– Продолжайте.
– Я сразу бросился на него, и мы начал драться, а перед этим я попросил жену вызвать полиция. У меня была бутылк, и я его ударил, потом пошел посмотреть моя жена, она все еще был на полу, плакал, дышал громко. И тут этот человек очень тихо подошел и ударил меня в центр голова сюда – в это место, ваша честь, – табуретка. Я упал. Больше не помню что.
Агбатта-Алумалу, отцы говорят, что щелчок, который разбил голову собаки, нужно назвать как-то иначе. Мой хозяин ничего не мог сделать для своей защиты. После того второго заседания был вынесен приговор. К тому времени все уже было решено. Пять недель как решено. Облаченный в слова и оглашенный человеческим ртом приговор – сначала на языке той земли, потом на языке Белого Человека – не значил ничего, потому что мой хозяин уже получил куда как более тяжелый приговор, причиной которого стали действия столь чудовищные, что они навсегда отпечатались в его мозгу. А потому оглашение того, что он приговаривается в общей сложности к двадцати шести годам заключения за попытку изнасилования и попытку убийства, не значило ничего. К тому времени его жизнь, та жизнь, которую он знал прежде, уже отделилась от него, как обреченная тень от своего источника, брошенная с утеса в бездну забвения, и на протяжении всех этих лет она продолжала падать, а он продолжал слышать вопль ее темного голоса.
19. Семена гнева
Гаганаогву, я здесь должен сказать, что для понимания мотива моего хозяина в том действии, в котором я объявляю его невиновным, ты должен иметь в виду: причиной его страданий стала его любовь к этой женщине. Ранние отцы говорят, что Орджинта, могучий охотник древности, был разорван на части во время охоты за достойной добычей. Хотя даже среди отцов эта история считалась легендой, ты знаешь, что случилось это в те времена, когда Алаигбо была в самом расцвете, когда все было таким, каким ты хотел. Тогда не существовало еще даже меня. Люди сооружали прямоугольные дома из земляных кирпичей, хранили святилища в своих оби, спрашивали совета у предков и постоянно кормили их, и никто не покушался на личную свободу соседа, потому что верил в первичный закон сосуществования. (Пусть орел сидит на ветке, путь ястреб сидит на ветке, а если кто из них скажет, что другой не должен сидеть на ветке, то пусть сломаются его крылья.) Орджинта, молодой человек, который повадился вызывать свою суженую до того, как она достигла возраста ясной луны, прятался вечером за компаундом его отца и долго свистел, чтобы она вышла, выпрыгнула из окна и последовала за ним в кусты. Орджинта знал: свистеть по ночам запрещается, так как это беспокоит духов живых мертвецов в лесу Огбути. Но влюбленный и в гадючью нору заберется, чтобы найти свою любимую. Он не обращал внимания на ночные существа, которых пугают человеческие крики и свист. И вот когда он засвистел как-то вечером, озлобленный дух вошел в леопарда и погнал этого зверя через лес, леопард выл, топтал молодые деревца, ломал ряды батата, гонимый дьявольской яростью, которая не признает даже самых элементарных цивилизационных норм. Орджинта свистел и свистел, а его женщина прислушивалась – спят ли родители, не раздаются ли в доме какие-либо звуки, выжидала наилучшего момента, чтобы никем не замеченной выскочить из дома и побежать на ночное свидание. Зверь продолжал нестись к нему, не сбиваясь с маршрута, потому что его влекло некое дьявольское магнетическое притяжение к жертве, его буйные прыжки эхом разносились по темному царству ночи, и вот он нашел точное место в тот самый момент, когда Орджинта поднял голову и увидел свою любовницу. Зверь напал на него, утащил тело в лес и разорвал на части с яростью, уходящей корнями в доисторические времена, когда еще не ведали таких понятий, как любовь и романтические чувства, плоть и кровь.
Эгбуну, для чего существуют такие истории? Их цель – предупредить нас об опасностях, которыми чреваты действия, подобные тем, что совершал Орджинта. Вот почему, начиная со второго года пребывания моего хозяина в тюрьме и после моей второй встречи с чи Ндали, я начал пытаться заставить его забыть ее. Но я пришел к пониманию того, что часто такие попытки тщетны. Любовь – это такая вещь, которую невозможно легко уничтожить в сердце, где она нашла пристанище. Я видел это много раз. И существует предел, за которым предложения чи становятся принуждением. Чи не может ни к чему принуждать своего хозяина даже перед лицом самых лютых опасностей. Безумие – вот следствие непреодолимых разногласий между человеком и его чи. Даже отношения между отцами определялись согласием. Каждый разговор они предваряли ревом «Квену» – приглашением к согласию, и если кто-то в группе отказывается ответить «Йаа», а говорит вместо этого «Экве ро му», то обсуждение не могло продолжаться, пока несогласные не дадут согласия.
И как же тогда чи может расходиться во мнениях со своим хозяином? Как чи может сказать ему: «Оставь эти поиски, потому что они заведут тебя в темные места», если его хозяин исполнен решимости идти и дальше этим путем? Разве я не видел, что все эти годы среди боли и мучений, среди молитв о том, чтобы медсестра рассказала правду и он вышел на свободу, более всего жаждал он вернуться к любимой женщине? Каким бы невероятным это ни казалось, он чуть ли не каждый день плакал о ней. Он вымолил ручку и перо, написал письмо, но куда он мог его послать? Он не знал ее адреса. И даже если бы знал, то как бы он отправил это письмо? Первые два года он жил в постоянном страхе перед охранниками. Они, казалось, особенно презирали его, и это в самом начале, даже еще до того, как великое зло случилось с ним в тюрьме. Охранники называли его arap или zengin[105] и часто комментировали его преступление – изнасилование турецкой женщины. Он просил этих людей отправить его письмо, но ни один из них не слушал его. На второй год некто Махмут, влюбленный в Джей-Джей Окочу, футболиста из страны моего хозяина, согласился отправить ей письмо. Но только если не за границу. «Nijerya, cok para»[106], – часто повторял этот человек. «Parhali, cok, cok, много, много, мистер Джиносо». «Извини, мой друг». А где деньги, что были у него в карманах, когда его арестовали? «Извините, мистер Джиносо, мы не можем взять. Суд запер деньга. Никто не берет деньга. Очень жаль. Понимаете меня, мистер Джиносо?» Когда и этот человек отказал ему, мой хозяин сдался. Он не знал, что даже я, его чи, пытался достучаться до его любимой.
И вот, Агуджиегбе, я позволил ему лежать в кровати, когда он вернулся в тот вечер после поисков Ндали, и продолжать размышлять о возможности примирения с ней. Но потом, по мере сгущения ночи, он разрешил себе – с некоторой безысходной бравадой – подумать о том, о чем он отказывался думать прежде: что он может никогда больше не увидеть ее. В хрупкое ухо его разума донеслась моя мысль, что прошло слишком много времени. Она могла выйти замуж, у нее могли появиться дети. Она могла забыть про него. Или умереть. Разве она знала кого-нибудь из близких или знакомых моего хозяина, чтобы связаться с ними и спросить о нем? Она не знала никого. Он с горьким сожалением подумал, что должен был дать ей номер телефона дядюшки. Или даже Элочукву. Он решил, что должен исключить возможность воссоединения с ней: не может она все еще ждать его по прошествии стольких лет. Слишком много лет прошло, категорически сказал голос в его голове. Она для него потеряна навсегда.
Следствием этого осознания стало отчаяние, охватившее его. Чукву, меня всегда тревожило, как разум человека иногда становится источником его конфронтации с самим собой и внутреннего поражения. Эти мысли настолько потрясли его в ту ночь, что он назвал себя глупцом: ну как он мог столько лет проводить в тщетных мечтаниях о ней, цепляться за осколки воспоминаний о времени, которое они провели вместе? Возможно, она лежала в объятиях другого мужчины все те ночи, когда он не спал, восстанавливая в памяти мгновения соитий с ней с такой яркостью, что истекал от желания.
Он, неожиданно вскрикнув, вскочил и швырнул через всю комнату керосиновую лампу. Лампа разбилась, комната сразу же погрузилась в темноту, а звук бьющегося стекла остался в его голове. Он встал в темноте, все в нем кипело, грудь его вздымалась, а воздух наполнился запахом керосина. Но ничто не могло прогнать пульсирующую в его голове мысль о том, что какой-то неизвестный ему человек сосал груди Ндали.
Он почти не спал в ту ночь и следующие дни жил, исполненный чувства поражения во всем. Это угрожало его существованию. Даже я, его чи, опасался за него. Потому что он настолько потерялся в своем новом представлении о бессмысленности всего, что выезжал на встречную полосу. Дважды он ощущал дыхание смерти, попадая в происшествия, которые могли его убить. Один раз, когда машина сбила его с мотоциклом в канаву, водитель сказал ему: «Ума не приложу, как ты выжил!» Этот человек и немедленно собравшиеся любопытные были удивлены. «Твой чи явно не дремлет!» – сказал один из них. Третий утверждал, что его, вероятно, спас ангел, посланник алуси Белого Человека.
Много раз, когда мучительные мысли о том, что он потерял Ндали, приходили к нему, я выталкивал на передний план мысль-возражение. «Думай о девушке из магазина кормов, которая была добра к тебе и назвала тебя хорошим человеком, – предлагал я ему. – Думай о своем дядюшке. Думай о своей сестре. О футбольном матче. Думай о хорошем будущем, которое у тебя может быть». Иногда, если это не помогало, я пытался сопровождать его в том направлении, которое он выбрал. Пытался подать ему надежду, что он все еще может найти ее. «Думай об этом так: любовь никогда не умирает. Помнишь, в том фильме, что ты видел – «Одиссея», там мужчина вернулся через десять лет и обнаружил, что жена все еще ждет его, жена знала, что муж ее любит, но его не пускают к ней жизненные обстоятельства. Она оставалась верной ему все эти годы, отказывалась изменить ему, как бы сильно на нее ни давили. Разве ты попал не в такую же ситуацию? И разве в твоем случае не прошло всего четыре года? Всего четыре года».