– Это Эмре Айдын, очень хороший турецкий певец. Мне он очень нравится. – Она рассмеялась и посмотрела на моего хозяина: – Кстати, Соломон, я думала о твоей истории. Она очень мучительная.
Он кивнул.
– Она напомнила мне о книге, которую я недавно прочла. Об одном человеке; его жена во время войны попросила его вступить в армию, и когда он вступил, его очень, понимаешь, обеспокоили действия этой армии. Гитлеровской нацистской армии. Жена ушла от него. Это очень нелегкая книга. Ты делаешь что-то большое ради женщины, которую любишь, а потом теряешь ее. Я не хочу сказать, что это случится и с тобой, пойми меня правильно. – Она махнула рукой, словно отрезала. – С тобой все будет в порядке, и твоя невеста будет тебя ждать, я уверена. Я говорю о жертве. Genau?
Он посмотрел на нее, потому что ее слова попали в его сердце и пронзили его.
– Да, ма, я… – Он оборвал себя и сказал только: – Да, Фиона.
Они опять проехали по необычной дороге, поднялись на громадный мост, потом спустились по небольшому съезду, выложенному кирпичами ложковой кладкой. Когда машина подъехала к границе, за которой начинался городок (по крайней мере, ему показалось, что это граница), по обе стороны появились густые заросли, солнце словно опустилось ниже, и его жар – причина миража над дорогой – создал иллюзию, будто машина вдруг нырнула в воду. Но вскоре этот обман зрения рассеялся, и они оказались на узких улицах города. Машина со скрежетом обгоняла другие, она подпрыгивала так, что даже мысль о Ндали оставила его, мысль, которая лежала, словно ребенок в люльке, в его мозгу, принялась бешено перекатываться от одной стенки к другой. Он попытался усмирить ее, но не смог.
Осимириатаата, трудно описать тот мир, который несет эта конкретная надежда человеку, потерпевшему жестокое поражение. Это возвышенное заклинание души. Это та невидимая рука, которая поднимает человека с утеса над горящей бездной и переносит на дорогу, с которой он сбился. Это веревка, которая вытаскивает тонущего человека из глубокого моря и поднимает его на палубу корабля, где он может вдохнуть свежего воздуха. Вот что дала моему хозяину медсестра. Но, как я видел много раз прежде, руки, которые кормят цыплят, – те же самые руки, которые их убивают. Такова тайна мира, тайна, которую мы с моим хозяином познали в этой чужой стране. Но я должен передать ее всю, со всеми подробностями, Эгбуну, потому что этого ты и требуешь от нас, когда мы предстаем перед тобой здесь, в светозарном суде Беигве.
Когда мы прибыли в город, из которого он пришел четыре дня назад с душой, истекающей кровью, его сердце так потеплело, его радость загорелась так ярко, что он захотел сделать фотографию этого места. И, прежде чем войти, он спросил, есть ли у Фионы камера в телефоне.
– Есть-есть, – сказала она. – Это «Блэкберри».
– О'кей, – отозвался он.
– Хочешь сделать фото?
Он кивнул и улыбнулся.
– Ха! – сказала она и шумно выдохнула через рот. – Ты мне даже не можешь сказать, что тебе нужна фотография? Ты робкий человек.
Она сфотографировала его со сложенными на груди руками, потом – показывающего на световую вывеску на фасаде из белого мрамора, потом – с раскинутыми в стороны руками. Он посмотрел на эти свои фотографии, где выглядел таким счастливым, и они ему понравились.
– Я пришлю их на твою электронную почту.
Он согласился. Когда они вошли внутрь, часть его разума была занята мыслями о Ндали, о том, как ей понравятся фотографии. Другая часть восхищалась великолепием здания – кроваво-красными коврами с изображениями тигра, узорчатыми светильниками, устройствами непонятного назначения и телевизионными экранами. Он перестал думать обо всем этом, когда пошел по узкому коридору следом за Фионой, чьи ягодицы исполняли соблазнительный танец, что, вероятно, объяснялось фасоном туфлей – Ндали называла такие «подошвами». А под белым платьем угадывались очертания ее трусиков.
Эбубедике, его удивили странное, неожиданно частое биение его сердца от этого зрелища и неожиданный беспощадный удар вожделения в пах. Для него это было подобно вспышке пламени, такой быстрой и неестественной, что он остановился, пораженный.
Она, словно подозревая, что случилось, повернулась к нему:
– Соломон, я тебе сказала, сколько он будет тебе платить, да?
– Так оно, Фиона.
– О'кей, пусть пока так. Потом мы сможем увеличить. Genau?
Он кивнул. Теперь он пошел рядом с ней, и вскоре они оказались перед дверью в кабинет менеджера. Но желание осталось, даже против его воли. Сколько ей может быть лет? – думал он. У нее было тело молодой женщины, которой слегка за тридцать, но на шее виднелись морщинки, что говорило о другом. Да и на ногах кожа была не такая уж гладкая. Но он все еще не умел определять возраст белых людей, он о них мало знал.
Они вошли через стеклянную дверь в кабинет, где за столом сидел человек, внимательно вглядывавшийся в экран компьютера. Компьютер, Чукву, – это инструмент, который много чего может. Он может собирать информацию, служит средством коммуникации с людьми, которые находятся далеко-далеко, и еще много чего делает. Когда компьютер становится обыденным среди детей драгоценных отцов, он еще больше отрывает их от предков. Отцы холмов и земель, обитатели Аландиичие, плачете ли вы оттого, что алтари икенга заброшены? То, что ты видел, – еще цветочки. Тебя беспокоит, что твои дети не соблюдают оменала? Эта вещь, коробка света, в которую смотрит сейчас белый человек в кабинете, принесет тебе еще больше горя, дай только срок.
Человек поднялся сразу же, как только в кабинет вошли мой хозяин и его спутница. Мой хозяин пожал ему руку, но почти ничего не понял из его слов. Он подумал, что этот мужчина хорошо говорит на языке Белого Человека, но, кажется, предпочитает язык своей страны. В большей степени его внимание привлекло то, что его будущий наниматель в кабинете обнял Фиону, прикоснулся к ее плечу, похлопал по руке. Некоторое время они говорили на турецком языке, а мой хозяин разглядывал цветные фотографии на стенах – снимки бескрайнего моря, плывущей черепахи и руин вроде тех, что он видел на экскурсии. И все это время он молился, чтобы человек дал ему работу. Он так увлекся этим, что вздрогнул, когда тот протянул ему руку и сказал:
– Ну, если хотите, можете начинать завтра, во вторник.
– Огромное спасибо, сэр, – сказал мой хозяин, пожимая этому мужчине руку и чуть кланяясь.
– Не за что. О'кей, до встречи, мой друг. Поздравляю.
Человек пошел в коридор, собираясь уходить, но поспешно повернулся, снова взял Фиону за руку, и они обнялись. Он как бы поцеловал ее в обе щеки – иногда Ндали просила, чтобы мой хозяин так ее поцеловал. Странное это было дело, Чукву. Мужчина целует другую женщину, которая ему не жена, и делает это, не скрываясь? Он закурил и снова стал говорить с Фионой на языке этой страны.
Когда они вышли на улицу, Фиона сказала, что приготовила сладкий пирог для моего хозяина. Они заедут к ней, она достанет пирог из духовки, завернет для него, а потом они отправятся в ресторан. Но прежде она покажет ему свой сад, потому что она тоже фермер, как и он. Он согласился и снова принялся ее благодарить. Когда они выехали на дорогу, его похоть испарилась, вытесненная ребяческой злостью, которая стояла среди его радости как посторонний, попавший в толпу друзей. Такой же игбо, как он, человек, которого он называл братом, старый однокашник обманул его и чуть не уничтожил. Но здесь, среди людей, которых он не знал, людей другой страны и расы, нашлась женщина, которая спасла его. Эта женщина и ее друг пошли даже дальше, чем Тобе, который долго нес крест за него. Они взяли его крест и подожгли, Фиона и этот человек. А к тому времени, когда она доехала до своего дома, его крест – весь, какой был, со всем, что было внутри, – сгорел дотла.
Эгбуну, я говорил о первородной слабости человека и его чи: их неспособности видеть будущее. Если бы они владели этой способностью, то многих катастроф можно было бы легко избежать! Многих-многих. Но я знаю, ты требуешь, чтобы я свидетельствовал в той последовательности, в какой происходили события, дал полный отчет о поступках моего хозяина, а потому я не должен отклоняться от сюжета моей истории. Таким образом, теперь я должен сказать, что мой хозяин последовал за женщиной в ее дом.
Дом был большой. А вокруг него – сад со шлангами для полива и цветами, растущими на аккуратных клумбах. Она сказала, что ее мать, которая иногда приезжает к ней из Германии, – фермер. Высохший пруд, заполненный листьями, находился у низкой стены с одной стороны, тут же лежала лопата и стояла тачка. Фиона не сажала никаких съедобных растений, кроме томатов. Но она давно не сажала и их тоже. Сад был кладовкой для вещей, которые она хотела сохранить в своем владении. Она сказала, что старая парафиновая лампа, висевшая на ветке низкого, тонкого деревца, от которого тянулась к дому веревка для сушки белья, принадлежит ее коту. Мигуэлю. Он не знал, что люди держат котов как домашних любимцев, уж не говоря о том, что у котов бывают имена.
Лежащая на земле штуковина, похожая на автомобильный двигатель, была от грузовичка, в котором умер отец ее мужа. Она остановилась при виде этой штуки и уронила руки. Потом, не глядя на него, она сказала:
– Вот с этого беда и началась. После этого он все время говорит: «Почему я позволил ему водить машину? Если бы он не водил ее в семьдесят два, он все еще был бы здесь». Вот почему он напивается до бесчувствия и поворачивается спиной к миру.
А потом случилось неожиданное. Потому что, когда эта женщина, в которой до последней минуты все время кипела жизнь, повернулась к нему, в глазах у нее стояли слезы.
– Он повернулся спиной к миру, – повторила она. – Ко всему миру.
Он думал о работе, о казино, о поручении, которое дал Элочукву, о том, как оно все получится, он почти не слышал ее слов. Он думал о том, что та его долгая прогулка была самым трудным временем в его жизни, а закончилась она тем, что принесло ему великую надежду. Он последовал за ней в дом, снедаемый любопытством увидеть дом белого человека изнутри. Через заднюю дверь они вошли на кухню, не похожую ни на что из виденного моим хозяином прежде. Она была мраморирована