Возможно, она никогда не видела человека, настолько сломленного, что он готов был сдать кровь дважды. Она сделает все, что в ее силах, чтобы тебе помочь.
Чукву, я снова добился успеха. Потому что мой хозяин услышал меня и мои слова принесли ему облегчение. Он сразу же утвердился в решении ничего не говорить Ндали о том, что с ним случилось, пока все не выправится. Он защитит ее от этих переживаний, но, когда получит работу, вернет свои деньги и все пойдет на лад в университете, он расскажет ей все о том, как чуть не уничтожил себя этим шагом. Он думал о том, как много она плакала и как ему хочется, невыносимо хочется, снова быть с ней, и в это время они въехали в город.
– Газимагуса, – сообщила Дехан. – Гораздо, гораздо больше Лефкоши, но мы поедем в старую, древнюю часть, обнесенную стенами. Я там живу.
Она высунула язык, и студенты рассмеялись. Она сказала что-то водителю, и тот поспешил ответить визгливым, высоким криком. И студенты отреагировали на это с неистовством.
С этого момента картинка за окном изменилась. Высоко поднимались древние крепостные стены, выложенные из плотно подогнанных друг к другу кирпичей, каких мой хозяин не видел никогда прежде. Стены эти, казалось, возводились без цемента и воды – материалов, с помощью которых строят теперь дети старых отцов, – а слагались из чего-то твердого и в то же время чего-то землистого, цветом напоминающего глину. Хотя я и прожил много циклов, искал и приобретал знания у множества хозяев на протяжении долгого времени, прежде я не видел ничего подобного. Камни и балки, большие и глубоко внедренные, словно вплавленные внутрь руками приспешников Амандиохи[85].
Автобус въехал под арку, сложенную из этих кирпичей, имевших небольшие вмятины и отверстия, словно тысяча человек стояли под ними сотни лет, кидая в них маленькие камушки. Эгбуну, я мог бы смотреть на них без конца, потому что меня очаровали эти сооружения. Но я здесь, чтобы свидетельствовать о моем хозяине и его поступках и объяснить, что содеянное им – если то, чего я опасаюсь, и на самом деле случилось – содеяно без злого умысла.
После этого автобус остановился, и Дехан дала знак всем выходить. Второй автобус, в котором находился гид, уже приехал. И когда люди вышли из автобуса, в котором ехал мой хозяин, этот человек громким голосом произнес:
– Леди и джентльмены, добро пожаловать в город-крепость Газимагуса, как мы называем его по-турецки, или Фамагуста, как мы говорим по-английски. То, что вы сейчас видите, это стены, построенные венецианцами в пятнадцатом веке.
Как и все остальные, мой хозяин огляделся и увидел разные слои, перемежающиеся в массивной структуре стен, и опять они были такие могучие и огромные, что я даже испытал позыв покинуть его тело и пройтись среди этих камней. И хотя один раз я это сделал, но с опаской – духи в странах за пределами Алаигбо, где люди почитают великую богиню, нередко склонны к насилию и агрессивны. Я слышал, что в этих местах бродит множество акалиоголи, всевозможных агву, духов полусферы, существ, давно вымерших, и демонов. В пещерах Огбунике и Нгодо я слышал истории от духов-часовых о том, что склонные к агрессии духи, бывает, и силой выдавливают какого-нибудь чи из его хозяина и овладевают телом человека, такие вещи немыслимы даже среди слабейших духов-хранителей! Поэтому выходить я не стал. Вместо этого я пытался увидеть все глазами человека, с которым ты, Чукву, соединил меня.
Хотя большинство людей, казалось, увлеченно рассматривают древние сооружения, мой хозяин смотрел на деревья, растущие здесь и там среди зданий. Он решил, что это какие-то деревья, похожие на пальмы в земле отцов, только без плодов. Здесь росли и другие – листья у них были словно спутанные волосы на голове неряхи. Гид в окружении толпы студентов все время говорил про историю, и студенты слушали его, одновременно пожирая глазами сооружения перед ними. Они остановились еще раз в центре руин строения, между его полуразрушенными белыми стенами, обнесенными по периметру пятью колоннами на каждой из сторон. Огромное количество камней, из которых прежде, вероятно, и состояло сооружение, теперь было разбросано вокруг, некоторые из них погрузились в плодородную почву древнего земляного пола.
– Церковь Святого Георга, – сказал гид, подняв глаза к вершине громадной руины. – Была построена во времена рождения церкви, может быть, всего сто лет спустя после смерти Христа.
Чукву, они пошли дальше, а мой хозяин вдруг вспомнил, как один раз спал днем, а потом проснулся и увидел гусенка – тот стоял на пороге гостиной. День за дверями уже состарился, и на фоне слабого света силуэт гусенка четко просматривался. Мой хозяин почти никогда не вспоминал об этом, потому что тот случай обрел особый смысл только накануне его отъезда в Лагос: он спал рядом с Ндали, а когда проснулся, увидел ее на том самом месте, где много лет назад стоял гусенок, чьи очертания он различил в сумеречном свете.
Он был погружен в эти мысли, когда завибрировал телефон в кармане брюк. Он вытащил его и увидел, что это медсестра. Мой хозяин отошел от группы, но опасался, что если ответит, то привлечет внимание к себе и помешает гиду, а потому не ответил. Он едва вернулся к группе, как телефон снова ожил. Он увидел сообщение и поспешно его открыл.
«Мой друг, надеюсь, все в порядке? Надеюсь, ты наполнишь свой день хорошим солнцем, хороший человек. Не волнуйся, мой друг говорит, мы можем приехать в понедельник. Не волнуйся. Фиона».
Эзеува, он добросовестно отбыл всю экскурсию, словно стал не тем человеком, каким был днем раньше. У него перехватило дыхание, когда он и другие студенты остановились на берегу великого Средиземного моря, где я подавил свой порыв выйти из него и рассмотрел занятное местечко, которое гид назвал «город-призрак Вароша». Гид говорил, а мой хозяин слушал, словно от этого зависела его жизнь. «Сюда приезжают голливудские звезды, президенты многих-многих стран, многие-многие люди». Он удивлялся, глядя на поврежденные дома – многоэтажные здания с отверстиями от пуль, выбитые кирпичи, некоторые пробиты пулями, виды, которые напомнили мне города и деревни в земле отцов в разгар Гражданской войны в Нигерии. Он смотрел внимательно на одно из зданий, которое, вероятно, было когда-то огромным отелем с просторными коридорами, но теперь было пустым и заброшенным. Рядом стояло здание серого цвета с облупившейся краской. Он попытался прочесть название отеля, но осталась только часть букв, а большинство их, сделанных в рукописном шрифте, отвалилось от стены. В стенах здания зияли пробоины от снарядов, придававшие ему необыкновенный вид. Мой хозяин отстал от группы, разглядывал внимательно дома в центре города, обнесенные колючей проволокой и хлипкими заборами, здания с сорванными дверями. У одного дома дверь стояла преклонившись, словно в мольбе, на пороге и опираясь на стену. На улице близ этого здания поднялись жизнестойкие растения, проросли, словно сквозь мягкую ткань, через старые лики стен.
Этот город будто открыл окно в голове моего хозяина, и он не мог его закрыть, пока не закончилась экскурсия. Его душу тронул Голубой дом, построенный для своих детей греческим главой государства в то время, этот грек со странным именем, по словам гида, и стал причиной войны между турецкими и греческими киприотами. Но мой хозяин все еще продолжал думать о других заброшенных сооружениях, о существовании которых говорил гид, – об аэропорте с его самолетами, ресторанах, школах, теперь безлюдных. Место, в которое они пришли, теперь называлось «военный музей». И он тут же вспомнил о Музее гражданской войны в Нигерии в Умуахии, куда он ходил ребенком вместе с отцом. Об этом случае, Эгбуну, я не могу свидетельствовать исчерпывающе. Потому что, как только они с отцом зашли в музей, первым делом они увидели танк, которым управлял один из моих бывших хозяев, Эджинкеонье, который сражался в Гражданскую войну и управлял этим самым танком. Меня немедленно одолело что-то вроде сокрушительной ностальгии, волны которой иногда накатывают на духов-хранителей, если им попадаются на глаза памятные места их прежних хозяев или их могилы. И потому я оставил моего молодого хозяина и забрался в танк, в котором не раз бывал в 1968 году, когда им управлял Эджинкеонье. Прошлое – странная вещь для нас, духов-хранителей, потому что мы – не люди. Когда я оказался в танке, передо мной возникли многие кровавые сцены сражений – как, например, этот танк однажды мчался к лесу, чтобы укрыться от воздушных бомб, как он валил деревья и давил человеческие тела на своем пути, а мой хозяин рыдал внутри. Это был отрезвляющий момент, и я оставался в танке, пока мой нынешний хозяин и другие посетители разглядывали его, смотрели на него, но не видели существа на помятом сиденье, существа, которое, несмотря на все прошедшие десятилетия, все еще узнавало запах крови внутри.
Из военного музея в этой новой стране они отправились к «зеленой линии», назад в Лефкошу, и он увидел другой Кипр, другую страну, отделенную от Северного Кипра всего лишь колючей проволокой. Он задумался. Это наполнило ему об историях, которые рассказывал ему отец про Биафру. Его тронул вид Музея варварства, о котором гид сказал: «Не входите, кто не любит фильмы ужасов». И тогда они вошли с ним, почти все. Из тесных дверей мой хозяин увидел ванную, в которой были застрелены женщина и ее дети, их кровь все еще оставалась на стене и ванне, как это было в год, который у Белого Человека называется 1963-й.
– Кровь на этой стене старше любого из нас, – сказал гид, пока они разглядывали это страшное место.
Мой хозяин это запомнил, и те последние слова долго оставались с ним, когда экскурсия закончилась и они с Тобе вернулись в кампус. Но ничто из этого не тронуло его так, как город-призрак, который настолько запал ему в душу, что позднее тем вечером, когда он заснул на диване в гостиной, ему приснилась Вароша. Ему снилось, как он бежит за гусенком, а тот, подпрыгивая, несется от него, прячется в заброшенных домах. Он преследовал птицу на глазах турецкого солдата, поднявшегося на крышу здания, наблюдающего. Птице мешал бежать прутик, зацепившийся за ее левую ногу. Гусенок вбежал в один из домов, в тот самый, дверь которого была прислонена к стене. А мой хозяин преследовал птицу, и сердце его билось. В доме пахло ржавчиной и разложением, полы были покрыты землей и пылью. Микроскопические частицы стенной краски висели в воздухе словно в ожидании чего-то, что не придет никогда. Он пробежал дальше и увидел, как гусенок поднимается по лестнице, весь потемневший от соприкосновения с землей и пылью. Перила потрескались, а внизу к подножию стены цеплялись, словно когтями, слои мха. На сломанной двери висела рубашка, мой хозяин заглянул и увидел разбросанные по комнате стулья, перевернутую мебель, все это оплетала чудовищная сеть непроницаемой паутины. Он потел и тяжело дышал, а гусенок продолжал быстро подниматься, в основном прыжками, помогая себе крыльями, поворачивая на лестничных площадках, словно этот путь был проложен для него, а его бегство предписано. Наконец он оказался на крыше здания. Мой хозяин, сам не понимая почему, крикнул гусенку, чтобы тот остановился, не двигался дальше, и гусенок повернулся к нему. Но птица тут же подпрыгнула в воздух и спустилась к берегу. Мой хозяин в панике бросился за ней головой вперед, забыв в пылу погони, где он. Он падал и кричал, летя к неминуемой гибели, и в этот момент проснулся.