это казалось им интересным. Агуджиегбе, когда Тобе наклонил голову, чтобы девицы провели руками по его кудрявым нерасчесанным волосам, мой хозяин и свою голову наклонил так, чтобы им было удобно до нее дотянуться. И белые руки, тонкие пальцы с крашенными в разные цвета ногтями прошлись по головам двух детей старых отцов. Девушки хихикали, их глаза горели, они прикасались к их волосам и задавали вопросы, а Тобе быстро отвечал.
– Да, волосы могут быть длиннее, если не стричься.
– Почему они курчавые?
– Они курчавые, потому что мы их причесываем и мажем кремом, – сказал Тобе.
– Как Боб Марли?
– Да, наши волосы могут стать, как Боб Марли. Дада. Раста[66]. Если их не стричь, – сказал Тобе.
Теперь они заинтересовались Ханной, девицей из страны отцов.
– А вот эта девушка, у нее свои волосы?
– Нет, дополнительные. Бразильские волосы, – сказал Тобе и посмотрел на Ханну.
– Эти турка люди они сами все ничего знать нет. Скажи ей, такой волос он от природа есть, – сказала Ханна.
– А волос у черный женщин, они… Ммм… длинный?
Тобе рассмеялся:
– Да. Длинный.
– Зачем тогда надевать другой волос?
– Так быстрее. Они не хотят заплетать волосы в африканские косички.
– О'кей, спасибо, нам это очень интересовать.
Онванаэтириоха, я когда-то жил в хозяине, которому не исполнилось и тринадцати, когда в Ихембоси пришли первые белые люди. Отцы смеялись, глядя на них, и целыми днями издевались над глупостью Белого Человека. Иджанго-иджанго, я живо вспоминаю – потому что моя память не похожа на человеческую – одну из причин, по которой отцы смеялись и думали, что эти люди сумасшедшие, эта причина была – их идея отдавать деньги в банки. Они понять не могли, как человек в здравом уме может взять свои деньги, а иногда и все свое хозяйство, и отдать другим. Эта глупость выходила за все границы. Но теперь дети отцов охотно пользуются банками. И в некотором роде это все еще остается выше моего понимания: когда они приходят, им отдают их деньги назад, а иногда даже больше, чем они оставили!
Мой хозяин с другом и прибыли в такое место – в банк. Перед тем как войти, он вспомнил гусенка; однажды он вернулся из школы и увидел птицу в клетке, глаза гусенка были закрыты, словно опухли. Его отец уехал куда-то, и он остался в доме один. Сначала он очень испугался, потому что редко видел, чтобы эта птица так спала, по крайней мере не раньше, чем он ее покормит термитами и зерном, купленными специально для гусенка. Но не успел он даже прикоснуться к клетке, как птица встала, подняла голову и издала громкий крик. Тогда он отругал себя за то, что перепугался ни с того ни с сего.
И вот он безмятежно сидел в банке, который, с его обильными и изящными украшениями, мало отличался от нигерийских банков. Он приказал себе дождаться и посмотреть, что из этого выйдет, а не пугаться ни с того ни с сего. Он ждал с Тобе около аквариума, в котором то поднимались к поверхности, то опускались до дна с его камушками и искусственными рифами золотые, желтые и розовые рыбки. Когда подошла их очередь, Тобе направился к человеку за стойкой. Тобе объяснил ситуацию словами, которых никогда бы не смог найти мой хозяин.
– Значит, если я понял вас правильно, вы хотите знать, есть ли у вашего друга счет в нашем банке?
Человек говорил бегло и с произношением, напоминавшим то, с которым говорили Ндали и ее брат.
– Да, сэр. И еще мы хотим проверить Джамике Нваорджи, которому мой друг переслал деньги. Видите этот чек? Джамике Нваорджи внес за него плату за обучение.
– Извините, дружище, мы можем проверить только счет вашего друга, а не чей-то другой. Могу я увидеть ваш паспорт?
Тобе протянул ему паспорт моего хозяина. Человек постучал по клавишам, отвлекся на секунду, чтобы перекинуться несколькими словами с женщиной, заглянувшей в его кубикл, и рассмеялся. Гаганаогву, эта женщина была точь-в-точь похожа на Мэри Баклесс, женщину в стране жестокого Белого Человека, которая возжелала, чтобы мой тогдашний хозяин Йагазие возлег с ней двести тридцать три года назад. Семья Мэри Баклесс жила на участке земли у фермы, где Йагазие был рабом у хозяина, который владел и другими рабами. Ее отца убили за несколько лет до этого, и ее странным образом влекло к моему хозяину Йагазие. Она долго пыталась заманить его к себе в постель, завлекала всякими дарами. Но он боялся лечь с ней, потому что в той стране жестокого Белого Человека ему за это грозило повешение. И вот как-то вечером она перешла через горы тяжких трудов, кишевших днем странными отвратительными птицами, которых там называли во́ронами. Четверо других мужчин-пленников делали вид, что спят, а эта странная белая женщина, пренебрегая едким запахом из жалкого жилища рабов и ведомая такой похотью, какой я не встречал никогда раньше, сказала ему, что покончит с собой, если не заполучит его. В ту ночь молодой человек, сын великих отцов, которому всегда снилась его родная земля, переспал с ней и насладился порочной ненасытностью ее похоти.
И теперь, много лет спустя, я, казалось, видел два ее серых глаза, разглядывавших ее коллегу, видел, как она надкусывает яблоко, в котором потом остался след ее зубов.
– Сэр, в «ТиСи Зираат» нет такого счета, – сообщил человек.
Он вернул паспорт и повернулся к двойнику Мэри Баклесс, собираясь сказать ей что-то.
– Но, извините, не могли бы вы проверить счет того другого человека? – спросил Тобе.
– Нет, к сожалению. Мы банк, а не полиция, – ответил человек раздраженным голосом. Он постучал себя по голове, а женщина, еще раз вгрызшись зубами в яблоко, исчезла из виду. – Понимаете меня? Здесь банк, а не полицейский участок.
Тобе собрался было сказать что-то, но человек отвернулся и последовал за женщиной.
Мой хозяин и его друг молча вышли из банка в центр города, как люди, получившие мрачное предупреждение о новой стране, в которую они приехали. Словно отчаявшаяся старая дева, новая страна набросилась на моего хозяина, щеголяя своими дешевыми украшениями. Он смотрел на нее глазами лунатика, отчего высокие здания, старые деревья, голуби, наводнявшие улицы, сверкающие стеклянные сооружения – всё казалось ему миражами, мутными изображениями, какие видишь сквозь хриплый дождь. Люди этой страны смотрели на них: дети, показывавшие на них пальцами, старики с сигаретами, сидящие на стульях, женщины, казавшиеся безразличными. Его спутника Тобе привлекли голуби, расхаживавшие по площадям. Молодые люди шли мимо магазинов, банков, салонов сотовой связи, аптек, древних руин и старых колониальных зданий с флагами, похожими на те, что висят в зданиях белых людей, которые пришли в землю великих отцов. Мой хозяин чувствовал себя так, будто часть его проколота гвоздем и он, истекая кровью, оставляет кровавый след на своем пути. Почти перед каждым зданием стоял кто-нибудь с сигаретой, пуская дым в воздух. Они остановились где-то, и Тобе заказал им еду, завернутую во что-то – хлеб, по его словам, – и колу. Они взмокли от пота, и мой хозяин проголодался. Он молчал. Эгбуну, молчание иногда – это крепость, в которую отступают сломленные люди, потому что здесь они могут пообщаться со своим разумом, своей душой, своим чи.
Но внутри себя он молился; голос в его голове молился о том, чтобы Джамике нашелся. Он мысленно перенесся к Ндали. Не следовало ему покидать ее. Теперь они с Тобе зашли куда-то, где на обозрение были выставлены туфли – на тарелках и на столешницах, и его глаза узрели надпись на стеклянной двери магазина: ИНДИРИМ. Мысль о человеке, который теперь владел его землей, снова заползла ему в голову. Он вообразил себе этого человека и его семью – вот они ходят там, выгружают вещи из своего фургона, тащат сумки и мебель в его опустевший дом. Перед отъездом он осмотрел комнату отца: без мебели, на стенах отметины и маленькие трещинки. Солнце освещало восточную стену, изголовьем к которой стояла кровать, и он в щели жалюзи разглядел колодец во дворе. Та комната, где он однажды увидел, как его родители, забыв запереть дверь, занимались любовью, была теперь настолько пуста, что у него возникло чувство, сходное с тем, которое захлестывало его, когда умерла мать, а потом отец.
Гаганаогву, еду принесли, когда он все еще думал о том, как в последний раз занимался любовью с Ндали, как, когда она отпустила его, его семя омочило их ноги, и она начала плакать, говорила, какой он жестокий – хочет покинуть ее сейчас – «сейчас, когда ты стал частью меня». Его мысли переключились на еду, но, Чукву, я описываю то, что случилось потом, когда они закончили заниматься любовью. Я не вспоминал об этом, потому что только теперь понял важность случившегося тогда. Ты знаешь, если бы мы должны были собрать все, что делают наши хозяева, в одном свидетельстве, оно бы никогда не кончилось. А потому свидетель должен подходить избирательно к событиям и передавать тебе только то, что важно, что должно добавить плоть, кости и кровь тому существу, которое и создает свидетель: истории жизни его хозяина. Но теперь, в этот момент, я думаю, что должен вспомнить тот эпизод. Тем вечером в пустой комнате, которая была его спальней, он прислонил голову к стене, и слезы побежали по его плечам на грудь, и он сказал, что это к лучшему. «Мамочка, верь в меня. Поверь, все будет хорошо. Я не хочу терять тебя». – «Но ты и не должен меня терять, Нонсо. Не должен. Что они могут сделать со мной? Гордые люди?» Он обнял ее, его сердце колотилось, он прижался губами к ее губам, приник к ее рту, как к флейте, так что ее пробрала дрожь и она больше не смогла говорить.
Агуджиегбе, то, что он сейчас ел – Тобе назвал эту еду «кебаб», – им подал стройный высокий белый человек, который, раскладывая еду с торчащими из нее зелеными перцами на маленькие тарелки, сказал что-то, и среди его слов прозвучало «Окоча». Тобе радостно сказал, что человек знает про Джей-Джея Окочу, нигерийского футболиста. Но мой хозяин, хотя сам и хранил молчание, опасался, что эта реакция привлечет других людей, которые все до одного походили на этого человека. Они были белыми, но казалось, будто их подкоптило нещадное солнце, а оно жгло здесь безжалостно, мой хозяин даже в Умуахии не помнил такой жары. Он избегал их взглядов, поедая кебаб, который хоть и нравился ему, но имел какой-то непривычный вкус. Казалось, думал мой хозяин с насмешкой, будто они предпочитают все продукты в сыром виде – помой и ешь. Лук? Да просто нарежь его и добавь в свое кушанье. Томаты? Конечно, собери их у себя на огороде