спространение яда по телу и вызывает опухание руки. Другие соседи атаковали змею, закидали камнями, превратили ее в желе, человеческие уши были глухи к ее мольбам о милосердии.
Вы все знаете, что мой долг – знать, разгадывать тайны вокруг существования моего хозяина. И воистину, даже коза и курица могут подтвердить, что я видел и слышал много чего. Но сюда я пришел главным образом потому, что мой хозяин попал в серьезную беду, такую беду, которая может заставить плакать кровавыми слезами».
– Ты хорошо говоришь! – сказали они.
«Ваши сородичи говорят, что даже человек, стоящий на самой высокой горе, не может увидеть весь мир».
– Эзи окву[97], – согласно забормотали они.
«Ваши сородичи говорят, что, если человек хочет почесать себе руку или почти любую другую часть тела, помощь ему для этого не требуется. Но если ему нужно почесать спину, то он должен просить помощи у других».
– Ты хорошо говоришь!
«Поэтому я и пришел: в поисках ответа, в поисках вашей помощи. Обитатели земли живых мертвецов, я опасаюсь, что сильная гроза потребовала закрытия единственной дороги в утопическую деревню Окосиси, и эта просьба была удовлетворена».
– Туфия! – хором произнесли они. На что один из них, сам Эзе Оменкара, великий охотник, который при жизни посещал такие далекие места, как Одунджи, и приносил домой много дичи, сказал:
– Нди ибем, приветствую тебя. Мы не можем, махая руками, отогнать змею, грозящую ужалить нас, как мы отгоняем комаров. Они не одно и то же.
– Ты хорошо говоришь! – воскликнули они.
– Нди ибем, квену[98], – сказал Эзе Оменкара.
– Ийаах! – воскликнули они.
– Кве зуеену[99].
– Ийаах!
– Дух-хранитель, ты говорил, как один из нас. Ты говорил, как тот, чей язык созрел, и твои слова воистину стоят на ногах, они стоят – даже сейчас – среди нас. Но мы не должны забывать, что если кто моется, начиная с колен, то, когда он дойдет до головы, вода может закончиться.
– Ты хорошо говоришь! – прокричали они.
– Поэтому расскажи нам о той грозе, в которую попал наш сын Чинонсо.
Агбатта-Алумалу, я рассказал им все, как видел эти события своими глазами, как слышали мои уши и как я теперь говорю тебе. Я рассказал им про Ндали, про его встречу на мосту и его любовь к ней. Я рассказал им о его жертвах, о продаже дома. Рассказал про Джамике, о том, как он надул моего хозяина и как мой хозяин, думая, что белая женщина спасла его, теперь лежал без сознания, убив, вероятно, другого человека.
– Ты хорошо говоришь! – хором произнесли они.
Потом среди них наступило молчание, молчание того рода, какой невозможен на земле. Даже ичие Олиса, разгневанный тем, что его сын продал землю, смотрел в очаг пустыми глазами, безмолвный, как мертвая собака. Приблизительно пятеро из них поднялись и отошли в угол посовещаться. Когда они вернулись, ичие-нне Ада Оменкара, бабушка моего хозяина, сказала:
– Ты знаешь что-нибудь о законах народа этой новой страны?
«Не знаю, великая мать».
– А раньше он убивал людей? – спросил ичие Эзе Оменкара, прапрадед моего хозяина.
«Нет, не убивал, ичие».
– Дух, – сказал теперь Эзе Оменкара, – может быть, человек, которого он ударил табуреткой, выживет. Мы приказываем тебе вернуться и блюсти его. Не ходи в Беигве с отчетом для Чукву, пока не будешь точно знать, что он убил того человека. Мы надеемся, что, если тот всего лишь получил удар табуреткой, он не умрет. Пусть твои глаза уподобятся глазам рыбы, и возвращайся сюда, когда у тебя будут новости для нас. – Потом, обращаясь к остальным, он сказал: – Нди ибем, я выразил ваши мысли?
– Гбам! – хором откликнулись они.
– Чи, который засыпает или оставляет своего хозяина и отправляется в путешествие – кроме случаев необходимых, как этот, – есть эфулефу, слабый чи, чей хозяин уже привязан, как овца, к убойному столбу, – продолжил он.
– Ты хорошо говоришь.
«Я слышу вас, обитатели Аландиичие. И теперь возвращаюсь».
– Да, возвращайся, мы разрешаем, – воскликнули они. – Возвращайся тем путем, которым пришел.
«Исеех!»
– И пусть не гаснет свет на твоем пути назад.
«Исеех!»
Я развернулся, чтобы покинуть их – тех, кто более не подвержен смерти, и мне хотя бы стало легче оттого, что я нашел отдохновение от моей паники. И я шел, не оборачиваясь, размышляя: что это был за прекрасный голос, который снова зазвучал в песне, сопровождавшей меня?
Чукву, так завершилось мое путешествие. Я долго летел над пламенной ночью, миновал белые горы в самых дальних царствах Бенмуо, на которых стояли чернокрылые духи, разговаривая загробными голосами. Приближаясь к величественным границам земли, я увидел Эквенсу, божество-проказника, он стоял в своем безошибочно узнаваемом многоцветном одеянии, его голова покоилась на длинной шее, которая вытягивалась, как щупальце. Он стоял на краю лунного диска, смотрел на землю дикими глазами и смеялся про себя, может быть, изобретая какое-то новое злостное озорство. Я видел его на этом самом месте уже дважды, в последний раз семьдесят четыре года назад. Я, как и в прошлые разы, облетел его стороной и продолжил движение к земле. А потом с алхимической точностью, с какой любой чи находит своего хозяина, где бы во вселенной он ни находился, я прибыл туда, где лежал мой хозяин, и соединился с ним. По часам на стене я сразу же увидел, что отсутствовал почти три часа по меркам времени Белого Человека. Его оживили, Эгбуну. Его лицо исполосовали швы, а изо рта на месте сломанного зуба торчал большой окровавленный кусок ваты. В помещении больше никого не было, но у его кровати стояла какая-то штуковина с экраном, как у компьютера, словно чтобы ему не было скучно, а к его руке был присоединен маленький мешочек с кровью, который висел на стержне. Мой хозяин лежал с закрытыми глазами и видел нечеткий образ Ндали – она стояла и смотрела на него, словно привязанная к его мыслям неразрывной струной.
ТретьяТретье заклинание
Гаганаогву, да не напрягутся твои уши —
Стоя здесь, я слышу пение, радость, нежные мелодии флейты. Я много раз бывал в месте твоего обитания. Я знаю, что духи-хранители и их хозяева приходят к тебе сюда для окончательного одобрения тобой их нового рождения, для их реинкарнации в свежее тело, а потом живут на земле, как заново рожденные…
Отцы говорят, что человек, промочив ноги, не становится босиком на горящие угли…
Сердце человеческое слишком мало́, а потому человек не танцует близ ямы с ядовитыми змеями…
Бескрылая птица сказала, что я должен плюнуть в дырявый калебас, но я на это отвечаю, что мою слюну не следует тратить впустую…
Голова, сунувшаяся в осиное гнездо, получает осиное жало.
Одноглазая змея стыда нашла прибежище близ моих дверей. «Позволь?» – спрашивает она. «Нет, – говорю я. – Я не хочу видеть твои ужасы в моем приюте…»
Разрушение говорит мне: «Могу я поселиться под твоей крышей и поставить там мой шатер?» Я отвечаю: «Нет, уходи и скажи тем, кто тебя послал, что меня нет дома. Скажи им, что не видело меня…»
Эгбе беру, уго эбеквару, онье си ибе йа эбела нку кваайа[100].
Пусть слова, которые я продолжаю произносить, поспешат к концу моего свидетельства…
Пусть не высохнут слова на моем языке, влажном, как мангровый лес…
Пусть твои уши, Чукву, не устанут слушать меня…
Пусть это заклинание станет плодотворным завершением моего сегодняшнего свидетельства, после чего я покину залы Беигве и вернусь к ожидающему телу моего хозяина…
Исеех!
18. Возвращение
Аканагбаджиигве, вселенная не топчется в прошлом, словно стая ворон у головешек погасших костров. Напротив, она мчится вперед всегда по петляющей тропе будущего, останавливаясь лишь на мгновение в настоящем, чтобы, как усталый путник, дать отдохнуть ногам. А потом, передохнув, она двигается дальше и не оглядывается. Ее глаза – глаза времени, они постоянно устремлены вперед. Вселенная движется, что бы ни случалось с ее обитателями. Она продолжает свой путь, пересекает пешеходные мосты, скользит по прудам, огибает кратеры и движется, движется. Пожар уничтожил целый народ? Не имеет значения. Если это случилось утром, это не имеет значения, потому что солнце встанет, как оно делало это всегда, сколько существует мир, и в этом же самом городе солнце зайдет и на город опустится ночь. Землетрясение опустошило страну? Это не имеет значения, оно ничуть не повлияет на смену сезонов. И жизнь вселенной отражается на жизнях тех, кто в ней обитает. Убили главу семьи? Дети должны лечь спать и проснуться наутро. Все продолжают жить, всех уносит вперед, как опавшие листья в реке времени.
Но хотя вселенная продолжает свой путь, неся с собой все жизни, есть место, где человек может пребывать в покое, словно вселенная остановилась. Этого места люди боятся, потому что они в этом месте ничего не делают. Они даже не шевелятся там. Они заперты, как пойманные животные в тесной клетке. У того, кто находится там, есть отведенное ему пространство, границы которого словно начерчены невидимыми чернилами, ему как бы говорят: «От этой стены до этой стены, от этой линии до этой – вот чем ограничен твой мир». Но я должен сказать, Агуджиегбе, что человек, чьи движения ограничены, на самом деле не может считаться по-настоящему живым. Ход времени смеется над ним. И вот это-то и происходит в заключении.
Потому что в таком месте не может образоваться почти никакой памяти. Человек просыпается утром, ест, испражняется в небольшое отверстие, которое накрывает крышкой, промыв его водой, а воду набирает в маленькое ведерко из крана в его комнате. Потом он спит. Он может проснуться ночью, а может утром. Только тень света просовывает свою слабую голову в камеру, словно это голова змееныша. Если стоит день, то свет проникает внутрь одним лучом через окно в стене под старым потолком. Окно забрано мощной железной решеткой.