omu. Я заприметил один такой круг, где собралась родня Океохи. И найти его не составляло труда. Там находились знаменитые отцы. Те, кто дожил до немощной старости и умер очень-очень-очень давно. Число их было слишком велико – всех не назовешь. Были здесь, например, Чуквумеруидже и его брат Ммереоле, великий Онье-нка[93], скульптор, создавший лик, который имели духи предков. Его творения выставлялись как примеры великого мастерства народа игбо: его скульптуры и маски божеств, лики многих арунси, икенга и агву, гончарные изделия. Этот человек оставил землю больше шестисот лет назад.
Обитают здесь и великие матери. Число их слишком велико – всех не назовешь. Самая именитая, например, – Ойадинма Ойиридийа, великая танцовщица, с которой связана известная пословица: «Ради лицезрения ее талии не жалко и козу зарезать». Среди многих других были Улоаку и Обиануджу, глава одной из величайших организаций в истории, кого сама Ала, верховное божество, помазала бальзамом, смешанным с медом, и кто отравил воды клана Нгва много веков назад.
Любой, увидевший эту группу, сразу бы понял, что мой хозяин принадлежит семье прославленных людей. Они бы поняли, что он принадлежит к племени людей, которые существовали в мире столько же, сколько существовал человек. Он не из тех, кто падает с дерева, как простой плод! И потому я с предельным почтением и смирением стоял перед ними, мой голос звучал как голос ребенка, но мой разум был подобен разуму старейшин.
«Нде би на’ Аландиичие, екене’м уну».
«Ибиа во!» – хором ответили они.
«Нде на эче эзи на’уло Океоха на Оменкара, экене му уну!»
«Ибиа во!»[94]
Царственный голос нне Агбасо заставил меня смолкнуть, а звучал он пронзительно, как голос птицы в клетке. Она начала петь обычную приветственную песнь «Ле о Биа Во», и ее голос своим очарованием и сладкозвучием был подобен голосу Овунмири Эзенваньи и ее команды. Ее песня торжественно поднималась и распространялась по воздуху, очаровывала собрание, подбиралась к каждому, охватывала всех. И они погрузились в такое молчание, что я снова стал остро ощущать абсолютное различие между живыми и мертвыми. Потом нне Агбасо загремела ниткой ракушек и провела ритуал идентификации, чтобы быть уверенной, что я никакой не злой дух, выдающий себя за чи.
«Назови семь ключей в тронный зал Чукву», – сказала она.
«Семь домиков молодой улитки, семь раковин из реки Омамбала, семь перьев лысой хищной птицы, семь листьев дерева анунуебе, панцирь семилетней черепахи, семь долек орешка колы и семь белых куриц».
«Добро пожаловать, дух, – сказала она. – Можешь продолжать».
Я поблагодарил ее и поклонился.
«Я – чи Чинонсо Соломона Олиса, твоего потомка. Я был с ним с самого раннего появления его существа, когда Чукву призвал меня из пещеры Огбунике, где духи-хранители ждут, когда их призовут на службу, и он поручил мне направлять его шаг днем и освещать факелом его тропу по ночам. В тот день я только прибыл в Огбунике из морга Центральной больницы в Лагосе, в земле хотя и далекой от Алаигбо, но ставшей теперь обиталищем для многих детей отцов. Эзике Нкеойе, который сидит теперь с родней матери моего хозяина, тогда только что умер, а я был его чи. Ему было всего двадцать два года. За день до того сей умнейший ученик, познававший науку Белого Человека, после учебы лег в кровать. Я оставался в нем, наблюдал, как он засыпает, что обычно и делают духи-хранители. И он в самом деле уснул. Потом он неожиданно проснулся, схватился за грудь и упал с кровати, да так, что сломал шею. Договоренности с онву, духом смерти, мы достигли быстро, потому что у него, как и у остальных твоих детей, нет икенга. Через мгновение после падения он был мертв.
Хотя я многажды жил среди смертных прежде, это потрясло меня. И потому я ускорил событие, и с такой энергией, что во рту у меня не осталось слов. Смерть пришла к нему быстро, с яростью молодого леопарда. Только день назад он целовал женщину, и вот его уже нет. Это было настолько необычно, что я не сразу же сообщил Чукву в Беигве, как это требуется от нас, духов-хранителей. И, кроме того, я не сразу же сопроводил его дух в Аландиичие. Вместо этого я отправился с его телом в машине «Скорой» в больницу, где его положили в морг. И только оттуда, окончательно удостоверившись в его смерти, я принес с собой его оньеуву сюда, на землю родни Экемизие из деревни Амаорджи. А отсюда я поспешил в Огбунике, чтобы отдохнуть и умыться водой из катаракта[95] этой пещеры, водой такой теплой и древней, что она до сих пор сохраняет особенный запах сотворения мира. Я лежал в потоке, когда услышал голос Осебурувы, который призвал меня и попросил отныне восходить в Аландиичие как Йее Нкпоту, готовый родиться заново прародитель, инкарнацией которого является мой хозяин. Как ты знаешь, мужчина и женщина могут хоть целую вечность спать друг с другом. Но если один из вас здесь не решит вернуться на землю, то зачатие будет невозможно. И таким образом, я, зная, что зачатие должно вот-вот случиться, быстро откликнулся на его зов.
И, таким образом, в ночь рождения моего хозяина я перенес его наследственный дух отсюда, из Аландиичие, и вы все издали видели, как я доставил его оньеуву в Элуигве, где его встретили невиданным торжеством. Потом я повел его от фанфар Элуигве, сопровождая в Оби-Чиокике, где происходит великое слияние духа и тела, образующих ммаду – окончательный телесный результат творения. Белые пески Элуигве, сверкающие камушками, которые несут в себе самую суть чистоты, – такой была поверхность, по которой мы шли. Вдали за нами шла группа адаигве, безупречных, блестяще красивых дев Элуигве, которые пели о радости земного бытия, о бесчисленных вожделениях человека, о долге разума, о желаниях глаз, о добродетелях жизни, о скорбях утраты, о боли насилия и о многих вещах, которые составляют жизнь человеческого существа.
Семья и домочадцы Океохи и Оменкары, вы все побывали там и знаете, что путешествие на землю ничуть не утомительно. В своей пророческой мудрости вы уподобляете это путешествие пресловутому крепкому яйцу, которое выпадает из гнезда ворона, летит, ударяясь о многочисленные черные ветки дерева огириси, и приземляется цельным. Дорога неописуемо прекрасна. Деревья, стоящие вдалеке вдоль внутренней дороги, с одной стороны дают густую тень, а с другой прозрачны, как серебристый матерчатый покров, сплетенный женщинами Авки. Изумрудные птицы щебечут в воздухе и в кронах деревьев, приносящих золотистые плоды. Они облетают процессию, размахивают своими крыльями в восходящем потоке, пикируют и играют, словно тоже танцуя под песню процессии. Я шел, а они светились в чистом свете, который заполнял дорогу. Я не мог сказать, когда мы добрались до великого моста, который соединяет Беигве и землю. Но перед тем как мы подошли к нему, женщины резко остановились и возвысили голоса в странной призрачной песне. Прелестные мелодии превратились вдруг в погребальный плач, и пели они дрожащими голосами. Их крики поднимались, когда они пели о страданиях в мире, где люди проходят мимо, о позоре бесчестья, о несчастьях болезней, ранах предательства, страданиях утрат и скорби смерти. К ним присоединился оньеува, и я сошелся с ними, и с обитателями Элуигве, которые останавливались всякий раз, когда мы проходили мимо, чтобы сказать: «Да получит тот, кто идет на уву, мир и радость!», и даже со стадом белых носорогов и священных птиц Элуигве, парящих вокруг нас и в почтении бьющих крыльями.
Потом, словно по сигналу невидимого знамени, певцы отделились от нас и помахали нам издали. Они помахали. То же сделали и птицы, подвешенные над мостом, словно существовала некая черта, которую они не могли пересечь, невидимая ни для меня, ни для реинкарнируемого духа. Мы помахали в ответ, а когда пересекли мост, я обнаружил себя в месте, где, кажется, уже бывал прежде. Место это наполнял яркий свет, сходный со светом Элуигве, только рукотворный. Вокруг источника света кишели мотыльки и бескрылые насекомые. На одной из ламп в арке стены сидела ящерица геккон, ее рот был набит насекомыми. Человек на кровати под этой лампой света закричал, задрожал и в конечном счете упал без сил на потеющую женщину. Оньеува вошел в женщину и осеменил ее. Женщина не знала или не понимала, что в ней происходит великая алхимия зачатия. Я присоединился к оньеуве и слился с семенем человека, а в соединении мы стали разделимы».
«Ндиичие на ндиокпу, уну га ди».
«Исеех!»[96] – хором вскрикнули вечные тела.
«С этого момента я неизменно наблюдал за ним широко раскрытыми, как у коровы, и бессонными, как у рыбы, глазами. По сути дела, не будь моего вмешательства или будь я плохим чи, он вообще никогда бы не родился».
И тогда по этой толпе бессмертных пробежал приглушенный ропот.
«Все это правда, благословенные. Это случилось на его восьмом месяце, когда он находился в чреве матери. Она сидела на табурете между двумя ведрами, одно с чистой водой, с прозрачной пленкой наверху, представляющей собой остатки мыльной пены, другое с водой мутной, в которой мокнут одежды. На груде нестиранной одежды лежал пакет с моющим средством «Омо». Она не видела, а ее чи не предупредила ее о том, что ядовитая змея, обнюхавшая влажную землю вокруг матери, ощутив росистый запах листьев и кустарников вокруг этого места, заползла под груду одежды и начала там задыхаться. Но я стоял, выйдя из моего хозяина и его матери, как я часто делаю, пока мой хозяин не обретет свое тело в его полноте. Я видел ее – черную змею, забравшуюся в штанину брюк, и когда мать потянулась к брюкам, змея укусила ее.
Это нападение произвело мгновенное действие. По ошеломленному выражению ее лица я понял, что укус был ужасающим. В точке укуса появилась капля темной крови. Она вскрикнула так громко, что мир вокруг нее бросился ей на помощь. Как только змея укусила ее, я понял, что яд может распространиться и убить моего хозяина в его приюте, во чреве матери. И потому я вмешался. Я видел, как яд движется к моему хозяину, который представлял собой всего лишь спящий плод во вместилище чрева. Яд был насыщенный, горячий и мощный, мгновенный и губительный, и стремительный в своем движении по кровяному руслу. Я попросил ее чи вынудить ее кричать во всю мочь, чтобы немедленно пришли соседи. Какой-то человек быстро обвязал тряпкой ее руку чуть выше локтя, что предотвращает ра