Иджанго-иджанго, это один из тех частых примеров, когда мне хочется, чтобы мы, духи-хранители, могли понимать, что думают другие люди, не наши хозяева. Да, он явно был испуган, но боялся ли он по-настоящему? Боялся ли он так, как ему следовало бы бояться? Не знаю. Я видел только, что, хотя он и спешил навстречу моему хозяину, некоторый испуг все же отражается на его лице. Он остановился в нескольких шагах от моего хозяина. Когда враг приблизился, мой хозяин понял, что события будут разворачиваться не так, как он воображал. Потому что обстановка здесь была совсем другая, отличная от его сценария. Теперь, остановившись перед моим хозяином, этот человек разрыдался.
– Соломон, – сказал он, сделав еще шаг вперед, потом оглянулся, посмотрел на толпу, протянул руку моему хозяину, который чуть отступил. Рука его медленно опустилась, подрагивая. – Соломон, – повторил человек и повернулся к толпе: – Братья, это он. Это Соломон. Аллилуйя! Аллилуйя!
Он воздел руки к небесам и подпрыгнул.
А потом, без предупреждения, этот человек, о смерти которого мой хозяин столько молился, бросился вперед и обнял его. В то мгновение, когда моему хозяину полагалось обхватить врага за шею и начать душить, тот вернулся в толпу, взял мегафон и с искренней страстностью сказал:
– Господь, Господь небесный услышал мои молитвы! Он услышал меня! Хвала Господу!
И толпа воскликнула в ответ:
– Аллилуйя!
– Вы не знаете, не знаете, братья и сестры, что вот сейчас Господь сделал для меня. – Он с такой силой топнул ногой о землю, что вокруг поднялась пыль. – Вы не знаете!
Человек достал платок, отер глаза, потому что он, Эгбуну, и вправду плакал. Мой хозяин огляделся и увидел, что толпа растет. На углу припарковался грузовичок, из него вышли муж и жена, чтобы быть свидетелями происходящего. На балкон своей квартиры в доме с другой стороны дороги вышла пожилая женщина и теперь, опершись на перила, смотрела на них. Повсюду вокруг он видел лица, глаза, на него словно надели какую-то невидимую цепочку, совершенно умиротворившую его.
– Благодаря этому человеку я спасся. Я был вором. Я украл деньги у него и у других. Но Господь использовал этого человека, чтобы тронуть мое сердце. Господь использовал его, чтобы спасти меня. Хвала Господу!
Собравшиеся ответили:
– Аллилуйя!
И вот – мог ли мой хозяин сделать что-нибудь с этими людьми, окружившими его? Нет, Чукву. Они были непобедимым оружием, которое нейтрализовало все его яркие заклинания и тщательные планы. Происходящее было недоступно его пониманию, потому что теперь этот творец его скорбей взял его за руку. Что еще мог сделать мой хозяин – только позволить ему это. Потом он в изумлении увидел, как человек становится перед ним на колени, держа его руку.
– Брат Чинонсо-Соломон, я стою перед тобой на коленях, именем Господа, который сотворил тебя, и меня, и весь мир, и… прощения, прощения. Пожалуйста, прости меня именем Иисуса.
Хотя некоторые его слова были поглощены взрывом помех в мегафоне, почти все, казалось, поняли их. По толпе все громче распространялся гул. Молодой человек в красной рубашке и коричневом галстуке, на котором виднелось изображение церкви и креста, начал молиться, трясти тамбурином – маленьким круглым инструментом с маленькими металлическими вставками, которые начинали звенеть, когда он ударял по инструменту ладонью, издавать звук, похожий на тот, что производят металлические жезлы, какие носят священники и дибиа. Хотя мой хозяин и не слышал его, он мог ощущать, что говорит этот человек. Но я, его чи, слышал каждое слово: «Да поможет ему Бог. Да поможет ему Бог. Да простит он. Умилостиви его сердце. Ведь ты сделал это возможным в такие времена, как нынешние. Да поможет ему Бог! Да поможет ему Бог!»
Иджанго-иджанго, мой хозяин стоял там, беспомощный, ошарашенный, удивленный тем, как дрожат его руки, когда его враг, который снова встал, сунул ему мегафон. Как только мегафон оказался у него в руке, толпа взорвалась. Его враг рыдал еще отчаяннее, как человек, оплакивающий скончавшегося родителя. Тамбурин сопровождал плач звонким голосом одобрения, а толпа возликовала еще громче. Мой хозяин знал: они ждут, когда он заговорит.
– Я… я… – сказал он и опустил мегафон.
– Да поможет ему Бог! Да поможет ему! – произнес виноватый, и его слова сопроводил ритуальный звон тамбурина.
– Да! Да! – хором орала толпа.
– Я… я для… – сказал мой хозяин, и его руки задрожали еще сильнее.
Потому что он вспомнил – словно призрак появился перед его лицом – толпу белых людей, когда он шел в камеру. Он видел какого-то мужчину с уродливым шрамом на лице и другого – этот наступал на него со сжатыми кулаками и приговаривал: «Ты насиловать турецкий женщина, ты насиловать турецкий женщина», сопровождая это потоком турецких слов, которых мой хозяин не понимал. Он увидел себя: как он пытается открыть камеру и спрятаться в ней, как перехватывает взгляд чернокожего человека, наблюдающего за ним издалека, а тем временем кто-то дает ему пинки сзади. Он увидел, как падает на решетки камеры, хватается за них, а люди пытаются оторвать его от решеток.
– Умилостиви его, Господи! Иисус, умилостиви его! – снова проговорил мужчина в рубашке с галстуком, и странный инструмент издал звенящий звук.
– Да! Прости! Аминь!
– Я прощу, – произнес мой хозяин.
На этот раз толпа взорвалась неистовой радостью. И в разгар этого исступления реальность оскорбляла его еще сильнее. Без всякого предупреждения тот, которого он собирался убить, поднял руку моего хозяина, как рефери, поднимающий руку борца-победителя под радостные вопли зрителей. Но мой хозяин только что потерпел поражение. Потому что перед ним стоял Джамике, человек, которого он так долго искал, ненависть к которому не давала ему умереть все это время. А теперь, по прошествии стольких лет, он нашел Джамике, и что же он сделал? Просто сообщил, что простит его.
– Есть люди, которые говорят, что Бога нет! – вскричал теперь Джамике, и толпа ответила радостными криками. – Они говорят: то, во что мы верим, неправда. Позор на их головы, говорю я!
– Позор! – взревела толпа.
– Кто иной мог так меня спасти? Кто иной?
– Онверо!
Агбатта-Алумалу, его ярость увеличивалась, когда Джамике – теперь стройный, в очках, с невинным взглядом и неожиданно излучающий тепло – вкратце поведал, как он украл все у «брата Чинонсо-Соломона» четыре года назад и как «брат Чинонсо-Соломон» прилетел в Турецкую республику Северного Кипра, а он, вор, перебрался на юг, в Республику Кипр. Как два года спустя, когда с ним произошел несчастный случай, он начал переосмыслять свою жизнь. И тогда он связался с людьми в Северном Кипре, и ему рассказали о судьбе трех человек, которых он обманул: одна женщина из Ближневосточного университета стала проституткой, «брат Чинонсо-Соломон, которого вы видите, был посажен в тюрьму, а брат, брат Джей…».
Джамике несколько мгновений боролся с фамилией, а произнеся наконец ее, замолчал в отчаянии и вытер глаза рукавом рубашки.
– Знаете, что случилось с ним из-за меня?
– Нет, – откликнулась толпа.
– Он покончил с собой! Спрыгнул с крыши здания и умер.
Толпа ахнула. Мой хозяин, опасаясь, что не сможет сдержаться, медленно высвободил свою руку и приложил к груди, словно чтобы подавить кашель.
– Когда я узнал об этом и еще об одном случае, произошедшем по моей вине, я отдал свою жизнь Христу. Братья и сестры, я начал молиться Господу, просил его, чтобы он позволил мне снова увидеть этого человека, чтобы я попросил у него прощения. Слава Господу!
– Аминь! – вскричала толпа.
– Я говорю – слава Господу! – повторил Джамике теперь на языке Белого Человека, словно языка отцов уже не хватало.
– Аминь! – повторили они.
– Отито ди ри Джесу!
– На нду эбебе![107] – прокричала толпа.
Джамике повернулся к моему хозяину с глазами, полными слез, и лицом, несшим очевидную стигму его собственных страданий. Мой хозяин не ожидал этого: он видел перед собой Джамике в слезах, с постаревшим лицом, потрескавшимися губами – лицом, на котором стыд оставил неизгладимый след. Он видел перед собой лицо не человека, одержавшего победу над другим, но человека сломленного. И выражение этого лица обезоружило его.
Чукву, те чувства, что обуяли его в тот момент, были чувствами довольно распространенными. Я видел это много раз. Лицо в первую очередь выделяется своей наготой – великая нищета есть суть его. Оно не прячется ни от кого, даже от чужих людей. Оно есть то, что не приемлет тайн. Оно постоянно, без всяких ограничений контактирует с миром. Воины из великих отцов в древности часто рассказывали, что в бою, увидев врага лицом к лицу, они обнаруживали, что их готовность к насилию отступает. Почти мгновенно их стимул убивать ради убийства превращался в стимул убить просто для того, чтобы не быть убитым самому. Получается так, словно воин при виде обнаженного лица врага лишается чувства враждебности. Эгбуну, это трудно понять. Даже мудрые отцы затруднялись, их язык сплел много пословиц, чтобы объяснить это явление, но самые яркие их пословицы связаны с тем мощным чувством, которое мужчина испытывает к женщине или мать к своему ребенку. Они называли это чувство Иху-на-анья. Потому как воистину поняли они, что один человек может заглянуть в глаза другому, только когда не вынашивает против него злого умысла. Когда человек говорит «я могу смотреть тебе в глаза», он выражает приязнь. И наоборот, человеку, который прячет лицо или держится на отдалении, легко навредить.
Я уверен, что именно поэтому мой хозяин позволил Джамике обнять его и рыдать на его плече, пока собравшаяся толпа кричала «Аллилуйя» и аплодировала им. Наверное, именно поэтому – хотя мой хозяин и не знал реальной причины – он дал этому человеку, который нанес ему непоправимый ущерб, свой номер телефона и кивнул в ответ на предложение своего врага встретиться на следующий день в «Мистере Биггсе» здесь неподалеку.