13. Метаморфоза
Обасидинелу, великие отцы в своей природной мудрости говорят, что мышь не может намеренно попасться в мышеловку. Собака не может знать наверняка, что в конце тропы глубокий заиленный пруд, а если бы знала, то не стала бы намеренно нырять в него, чтобы утонуть. Никто, видя огонь, не прыгает в него по собственной воле. Но тот же человек может свалиться в огненную яму, если он не увидел ее. Почему? Потому что зрение человека ограничено, он не может видеть за границами того пространства, куда достигает глаз. Ведь если кто-то придет к человеку в его дом, чтобы разделить пищу с его семьей, то этот человек может сказать: «Дианий, я только что вернулся с большого севера, угву-хауса[67] с двумя коровами, и они стоят столько-то». Он может приправить сказанное словами: «Я пришел к тебе, потому что мой скот особого племени, дает много хорошего молока, его мясо вкусно, как мясо нчи, пойманного в лесу Огбути». Возможно, такие слова убедят хозяина дома. Он может решить, что продавец исполнен доброй воли, и поверить всему сказанному, хотя своими глазами он ничего и не видел. Но он не знает, что коров плохо кормят, что они болеют или что они вовсе не племенные. И поскольку он не знает, он покупает коров за названную цену. Я видел это много раз.
Чукву, почему случаются такие дела? Потому что человек не может видеть то, что ему не показано, как не может видеть и то, что от него скрыто. Произнесенное слово считается правдивым, твердым, пока не доказано, что оно ложное. Истина является зафиксированным, неизменным состоянием. Она противится любой лакировке, любым махинациям. Ее нельзя украсить, ее нельзя приправить. Ее не согнуть, не переделать, не передвинуть. Человек не может сказать: «Почему бы нам не сделать этот отчет яснее, добавив к нему такие и такие подробности, тогда слушатель, может быть, лучше поймет». Нет! Такое деяние исказит истину. Человек не может сказать: «Друг мой, если меня спросят в суде, совершил ли мой отец преступление, то я, не желая, чтобы мой отец отправился в тюрьму, отвечу ли, что он не совершал преступления?» Нет, глупый человек. Это будет ложь. Говори только то, что ты знаешь. Если факты сомнительные, не делай их достоверными. Если факты достоверные, то не отнимай от них ничего, чтобы принизить их. Если факт короток, не растягивай его, чтобы он стал длинным. Истина противится руке, которая творит ее, чтобы не быть связанной этой рукой. Она должна существовать в том состоянии, в котором была сотворена впервые. Вот почему, когда один человек приходит к другому с ложью, он маскирует факты. Может быть, он предлагает гремучую змею в калебасе с едой. Он может облачить разрушение в одежды сострадания, чтобы завлечь в сети того, на кого направлен обман, пока тот не поддастся на уловку, не лишится всего, что имеет, не будет уничтожен. Я видел это много раз.
Осебурува, я говорю это не только из-за того, что случилось с моим хозяином, но и из-за того, что, когда он проснулся в глубокой глотке ночи вскоре после моего возвращения из пещеры духов-хранителей, первая пришедшая ему в голову мысль была: я ведь так еще и не позвонил Ндали, а ведь обещал позвонить. Она заставила его пообещать еще, что он никогда не будет ей лгать. Это случилось за несколько дней до его отъезда в Лагос, они сидели тогда на заднем дворе, смотрели на одного из бройлеров, который закончил прихорашиваться и теперь небрежно выклевывал перья вокруг своей шеи. Она посмотрела на моего хозяина, будто вдруг вспомнила что-то, и сказала:
– Нонсо, ты обещаешь?
– Да, – ответил он. – Обещаю.
– Ты знаешь, ложь – это такое зло… Как я могу узнать то, чего я не знаю, если мне об этом не скажут, если мне говорят что-то другое вместо того, что надо?
– Оно так, мамочка.
– Обим, это означает, что ты никогда ни за что не будешь мне лгать?
– Да, ни…
– Никогда, ни за что. Я говорю, невзирая ни на какие обстоятельства? Никогда?
– Никогда, мамочка.
– Обещаешь?
– Всем сердцем.
И тогда она открыла глаза, но, когда увидела его глаза, опять закрыла.
– Нет-нет, Нонсо. Правда, послушай меня.
Он ждал, что она добавит, но она долго молчала. Даже сейчас он не мог объяснить, почему она молчала. Может быть, ей пришла в голову какая-то мысль, такая большая, что надолго отвлекла ее? Или же ее обуял такой сильный страх, что она взвешивала каждое слово с осмотрительностью, схожей с осмотрительностью человека, которому предстоит определить, принадлежит ли покрытое пока искалеченное тело любимому человеку?
– Ты мне никогда не будешь лгать, Нонсо? – сказала она наконец.
– Я тебе никогда не буду лгать, мамочка.
Ониекеруува, мой хозяин проснулся тем утром, словно его разбудил крик невидимки. Когда он открыл глаза, то услышал вдалеке звук автомобиля, словно скрежетал подъемник или тяжелый грузовик. Некоторое время он прислушивался, чтобы удержать на плаву страх, который пристроился на поверхности его сознания, словно капля масла. Он боролся с этим страхом, думая о том, что́ он лично может сделать, чтобы найти Джамике. Когда свет, проникший в комнату из-за занавесок на окне, коснулся его, он сел и попытался обнаружить Джамике в густой чаще своих мыслей. Когда день сметет ночную тишину, он поднимется и будет бродить по этой новой стране. Он будет заходить во все места, чтобы найти кого-нибудь, кто может знать, куда девался Джамике или как с ним связаться. Где-то должен обнаружиться друг, который может знать о месте обитания Джамике. Он больше не позволит Тобе нести его крест, теперь он должен нести его один.
Он вымылся, взял сумку с документами и вышел, прежде чем услышал какие-либо звуки из комнаты Тобе. С восходом солнца он прошел по кампусу, мимо тех же мест, где проходили они с Тобе. Сел на скамейке у круглого пруда, где стояла скульптура лягушки, смотрящая на мутноватую воду над черным заиленным дном. На краю скамейки сидели светлокожие парень и девушка, разговаривали по-турецки. Они поднялись, как только он опустился на скамейку, а уходя, все время оглядывались, отчего он проникся убеждением, что они говорят о нем.
Он сидел там, пока часы на его заряженном телефоне не показали 8:14. Тогда он встал, и в это время точно по расписанию в 8:15 подъехал автобус. На пути от скамейки до автобусной остановки из земли, наподобие странного растения, торчал фонтан из какого-то неизвестного ему материала, и из него били живые струи воды. Мой хозяин остановился перед разбрызгивателями, чтобы определить направление струй, и когда разбрызгиватели развернулись в другую от него сторону, он без опаски прошел мимо и прибавил шагу, чтобы не упустить автобус.
Он вошел в салон, и водитель что-то сказал ему.
– Турецкий нет, – ответил он.
– Турецкий нет, – сказал водитель.
– Да, английский, не турецкий.
– Ты нигерийска?
– Да. Я из Нигерии.
Последние слова он произнес рассеянно, после чего сел. Автобус поехал по улице, а по тротуару шли два нигерийца и несли нейлоновые сумки из «Лемара», того супермаркета, где они с Тобе покупали сим-карту. Он не знал, почему встал с сиденья при виде одного из них, потом одернул себя и снова сел. Что-то необъяснимое навело его на мысль, длившуюся всего мгновение, будто один из этих людей – Джамике. Он сел, чувствуя на себе испуганные взгляды пассажиров, решивших, наверное, что он сошел с ума.
Увидев, что автобус приближается к остановке, на которой ему нужно выходить, он шагнул вперед, покидая и то место, где стоял, и дикие заросли своих мыслей. Пошатываясь, он прошел вперед, ухватился за поручень. Водитель увидел его в зеркале, висевшем перед ним, и усмехнулся:
– Нигерия очень хорош, футбол. Очень, очень хорош. Джей-Джей Окоча, Амокачи, Кану – очень хорош, Нигерия, аллах, клянусь!
Выйдя из автобуса, мой хозяин снова погрузился в воспоминания о том вечере во дворе, словно его вернул туда удар какой-то невидимой дубинки.
– «Мамочка», – сказала она и рассмеялась. – Ты очень необычный человек, Нонсо. Ты меня всегда так будешь называть?
– Оно так, мамочка.
Она снова рассмеялась.
– Тебе нравится?
– Да, но это странно. Я никогда не слышала, чтобы кто-то называл свою подружку «мамочка». Говорят «детка», или «дорогая», или «любимая». Но чтобы «мамочка»? Это что-то ни на что не похожее.
– Я понима…
– Вот, я вспомнила, вспомнила, Нонсо! Сегодня во время службы в церкви мы пели песню, которая очень напомнила мне о тебе, Нонсо. Я не знаю почему, не знаю, но я думаю, что знаю почему. Это из-за слов в песне о том, что ты приходишь ко мне. «И ты приходишь ко мне». Это напоминает мне о тебе, о том, как ты вдруг из ниоткуда пришел ко мне.
– Ты должна это спеть, мамочка.
– Боже мой, Нонсо, я должна? – Она легонько ударила его по руке.
– Ай, ой! Ты меня убьешь, да.
Она рассмеялась.
– Я знаю, мои удары для тебя как перышки. Но ты говоришь, они тяжелые. Но это же ложь. Но, понимаешь, это песня, обращенная к богу. Поэтому я не хочу обращать ее к тебе так, словно она любовная.
– Извини, мамочка. Я знаю. Я просто хочу, чтобы ты спела ее. Я хочу услышать, как ты поешь, и еще понять, почему она вспомнила тебе меня.
Он закончил говорить, и теперь она открыла глаза.
– «Напомнила», а не «вспомнила». «Напомнила тебе обо мне».
– Ой, мамочка, ты права. Извини.
– Ну хорошо. Только я стесняюсь. Ама’им ка е ыш а гу эгву.
– Хороший игбо, – сказал он и рассмеялся.
– Глупо! – Она снова ударила его. Он поежился и сморщился, словно от боли. Она высунула язык, оттянула вниз кожу под глазами, так что теперь стали видны целиком ее глазные яблоки до самой сеточки прожилок. – Вот что ты заслуживаешь за твои насмешки надо мной.
– Ну, теперь ты споешь?
– Хорошо, обим.
Он смотрел на нее, а она подняла глаза, сплела пальцы и начала петь. Ее голос словно покачивался, мягко и нежно, когда слова слетали с ее губ. Эгбуну, невозможно без волнения наблюдать за силой воздействия музыки на сознание человека. Старые отцы знали об этом. Поэтому о