«Великие отцы говорят, что старухе часто становится не по себе, когда она слышит какую-нибудь пословицу, в которой упоминаются ломкие кости. Я виновен во всем, что ты сейчас сказал. Но все же я прошу тебя вспомнить, что человек, который отстаивает свое право ломать кости всем, кто хоть чуть-чуть обидел его, вскоре и сам станет калекой».
Сказав это, он продолжил умолять меня, просил, чтобы я сдерживал моего хозяина. Не буду пересказывать все его слова, лишь подчеркну, что он говорил о новом характере своего хозяина и его раскаянии. Но было в его словах и кое-что тронувшее меня: Джамике поначалу не был плохим человеком. Его испортили люди, а в том числе и мой хозяин. Чи пересказал те времена, которые даже мой хозяин вспоминал на Кипре, когда в начальной школе мой хозяин с дружками дразнили Джамике, называли его нваагбо за его большие груди. Из-за таких случаев, сказал чи, его хозяин и стал искать способы манипулировать людьми, утверждать себя в надежде, что таким образом ему удастся исцелиться. Я поверил ему и исполнился решимости еще сильнее убеждать моего хозяина простить Джамике.
Осебурува, если человек слишком долго обитает в области катастрофы, ставшей для него полем возмездия, он может наступить на что-нибудь – клинок какого-нибудь оружия, что угодно – и поранить себя. Потому что эта область представляет собой свалку, заполненную всякими вещами, и человек не всегда знает, что может там обнаружиться[112]. И я должен сказать: мой хозяин наступил там на что-то, на этой свалке, и поранил себе ногу. Ему стало стыдно за то, что он сделал с Джамике. Он теперь не сомневался: Джамике знал, что́ в бутылке, но не пошел на попятную – все равно выпил ее содержимое. Почему он ничего не сказал? Из страха? Из уважения? Как бы то ни было, моего хозяина сильно встревожило, что человек, все зная и понимая, пьет мочу другого человека, какие бы поступки ни совершал этот первый человек в прошлом. Мой хозяин решил, что на этом его месть закончится. То, что сделал Джамике, представляло собой высшую степень раскаяния, достаточную, чтобы заплатить за утрату им любимой женщины, за совершенное над ним насилие и потерю отцовского дома. Он сказал себе, что никогда больше не тронет Джамике и пальцем.
А потому, чтобы никак не навредить Джамике, он перестанет с ним встречаться. Агуджиебе, если, например, он будет вспоминать происшествие в тюрьме, или избиение в доме Фионы, или что-то другое, вызывавшее у него бешеную ярость, а Джамике не будет поблизости, он просто выпустит пар – и злость уйдет из него. Он может вопить, бить по стене или по мебели, может угрожать самому себе, но, по крайней мере, он не принесет никакого вреда человеку, который раскаялся, который искренне сожалеет о том, что сделал, который претерпел преображение и вернул ему то, что похитил прежде.
И поэтому он сказал Джамике, что больше не хочет его видеть, и не стал объяснять почему – просто не хочет, и все.
– Я буду уважать твое желание, – сказал Джамике, заметно обеспокоенный. – Но, мой брат, сын Бога живого, я хочу быть твоим другом. Мне будет не хватать тебя. Но я не буду делать, чего не хочется тебе. Поверь мне. Я больше не приду к тебе домой или в твой магазин. Я не буду тебе звонить, как ты попросил, если только не случится чего-нибудь из ряда вон выходящего. Но даже и тогда я сначала отправлю тебе сообщение. Обещаю. Но, брат мой Чинонсо-Соломон, мой задушевный друг, я молюсь за тебя. Я молюсь за тебя. Но сделаю то, о чем ты просишь. Да, я больше не стану искать тебя! Не постучу больше в твою дверь! Благослови тебя Бог, брат мой, благослови тебя Бог!
Вот что это было – возражение, одобрение, приятие, молитва, плач, довод, мольба, снова мольба, еще одно возражение, мольба, приятие, а в конце подчинение. И Джамике перестал приходить к нему. Почти три недели, Эгбуну, мой хозяин жил сам по себе, и настроение его в отсутствие мучительных эмоций улучшилось. Он стал понимать, насколько изменилась его жизнь за то время, что он провел с этим человеком, которого он теперь иногда называл его прозвищем Бо-Че – Божий Человек, человек, настолько не похожий на себя прежнего, что мой хозяин иногда даже сомневался: а существовал ли когда-нибудь тот, первый. Даже говорил Джамике теперь по-другому, не называл его детским прозвищем Бобо Соло, никогда не использовал слова «чувак». Если бы мой хозяин не был живым свидетелем прежних жестокостей Джамике, он бы не поверил, что Джамике был на них способен.
Ему не хватало дружбы Джамике, и на третьей неделе он несколько раз был почти готов нарушить запрет, потому что заболел. Осебурува, больной человек – это такой человек, телом которого завладел какой-нибудь недуг. Изменения в его теле начинаются с того, что он чувствует: с ним творятся какие-то необычные дела. По мере того как по всему телу распространяется боль, а лихорадочный колокольный звон все громче звучит в ушах, начинают давать о себе знать эмоции – на первом этапе возникает нервозность. Человек начинает нервничать, размышляя о текущем дне, о том, к чему этот день склоняется, о самой жизни. Потом возникает какая-то странная тревога. Начался ли день? Будет ли он хуже предыдущего? Будет ли продолжаться жизнь без меня? Как долго продлится моя болезнь, как далеко, до какой степени она дойдет? Тревога переполняет человека. Но с ним происходит не только это. Затем приходит удивление, приносимое болезнью, удивление перед тем, как болезнь завладевает твоим телом и диктует, какими частями твоего тела ты должен заплатить, чтобы исцелиться. Но самое главное, как болезнь пробуждает в человеке веру в то, что он сам и есть причина своей болезни. Какие-то его поступки привели к тому, что его изводит лихорадка. Если он кашляет или чихает, то, вероятно, это связано с тем, что он провел какое-то время под дождем. Если он часто опорожняет желудок, то виновата в этом, вероятно, порченая еда, которую он съел предыдущим вечером. И тогда болезнь становится тихой змеей, которая, будучи выгнана из своего мирного убежища, наполняется злобой и яростью. И болезнь, которой змея поражает человека теперь, есть ее священная месть.
Мой хозяин начал выздоравливать и на третьей неделе, в четвертый рыночный день, который у Белого Человека называется четверг, сидел в своей комнате, когда зазвонил его телефон. Он взял трубку, увидел, что звонит Джамике. Поначалу он проигнорировал звонок, считая, что еще не полностью простил Джамике и если увидит его, то им снова завладеет ярость и он станет делать то, что вовсе не хочет делать. Он продолжил вычищать затвердевшее сусло из ведра и насвистывать тихую песенку, которой его научила Ндали. Джамике позвонил еще раз, потом еще, потом прислал сообщение: «Брат, возьми трубку. Хорошие новости! Хвала Господу!»
У моего хозяина екнуло сердце. Он сел на кровать, нажал клавишу.
– Привет, брат мой Соломон, – раздался голос Джамике, несколько более порывистый, чем обычно. – Я нашел ее.
Он вскочил на ноги.
– Что? Что? – сказал он, но Джамике его не слышал.
– Хвала Господу, брат, – повторял Джамике. – Я ее нашел!
– Бо-Че, кого, что ты нашел?
– Кого же еще, брат? Кого еще? Того, кого ты искал. Ндали!
Мой хозяин уставился на телефон не в силах сказать ни слова. И опять пришло оно – то, перед чем он смолкал, не мог найти слов, самый свободный из всех человеческих даров. Оно пришло уверенной поступью, как приходило всегда.
– Я не могу найти слов благодарности для Бога, нваннем. Бог воистину есть Бог. Он помогает мне сдержать обещания, которые я дал тебе, все, что есть в твоем списке. Теперь ты наконец обретешь мир, какой обрел я. Ты получишь прощение от нее, от той, кому и ты должен прощение. И ты исцелишься.
Он и в самом деле теперь должен был исцелиться.
– Где она? – только и смог выговорить мой хозяин.
– Я видел ее на Камерон-стрит. Ты знаешь – там новая аптека и лаборатория, которую они строят? Двухэтажный дом?
Он знал.
– Это там. Ей все это принадлежит. Она вернулась, чтобы завести здесь дело. Это ответ на наши молитвы, брат Соломон!
Джамике продолжал – благодарил алуси Белого Человека, цитировал книги – Коринфянам, Якова, Исаии, Римлянам, а твердь мыслей моего хозяина загоралась звездами. Он попросил своего друга дать ему отдохнуть и обещал перезвонить попозже, и тот не стал возражать. Мой хозяин убрал телефон, погрузился в новое знание. Великая тишина опустилась на него, тишина настолько подавляющая, что он даже слабого своего дыхания не слышал. Но эта тишина была обманчивой: он знал – в эти мгновения приближается армия, громоподобный топот ног разносится по земле. И скоро появятся они – тысячи мыслей, образов, воспоминаний, видений, – безгранично громадные на морщинистом лице времени. И он лег и просто погрузился в ожидание, неподвижный, как окоченевшая курица.
22. Забвение
Ммалитенаогвугву, старые отцы говорят, что если тайну хранить слишком долго, то о ней прослышит даже глухой. Верно также и то, что мудрейшие среди великих отцов, дибиа, те, кто идет в иерархии сразу следом за тобой, Чукву, говорят: если кто-то ищет что-то, чего у него нет, он со временем, если ноги не откажут ему, непременно обретет его, каким бы труднодостижимым оно ни было. Я видел это много раз.
Мой хозяин более четырех лет искал свою прекрасную и призрачную утрату, сорвавшуюся с поводка, другой конец которого он закрепил в своем сердце. И вот в тот вечер, около часа спустя после того, как Джамике прибежал в его дом, он уверовал, что нашел.
– Значит, это правда, ты ее видел?
– Правда, брат. Зачем мне лгать? Помнишь, я обещал сделать все, что в моих силах, чтобы ты вернул себе все – все. Так вот, брат мой, мне на днях пришло в голову заглянуть в «Фейсбук». Из-за моей прошлой жизни я перестал пользоваться моим аккаунтом. И вот решил открыть снова.
– Это электронная почта? – спросил мой хозяин.
– Нет, «Фейсбук». Я тебе покажу, когда мы в следующий раз пойдем в интернет-кафе. В общем, я зашел туда, стал искать ее, и – о чудо! – я ее нашел.