Не… не надо! — взмолилась, и сама толком не знаю о чем.
Чего прошу у деспота? Отказаться от всего того, чего он так долго хотел и ждал, от того, что считал нерушимым предначертанием судьбы всю свою жизнь? Ради меня? Той, кого и человеком-то все вокруг, и может, и он сам в глубине души, не величают? Что я могу предложить взамен? Только свои тело, душу, любовь? Но с чего я взяла, что этого достаточно? Почему решила, что все это для него столь ценно?
— Эдна, не понимаю, о чем ты сейчас меня просишь! Да научись же ты не заставлять меня сворачивать себе разум в попытках разгадать тебя! — деспот схватил меня за плечи и тряхнул. — Что не надо? Не надо вести тебя вообще к гоету? Он пугает тебя?
Я замотала головой, все еще не в силах заставить себя унять почти истерические рыдания и начать говорить хоть что-то связное. Слезы все лились, мешая видеть все четко.
— Я буду все время рядом, Эдна! — продолжил увещевать меня Грегордиан. — Я поклялся тебе, что ничему не позволю с тобой случиться. Ты сомневаешься в моих словах?
Я снова замотала головой и смогла наконец выдавить внятное «нет».
— Но что тогда? — не скрывая досады и недоумения, потребовал деспот.
Я вытерла глаза, несколько раз прерывисто вдохнула и выдохнула, неимоверным усилием загоняя панику вглубь, и решительно посмотрела на своего мужчину.
— Меня. Ты должен выбрать меня одну! — сжав кулаки, ультимативно заявила я. — К черту Илву и твою судьбу! Я тебе нужна и только я! Ты — мой!
Вот и все! Дерзкие притязания озвучены в полный голос, прямо, без намеков и недосказанностей. Пусть теперь или принимает их, или добивает, размазывает по этой стене окончательным отказом и убийством любой надежды. Я вдруг осознала, что это мой последний предел. Компромиссы? Жить здесь и сейчас? Брать, что есть, и не замахиваться на недостижимое? Я всерьез полагала, что смогу пребывать в этом самообмане сколько потребуется? Чушь! Только не тогда, когда это касается обладания этим мужчиной без остатка. Я отказываюсь думать, что мне это просто не по силам! Отрекаюсь от любых уступок! Пусть моя жизнь рядом с ним будет постоянным преодолением чего бы то ни было, но не смирением и добровольной капитуляцией перед необходимостью делить его с кем-то.
Грегордиан отступил от меня на шаг, вопросительно и слегка вызывающе поднял бровь, пропутешествовав взглядом по моему телу и задержавшись на моих стиснутых кулаках, уголки его рта задрожали, очень медленно превращаясь в едва заметную улыбку.
— Весьма нахальное заявление, женщина, не находишь? — хмыкнул он. — И что ты сделаешь, если я откажусь признать твои права на меня? Станешь колотить, пока не соглашусь?
— Очень рада, что ты находишь меня забавной! — вздернула я подбородок, не позволяя себе думать о том, какой же смехотворной идиоткой и правда в этот момент выгляжу. — Но я хочу ответ до того, как мы отсюда выйдем. Абсолютно однозначный.
Грегордиан улыбнулся шире и потер переносицу, прикрывая глаза немного устало.
— Эдна, Эдна, ты воюешь там, где давно одержала победу! — тихо произнес он. — Неужели ты все еще не поняла, что я выбрал тебя и принял эти твои требования о моногамии. Чрезвычайно нахальные, должен сказать, требования, которые тебе ох как дорого еще будут обходиться.
Как ощущает себя некто, кому неожиданно сообщили, что стены, которую он все время остервенело пыжился сдвинуть, вкладывая в это все свои силы без остатка, больше не существует? Лично я чувствовала себя ошеломленной, совершенно дезориентированной, потерявшей любую опору. Так, словно слова Грегордиана были взрывом, контузившим меня, начисто лишая контроля над всеми органами чувств.
— То есть… Но как же… — Что ты хочешь спросить, глупая ты Аня?
Как все может быть вот так просто? Никакой борьбы, драматических признаний, яростных споров с привидением отчаянных доказательств своей правоты. А их что, было недостаточно до сих пор, и они и правда нужны? Или поинтересуешься, а как же Илва? В самом деле? И это тогда, когда единственное, что действительно важно, это то, что она не будет с Грегордианом. Не будет! Потому что с ним будешь ты, счастливая ты идиотка!
— Когда? — наконец осознанно выдавила я, наблюдая за деспотом, который невозмутимо выбирал одно из моих платьев, великодушно позволяя завершить титаническую работу моему лихорадочно соображающему мозгу.
— Когда что, Эдна? — очевидно, устав ждать, когда я буду в состоянии совершать осмысленные телодвижения, он подошел и стал натягивать на меня одежду самостоятельно. — Когда я понял, что именно ты — все, что я хочу? Понятия не имею. Это произошло — вот что тебе следует принять как данность.
Деспот присел, с нажимом проводя ладонями по моим ногам от бедер к ступням, расправляя ткань, которая и сама бы с этим справилась, и неожиданно уткнулся лицом в низ моего живота. Глубоко вдохнув, отчего меня прямо-таки тряхнуло, он отстранился, встал и взял меня за руку.
— Давай-ка пошевеливайся, женщина, — хрипло проворчал он, не глядя на меня. — Хочу разобраться уже с этим проклятым гоетом. Я не был в тебе безумную уйму времени, и мое терпение на пределе.
Глава 46
Грегордиан тихо вошел в малый трапезный зал и с некоторым изумлением увидел Сандалфа, который, сидя за большим столом перед Алево, жадно и совершенно не эстетично поглощал пищу со стоящего между ними серебряного блюда. Рыжий асраи не привередничал, выбирая что получше, а просто сметал все подряд.