опытается найти сестру или отправится в деревню отца и останется там в пустом отцовском доме.
Чукву, я опасался, что этот план, если мой хозяин выполнит его, обернется для него еще большими бедами. Поэтому я осенил его мыслью, что если он сделает все задуманное, то потеряет Ндали навсегда. А еще, добавил я – хотя и после мучительных сомнений, – после этого он вернется в тюрьму и лишится навсегда возможности отыскать ее. Он некоторое время со страхом размышлял об этом. Он даже достал нож из сумки и положил его на стол. Но потом чудовищная ярость снова обуяла его, и он вернул нож в сумку. «Я сделаю это, я убью Джамике и найду ее, – сказал голос в его голове. – Я убью Джамике, мне все равно!»
Эгбуну, люди часто, даже зная, что не могут предвидеть будущее, строят планы. Такое случается каждый день, пары наряжаются, собираясь посетить друзей или родных, рассказывают им, что у них через пять месяцев свадьба. В доме в конце улицы строят множество планов. Человек купил его, заложил фундамент и надеется построить на нем свое будущее. И хотя он может умереть через минуту после закладки фундамента, для него это не имеет значения. И вообще жизнь человеческая вращается вокруг приготовлений к будущему, которым люди почти никак не могут управлять! Вот почему, несмотря на все его планы, когда мой хозяин вошел в ресторан и услышал: «Брат Чинонсо-Соломон», он вздрогнул, словно свалился с лошади. Человек, которого он видел днем раньше, стоял теперь рядом, и больше в ресторане почти никого не было. Он видел прилавок, из-за которого за ними наблюдала женщина с косичками. За ее головой висела грифельная доска, на которой мелом было написано меню.
– Брат мой, брат мой, – сказал Джамике, направляясь к нему.
– Я хочу, чтобы мы сели, – быстро ответил мой хозяин на языке отцов, хотя с Джамике он почти всегда говорил на языке Белого Человека.
Джамике, чьи распахнутые руки все еще висели в воздухе, остановился.
– Хорошо, братишка, – сказал Джамике.
Мой хозяин показал на стул у дверей и направился туда. Джамике пошел следом со слабой улыбкой на лице.
А сев, мой хозяин понял, что опять что-то случилось и успокоение снизошло на него в присутствии этого ненавистного ему человека. Но он не знал, что это такое. Неожиданно его великая, сводящая с ума ярость исчезла, и он, медленно опускаясь на стул, удивлялся сам себе. Джамике протянул руку, и он пожал ее.
– Мадам! Мадам! – крикнул Джамике.
За прилавком вновь появилась женщина, выйдя из кухни.
– Пожалуйста, принесите нам две бутылки колы.
– О'кей, сэр, – сказала женщина.
Теперь мой хозяин понял, что отчасти его разоружили перемены, произошедшие с Джамике. Он сильно похудел, и его прежде мясистая физиономия превратилась в костлявую, с выступающими скулами. Глаза запали, отчего веки нависали над глазными яблоками, словно маленькие маркизы. Его худоба еще сильнее подчеркивалась рубашкой, которая была чуть ли не на несколько размеров больше требуемого. Его губы растрескались, на них запеклась кровь. У него был вид изможденного человека, больного малярией. Мой хозяин увидел следы слез в его глазах. Джамике водрузил на край стола большое издание Библии, которое принес с собой, а теперь он положил на книгу руку и сказал:
– Брат, я искал тебя. Я ждал тебя. Много лет, брат мой. Я не знал, что ты вернулся. Я даже спрашивал у Элочукву, но он ничего о тебе не знал.
Эгбуну, мой хозяин хотел заговорить, но слова внутри его будто кто-то заковал цепями, и они не могли выйти наружу.
– Все время… Боже мой… с того дня, когда я узнал, что ты попал в тюрьму. Я искал тебя, Соло. Я искал тебя повсюду. – Джамике покачал головой. – Я был в ужасном состоянии. Мне было так горько, так горько. Я перестал быть собой. Я перестал… как это сказать?.. быть живым. Да поможет мне Господь. Да поможет Он твоему сыну!
И тут Джамике начал плакать. Подошла женщина с колой, поставила бутылки на столик, посмотрела на плачущего человека. Потом открыла обе бутылки.
– Вы будете делать заказ? – спросила она.
– Колы хватит, – ответил мой хозяин. – Спасибо.
– Что, только колу? – удивилась она. – О, извини, ога.
– Так оно, – сказал он, не глядя на Джамике.
– Спасибо, мадам, – сказал Джамике.
Когда женщина ушла, мой хозяин произнес:
– Джамике, мы можем пойти ко мне домой? Я должен рассказать тебе мою историю.
Он заговорил быстро, потому что ненависть снова охватила его, и он опасался, что она исчезнет – вернется туда, откуда приходит. Он хотел, чтобы она осталась, всегда присутствовала в нем, пока он рядом с этим человеком. Он опасался, что без ненависти он никогда не будет чувствовать себя хорошо.
– Ты не хочешь есть? – спросил Джамике. – Я куплю еду.
– Нет, мы можем поесть потом.
Джамике заплатил за колу, и они вышли из ресторана, мой хозяин нес сумку, а сердце его бешено билось в груди из страха, что он может голосом выдать свои намерения. Хотя он и прислушивался к шагам у себя за спиной, но ни разу не оглянулся.
– Это недалеко. Мы можем доехать туда на мотоцикле, – громко сказал он.
– Я хочу пешком, – ответил Джамике.
Мой хозяин повернулся и посмотрел – в первый раз в этот день – в глаза Джамике.
– Давай поедем, – сказал он.
Он понял, что плохо продумал свое предложение, когда Джамике сел на мотоцикл позади него и их тела соприкоснулись. Дрожь прошла по нему, словно его ударили острым стержнем. Он выронил ключи, и они упали на землю. Джамике бросился их поднимать.
– Брат Соло, ты не болен? – спросил он.
Он не ответил. Он просто показал на улицу впереди и завел мотоцикл.
Гаганаогву, месть – это область катастрофы. Это ситуация, в которой один человек, прежде потерпевший поражение в схватке, тащит своего врага назад, на очищенное поле, после того как битва была выиграна одним и проиграна другим, в надежде возродить схватку не на жизнь, а на смерть. Он возвращается, чтобы поднять заржавевшее оружие, очистить от крови мечи, снова зажечь в себе яростный огонь ненависти к своему врагу. Для него схватка никогда не кончается. Но для его врага прошло столько времени, что враг, если и чувствовал себя прежде победителем, мог давно забыть о старом сражении. И потому он может удивиться, когда тот, кто был втоптан в грязь, чьи кости были переломаны, кто потерпел поражение, снова хватает его за горло и начинает тащить на поле битвы.
Побежденный может и сам удивиться той силе, с которой он теперь схватил врага. Но это удивление может быть лишь первым в череде ожидающих его удивлений. Что, если он схватит своего врага за горло, повалит на землю и начнет душить, а тот не будет оказывать ему никакого сопротивления? Что, если враг просто ляжет, закроет глаза и скажет: «Прошу тебя, брат, продолжай»? Что, если другой, с покрасневшим лицом, набухшими венами, продолжит молить его? «Я во Христе. Хвала Господу. Умереть в нем – я готов… Хрррр… Я люблю тебя, Чинонсо-Соломон. Я люблю тебя, брат мой».
И что тогда сделает сломленный человек? Что он скажет, когда тот, кого он собирается убить, заговорит о любви? Что он скажет, если его сердце было сломлено не только тем поражением, но еще сильнее – неверными представлениями о жизни, ошибочными расчетами времени, сомнительными поворотами судьбы? Что он сделает, если он сам не предпринял ничего, чтобы предотвратить беды, обрушившиеся на него? Он влюбился в женщину, как и любой другой мужчина. Он попытался жениться на ней, как должен жениться каждый порядочный мужчина. Да, ее родители попытались помешать этому, но он попытался преодолеть препятствие, как это делают люди, которые хотят достичь своей цели. И тогда это явно привело его к еще большей беде, но что же он сделал? Он спланировал месть и искал ее так, будто вся его жизнь зависит от мести. Ему потребовалось много времени, чтобы найти врага, но все же он нашел его. А теперь он душит его, пытается убить, а потом выбросить тело в реку Имо, как поступают иногда люди с теми, кто погубил их жизнь. И видишь, Эгбуну, он не совершил ничего, что выходило бы за обычные рамки. Но при этом ничего из сделанного им не принесло ожидаемого нормального результата!
Если он направлялся на север, как все другие путешественники, то оказывался на юге. Если опускал руки в чашу с водой, то она обжигала его, как огнем. Если он шел по земле, то тонул, словно шагал по воде. Если смотрел, то не видел. Если молился, то в ответ слышал только проклятия. А теперь, когда вступил в схватку с коварным человеком, схватку, которую репетировал много лет, вдруг оказывается, что этот человек святой, который молится за него, а вместо протестов начинает петь.
И он отступил. Убрал руку с горла врага, который начал безудержно кашлять, пытаясь набрать воздуха в легкие. Он опустился на колени и начал плакать, а человек, которого он пытался убить, шептал молитвы через защемленное горло: «Прости его, Господи, пожалуйста. Пожалуйста, пусть его грехи перейдут на мою голову. Ты знаешь, что я совершил. Пожалуйста, Господи, помоги ему. Исцели его. Исцели его, исцели его, Господи».
Мой хозяин, стоя на коленях, громко рыдал, оплакивая все. Он оплакивал то, что потерял и никогда уже не будет иметь. Он рыдал об утраченном времени, которое не восстановится никогда. Он рыдал из-за порчи, которая пожрала внутренности его мира и оставила только его треснувшую скорлупу. Он оплакивал мечты, которые смыло в яму жизни. Он оплакивал все то, что грядет, все, что он не может пока видеть или знать. А еще громче оплакивал он того человека, которым стал. И его рыдания сопровождались словами, капавшими, как отравленный дождь, изо рта его врага, который лежал рядом с ним: «Да, Господи, ты милосерден. Ты милосердный отец. Царь царей. Исцели его. Исцели моего брата. Исцели его, Господи».
Чукву, они пребывали в таком состоянии некоторое время – мой хозяин стоял на коленях и рыдал, Джамике лежал на спине на полу и тихо молился. Снаружи к ним доносились звуки продолжающейся жизни. Сосед колол дрова за домом, где-то неподалеку лаяла собака, а по длинной дороге непрерывно неслись и гудели машины. Солнце начало садиться, и последний свет дня лежал за окном, словно боясь войти в комнату. Великая боль в голове у моего хозяина ослабела, как стихающая гроза. Теперь он сидел опорожненный, смотрел на отбрасываемые его и его врагом телами тени на стене в ослабевшем свете вечернего солнца.