Человек сидит здесь весь день едва живой, эмаль жизни отшелушивается от него и собирается хлопьями у его ног. Мир прячется от такого человека. Мир прячет свои глубочайшие и самые поверхностные тайны и даже не тайны. Заключенный не знает ничего о том, что происходит, ничего не видит, ничего не слышит. Мост, который он пересек на пути сюда, словно мост, сооруженный отступающей армией, был уничтожен после него, а с ним и все связи с привычным, знакомым миром. И теперь человек ограничен этим пространством на столько времени, сколько он должен здесь пробыть. Это не имеет значения. Имеет значение то, что жизнь остановилась. Он проводит дни, разглядывая стены или решетки, за которыми где-то там другие камеры, пока его глаза не устают смотреть. Время от времени он видит, как что-то двигается в поле его зрения, но потом теряется. Никакое новое воспоминание не создается из этого, потому что такие события, хотя они и происходят, подобны ослабевшим животным, которые колотятся в замурованную дверь его беззвучной человеческой природы, а потом исчезают. Или как безмозглые насекомые, прилетающие на свет и корчащиеся в ритуальном танце, который заканчивается только их смертью. Я видел это много раз, Эгбуну.
Как только моего хозяина забрали из больницы, где он провел две недели, и поместили в камеру, где он должен был оставаться в одиночном заключении, воспоминания у него перестали образовываться. В редких случаях у человека и в тюрьме появляются воспоминания, и часто он их совсем не хочет, но их ему навязывают. Это не его добровольная история. Потому что человек никак не управляет такими вещами, их внедряют в него, не спрашивая его желания. Потому что, если он раз видел что-то, оно словно проскальзывает в трещину его разума и остается там. Оно не уходит.
Мой хозяин провел в этом состоянии четыре года. Мучения этих четырех лет жизни с их однообразием бытия, отсутствием каких-либо событий сравнимы разве что со страданиями раба, какие на моих глазах переносил один из моих прежних хозяев, Йагазие. Потому что заключенный – тоже раб, пленник правительства в этой чужой стране. На протяжении многих циклов я познавал озлобление молодых сердец, вываленных в грязи амбиций многих людей, заглядывал в могилы их поражений. Но ничего подобного этому я не видел.
И вот он вернулся в землю живых и в свою собственную землю. Процесс, который привел к его возвращению в землю отцов, развивался очень быстро. Потому что на заре его бедствований я пытался спасти его. Когда полиция отвезла его в больницу и он без сознания лежал в одиночестве, у меня не оставалось иного выбора, кроме как делать то, что должен делать любой чи в качестве последнего средства, когда все человеческие усилия не дали результата: я отправился в Аландиичие просить о вмешательстве его предков, отчет о встрече с которыми я тебе сейчас представил.
Однажды утром в пятый месяц его четвертого года в тюрьме внезапно, без всякого предупреждения, его освободили. Ничто не подготовило его к этому. Он сидел спиной к стене, краска с которой отшелушилась оттого, что он слишком долго прислонялся к ней. В этот момент он думал о всяких мелочах – о танце муравьев в муравейнике, потом о личинках в банке с прокисшим молоком, потом о малых птахах, рассевшихся на диком дереве, – когда дверную решетку начали отпирать. На пороге он увидел охранника и кого-то в костюме, последний сказал ему на языке Белого Человека, что его освобождают.
Он последовал за ними в комнату для допросов, а потом переводчик сообщил ему, что его дело было пересмотрено. Главная свидетельница дала вначале ложные показания. Он не собирался ограбить или изнасиловать ее, как сообщалось вначале, она сама пригласила его к себе в дом по собственной воле. Но тут появился ее муж и набросился на нее и на него в приступе ревности и ярости. Мой хозяин всего лишь пытался спасти ее, когда ударил мужа. Такова правда о том, что случилось, сообщила теперь эта женщина. Гаганаогву, полиции она говорила совсем другое! Совершенно противоположное. Эта женщина и ее муж сговорились против моего хозяина, невинного человека, и сказали, что он пытался ее изнасиловать. Они сказали, что, когда мой хозяин пытался изнасиловать ее, появился муж, увидел, как она отбивается от насильника, и вмешался, ударил моего хозяина, и тот упал без сознания.
Выслушав это, он не сказал ничего ни охраннику, ни переводчику. Он просто сидел там, глядя на хорошо одетого человека с бумагами и переводчика, но не видя их. Его глаза уже привыкли фиксировать какой-либо образ, а потом сразу же отбрасывать его и двигаться дальше. Он неотрывно смотрел на обширную голую стену, великолепное ничто, которое тем не менее занимало его глаза и мысли.
– Мистер Джиносо, вы хотите что-нибудь сказать?
Когда он не ответил, переводчик наклонился к уху второго человека, и тот принялся кивать. Моему хозяину это показалось необычным: один быстро что-то говорил, а другой энергично кивал.
– Мой друг миз Фиона Эйдиноглу хочет принести свои извинения. Ей очень жаль, что все так случилось. Здесь ее адвокат, и она просила нас дать вам эти деньги. Она хочет, чтобы мы сделали все возможное, чтобы вернуть вас к нормальной жизни.
Он ничего не сказал, его взгляд по-прежнему был устремлен на муху, которая жужжала между окном и сеткой, за спинами этих двоих.
– Мистер Джиносо, – это зазвучал голос не говорящего по-английски адвоката, который, вероятно, решил, что переводчик недостаточно точно передал суть сообщения и лучше ему, адвокату, самому донести эту суть до слушателя, пусть и на очень ломаном языке. Его слова явно должны нести больше смысла. К ним явно отнесутся с уважением. – Я говорить правду теперь, мой клиент теперь говорить только правду. Мы очень, очень сожалеть, сочувствовать ваши страданий. Очень сожалеть. Много… – Он повернулся к своему другу, спросил что-то. – Лет, yani[101], лет. Много лет Фиона грустить, потому что так. Она жалеть, очень жалеть, мой друг. Пожалуйста, мистер Джиносо, вы должен принять ее извинений.
Мой хозяин и этому человеку ничего не ответил. За четыре года все, что требовалось сказать этим людям и обсудить с ними, было сказано. А потом слова потеряли всякий смысл, превратились в нечто другое, в нечто, не имеющее формы, аморфное, бесполезное. Вместо них дало корни и расцвело презрение. Человек простодушный, он стал невольной жертвой бесстыдной лжи. И теперь презрение, которое он ощущал, было настолько сильным, что, пока эти люди говорили, перед его мысленным взором ярко возникали сцены насилия. Человека в полицейском мундире он видел лежащим на полу с перерезанным горлом, а в своей руке – нож, с которого на безжизненное тело капает кровь. Адвоката он видел с открытым ртом, задыхающегося, с высунутым языком, а он душит его, прижимая к стене.
Пусть и туманно, но мой хозяин понял, кем он стал. Он сам не знал об этом, но что-то в нем изменилось. Потому что душа человека может долго выносить безжалостные обстоятельства, но в конечном счете она восстает, не в силах более терпеть. Я видел это много раз. Там, где прежде была покорность, возникает мятеж, а на место терпения приходит сопротивление. Он встает с остервенением черного льва и отстаивает свою правоту сжатыми кулаками. И что он сделает, а чего он не сделает, не предполагает даже он сам.
Эгбуну, «человек ярости» – тот человек, с которым жизнь обошлась несправедливо. Человек, который, как другие, просто нашел женщину и полюбил ее. Он ухаживал за ней, как другие ухаживают за своими избранницами, холил ее только для того, чтобы вдруг обнаружить, что все его усилия были тщетны. Он просыпается однажды и обнаруживает, что оказался в узилище. Он пострадал от зла, которое причинили ему люди и несправедливая история, и именно осознание этого зла рождает в нем перемены. В тот момент, когда эти перемены начинаются, в него через щель в его душе проникает великая темнота. Для моего хозяина это была ползучая, многоногая темнота в виде быстро плодящейся тысяченожки, которая вползла в его жизнь в первые годы заключения. Тысяченожка наплодила многочисленное потомство, которое вскоре начало пожирать его, а потому к третьему году темнота загасила весь свет в его жизни. А туда, где обосновалась темнота, свет уже не может проникнуть.
Бо́льшую часть времени мысли «человека ярости» заняты одной страстью: жаждой справедливости. Если его посадили, то он должен отомстить тем, кто его посадил. Если он утратил что-то, то должен забрать это у похитителей. Это важно, потому что только такое возвращение утраченного даст ему шанс стать тем, кем он был прежде.
В истории с моим хозяином его встреча с адвокатом и переводчиком была первым за долгое время случаем, когда ему приходилось действовать, исходя из своих эмоций. В заключении любые его чувства в любое время не имели никакого смысла, потому что он не мог действовать, исходя из них. Какая была польза от того, например, что он чувствовал гнев? Он ничего не мог с этим поделать. Чувствовать любовь? Ничего. Все, что он чувствовал, проглатывала пасть его несвободы.
Он должен понять, что «миссис Фиона», которую он не видел после суда, настаивала на том, чтобы деньги были положены ему в сумку, если он откажется их взять, и вернулись с ним в Нигерию в самолете. «Не депортация, – говорила ему очень молодая черная женщина, которая представилась нигерийкой, одна из многих, кто говорил с ним. – Они просили вас – ваш университет предложил вам грант на учебу в качестве компенсации, если вы все еще хотите учиться и останетесь в ТРСК, но вы не дали им никакого ответа. Поскольку вы отказываетесь говорить даже со мной, они возвращают вас в Нигерию со всем, что вы сюда привезли».
Даже этой женщине, хотя он и внимательно ее разглядывал, он не сказал ни слова. Вот почему те, кто хотел что-то сделать с ним или для него, замолкали и пытались просто понять смысл его маленьких жестов – косые взгляды, покачивание головой, даже реакции, совсем лишенные коммуникационного смысла, например покашливания. В конечном счете они пришли к выводу, что его молчание может означать одно: единственное его желание – вернуться домой. Они просмотрели его формуляр и связались с ближайшим родственником, его дядюшкой. Потом, два дня спустя после его освобождения, его отвезли в аэропорт.