Мой хозяин кивнул:
– Мы вместе учились в начальной школе, брат.
– Что – в Умуахии?
– Так оно.
– А потом ты его знал? Ты знал, что он мошенник?
Мой хозяин отрицательно покачал головой:
– Нет.
– Ай-ай. Он серьезный жулик. Профессиональный мошенник. Сколько он у тебя взял?
Мой хозяин посмотрел на этого человека и на мгновение вспомнил своего гусенка, птицу, которую так любил, первое существо, к которому прилепилось его сердце. Образ, возникший перед ним, был неподвижным, но, Эгбуну, он был гораздо больше, чем неподвижный образ. Он был событием. Это случилось после того, как мой хозяин прочел книги про сокольничих и начал называть себя сокольничим и думал о том, чтобы выпускать свою птицу летать над городом. Он решил купить очень длинный шпагат и очень прочный. И еще он попросил отца купить ему соколиные путы, такие штуки, которыми он обвязал птицу, как ножными браслетами, прежде чем выпустить ее в небо. Поначалу гусенок не хотел лететь. Он предпочитал голосить и печалиться. Но однажды он поднялся очень высоко, гораздо выше гуавы, до предельной длины шпагата, хотя мой хозяин и поднял ввысь руку, только один раз обмотав шпагат вокруг запястья. В тот раз его радость при виде летающего гусенка была так велика, что он расплакался.
– Ты не хочешь мне говорить? – спросил человек. – Я хочу знать, чтобы я знал, как тебе можно помочь, да?
– Очень много, брат. Около семи тысяч евро.
– Йе парипа![70] Джисос! О'кей, знаешь что? Не дрожи, да? Успокойся. Я тебе помогу. Этот тип провел уже немало людей. Я видел его в последний раз в прошлом году, но я знаю ребят, которые снимают с ним квартиру, и они его видели.
Гаганаонву, этот человек дал моему хозяину надежду. Человек, попавший в беду, будет цепляться за что угодно, чтобы выжить. Я видел это много раз. Тонущий человек не просит веревку, когда ему протягивают палку или ветку вместо плота. Он цепляется за все, до чего можно дотянуться. И вот на окраине кампуса, там, где немногим ранее он разговаривал с темнокожей девицей, Аийеторо остановил для него такси и назвал шоферу адрес в каком-то городе, который он назвал Гирне[71]. Мой хозяин поблагодарил Аийеторо, пожал ему руку своими потными ладонями, и тот ответил ему:
– Все в порядке, братишка.
Мой хозяин отбыл в Гирне совершенно разбитый. Долгое время они ехали по равнинной местности, окруженной горами. Он смог внимательнее рассмотреть флаг, нарисованный на склоне, тот флаг, что он видел в подсветке в первый свой вечер здесь. Он разглядывал его особенности: алые полумесяц и звезду на белом фоне. Он сообразил, что этот флаг очень похож на турецкий: белый полумесяц на алом фоне. В уюте и покое автомобильного салона его мысли, благодаря песне, которую он вспоминал раньше, снова вернулись к Ндали. Он чуть не расплакался. Он знал: будь у нее его новый номер телефона, она бы попыталась позвонить ему или отправить сообщение. Во внезапном порыве он набрал ее номер, предварив его знаком плюс, но в последний момент испугался и отключил телефон. Но в то же время он опасался, что она беспокоится, недоумевает: что с ним случилось? Он набрал ее номер еще раз и стал ждать, сердце его колотилось, на третий гудок она ответила. Эгбуну, я не берусь описать эмоции, которые овладели им, когда раздался ее голос. Он заерзал, потер руку о сиденье, когда она сказала:
– Алло, алло, кто это? Вы меня слышите? Алло? Алло, вы меня слышите? – Он задержал дыхание, стараясь не издать ни одного звука, который она могла бы опознать. Услышал ее вздох. – Может быть, плохая связь, – сказала она и снова вздохнула. – Может быть, это даже Нонсо, а? – После этого она отключилась.
Он посмотрел на телефон. Ее голос все еще звучал в его ушах, словно пойманный там.
– Мне не нужно… – начал говорить он, но замолчал и снова посмотрел на телефон. – Мне не нужно было приезжать сюда, – сказал он на языке отцов. – Мне не нужно было приезжать. Не нужно было приезжать.
– Что-что? – спросил водитель.
Мой хозяин удивился, осознав, что не думал, а говорил вслух.
– Извините, это я не вам, – сказал он.
Водитель помахал рукой:
– Нет проблем. Для меня нет проблем, arkadas.
И опять меня охватил страх, потому что один из признаков человека в отчаянии – его неспособность делать различия между реальностью и воображением. На протяжении остального пути он держал себя с деликатностью, словно растрескавшийся во многих местах стакан с жидкостью, который все же не распадался на части, удерживался каким-то чудом. Машина ехала дальше, и в этот короткий период передышки он вдруг оценил природную красоту острова. Когда они подъехали к Гирне, ландшафт сменился – ничего подобного он никогда прежде не видел: это было не похоже на землю богатых отцов. За́мки и дома, некоторые с турецким флагом, стояли на вершинах гор и гранитных обнажений. Его потрясло, что люди могут строить дома на горах и холмах. Последний участок шоссе устремлялся вверх из подобия долины, образованной длинной монолитной скалой с одной стороны и поросшим жидким кустарником полем, усеянным обломками скал и камнями, – с другой. И казалось, скалы медленно надвигаются на уходящую вверх дорогу, откуда глазам открывался вид на весь город: большие и маленькие дома, одни похожи на башни, другие заканчиваются шпилями. А вдали за всем этим – чаша Средиземного моря, его голубая вода, видимая в просветах между тесно стоящими домами. По мере приближения море словно расширялось, и когда они добрались до огромного моста на въезде в Гирне, возникло впечатление, что весь город обнесен и удерживается какой-то невидимой оградой, которая не дает ему упасть в море.
Наконец они приехали, и водитель показал на фасад трехэтажного дома:
– Вот, arkadas.
Мой хозяин вытащил из кармана тридцать две лиры и дал водителю. Потом прошел в металлическую дверь, мучительно вспоминая имя человека, который направил его сюда, – Аийето, Аийету.
Он постучал в ближайшую квартиру, на двери которой была прибита табличка с номером 1. Рядом висел постер с надписью на турецком, ниже располагалась переведенная версия: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ. Появилась женщина-турчанка, а за ней маленькая девочка с растрепанной куклой в руках.
– Извините, – сказал он.
– Нет проблем. Ищете нигерийцев? – спросила женщина на удивившем его хорошем английском.
– Да, нигерийцев. Где они?
– Квартира пять, – женщина показала наверх.
– Спасибо.
Он поспешил наверх, подгоняемый буйными мыслями, сердце его колотилось, малое семя надежды пустило корень в его мозгу, как выросший на сиденье старой заброшенной машины гриб, который он видел как-то раз. Может быть, он найдет здесь Джамике, который, может быть, тайно, чтобы избежать встречи с полицией, вернулся через прозрачные границы с Южным Кипром и теперь прячется. Может быть, поэтому в полицейских бумагах он числится как выехавший из страны. Эта надежда, дикая, как тот гриб, что вырос без почвы и воды на искореженной и прогнившей арматуре машины, жила в нем и тогда, когда он поднялся до нужного этажа, где начал ощущать аромат нигерийской пищи и слышать громкие мужские голоса, спорящие на языке Белого Человека и его ломаной версии. Он подождал у двери, стоял, приложив руку к груди, потому что ему казалось, что среди других голосов он отчетливо слышит голос Джамике, кричащий в своей кичливой манере, с заметным нигерийским акцентом. Потом он постучал.
Аквааквуру, работа духа-хранителя нередко становится гораздо более трудной, когда сломлен дух нашего хозяина, его неподвластный годам оньеува, существующий в теле хозяина только как отражение его разума. Если он сломлен, то хозяин впадает в отчаяние. А отчаяние – это смерть души. А потому очень трудно поддерживать, сколько хватает сил, хозяина, когда он в отчаянии, не давать ему упасть. Вот почему, когда он выходил из того дома, от тех людей, знавших, где находится Джамике, я осенил его веселыми мыслями. Я напомнил ему тот день, когда он съел угбу, а после обосрался. Он вспомнил, как орошал говном травку в зарослях. От этих воспоминаний он должен был бы рассмеяться, но он не смеялся. Я напомнил ему кое о чем, что очаровывало его больше всего: то, как зевал гусенок. Как гусенок открывал клюв и как его серый язык дрожал вместе с перламутровым шаром, раздувавшимся в подъязычье. Его клюв раскрывался в два раза шире любого человеческого рта, забавно растягивая немалую часть его пленочной кожи. В любое другое время мой хозяин рассмеялся бы. Но сейчас он не смеялся. Не мог. Почему? Потому что весь мир вокруг умирает для такого человека, как он, в такое время, как это, а потому все приятные воспоминания, все образы, которые могли бы доставить ему радость, в такие моменты ничего для него не значат. Даже если бы они собрались в его голове во всем своем множестве, они бы лежали там в бездонной тщетности, как золотая монета во рту мертвеца.
И он вышел в город, неся, как подарок на тарелке, то убеждение, которое породил в нем разговор с этими людьми: все кончено, что сделано, то сделано. Они ему ясным языком объяснили, что план был продуман до мелочей. Джамике посвятил своих друзей во все подробности. Он сказал им, что затеял крупное дело, после которого переберется на юг.
– Что они имели в виду, говоря это? – спросил мой хозяин дрожащим голосом.
Это просто, ответили они. Когда-то Северный Кипр и Южный Кипр были одной страной, а потом между ними случилась война, и турки в 1974 году разделили остров. Эта, турецкая, часть является страной-изгоем, а настоящий Кипр – это греческая часть. Две страны разделены колючей проволокой. Если пойти к Киренийским воротам в центре города Лефкоша, то там рядом граница, и европейцы свободно переходят в турецкую часть острова из греческой. Греки в Европейском союзе. Многие нигерийцы платят, чтобы их провели туда, а некоторые пытаются перебраться на ту территорию сами, перелезают через ограду и просят убежища. Джамике тоже заплатил, чтобы его перевели.