– Не могу, я не могу войти, – сказал он.
– Но почему?
Он снова поправил бейсболку и очки.
– Эй, ты чего делаешь? – спросил Джамике.
– Я сильно изменился, – прошептал он. – Посмотри на мое лицо. Видишь этот шрам на нем? Посмотри на мой рот – трех зубов нет, шрам на подбородке. Верхняя губа у меня постоянно распухшая. Я теперь слишком уродлив, Джамике, похож на обезьяну. Я хочу все это спрятать.
Его друг хотел заговорить, но мой хозяин только крепче схватился за него.
– Она меня не узнает. Не узнает.
– Не согласен, брат, – сказал Джамике голосом, в котором слышалось некоторое волнение. Он посмотрел на аптеку, потом на своего друга.
– Почему не согласен? Как она может узнать меня в таком виде?
– Нет, брат. Она не может отвернуться от тебя из-за твоих шрамов.
– Ты уверен?
– Да. У любви другие законы.
– И ты думаешь, я все еще буду привлекательным для нее и с таким лицом?
– Да. И ей нужно знать только одно: почему ты уехал и исчез.
Мой хозяин немного дергался, оглядывался по сторонам, пока говорил. Эгбуну, таким он был: человеком, который, если боится неопределенности, часто сам толкает себя к внутреннему поражению. А когда это случается, когда его дух в ходе схватки повержен, это поражение начинает проявлять себя телесно. Странная вещь, но я видел это много раз.
Джамике отер пот со лба и снова начал говорить, но резко замолчал и похлопал моего хозяина по плечу, чтобы тот повернулся к аптеке.
Этот момент трудно описать, момент, когда мой хозяин, который претерпел такие страдания, увидел женщину, ради которой он бы претерпел все случившееся с ним еще раз. Она вышла из дверей клиники. Она немного изменилась, стала чуть тяжелее, чем та стройная женщина, образ которой он хранил в памяти все прошедшие годы. На ней был длинный белый халат, напомнивший ему о медсестре на Кипре. Из нагрудного кармана торчала авторучка, а в вырезе халата на шее виднелось ожерелье. Он стоял, глядя на нее, пожирая глазами все, что находилось вокруг нее. Она разговаривала с женщиной с двумя детьми – один сидел пристегнутый у нее на спине, другой то тянул руку к Ндали, то убирал назад. Она пыталась было схватить младенца за руку, но тот мгновенно ее убирал, смеялся и поворачивался к матери.
– Я же тебе говорил, что это она, – сказал Джамике, когда другая женщина развернулась и пошла мимо припаркованных машин на улицу. Ндали возвратилась в аптеку.
– Верно, – ответил он. – Это она. – Его сердце теперь колотилось, словно в такт музыки огене[116]. – Верно, Джамике, это она.
Это и в самом деле была она, Эгбуну. Ндали – та самая женщина, чья чи прогнала меня, когда я явился, чтобы умолять ее от имени моего хозяина. И тут мне пришла мысль – хотя за все четыре с лишком года эта мысль меня и близко не посещала, – что ее чи могла воплотить в жизнь свою угрозу и навсегда отлучить свою хозяйку от моего хозяина.
– Тогда давай войдем. Я не вернусь, пока не увижу ее, брат. Я хочу, чтобы ты исцелился, был здоров, чтобы радость Духа Святого наполнила тебя. Ты должен это сделать. Должен набраться мужества. Если ты этого не сделаешь, я сам войду в аптеку и увижусь с ней. И поговорю с ней от твоего имени.
– Постой! Бог мой, Джамике!
Он снова схватился за Джамике и увидел в его глазах что-то, вселившее в него надежду.
– Хорошо, я пойду, – сказал он. – Но понимаешь, давай постепенно. Я сейчас могу только взглянуть на нее. А потом, может в другой раз, я заговорю с ней.
Джамике взвесил его предложение с кривоватой понимающей улыбкой:
– О'кей, тогда давай войдем, нваннем.
Мой хозяин двинулся к аптеке, охваченный трепетом, на его ногах словно висели гири, и наконец они оказались внутри – в большом помещении со множеством окон, через которые сюда проникало много света. Потолочные вентиляторы шумно вращались, освежая воздух. Он быстро сел на один из шести пластиковых стульев лицом к прилавку, деревянному сооружению, за которым сидели фармацевты. Он уставился на прилавок, обменявшись прежде вполголоса приветствием с человеком, который сидел на стуле рядом с ним и покачивал ногой.
Когда они вошли, Ндали обслуживала кого-то. И хотя к ним обратилась другая женщина («Следующий, пожалуйста»), ему показалось, что он слышит голос Ндали.
Джамике отреагировал не сразу, он стоял у его стула, глядя на прилавок. Мой хозяин поманил друга, и тот нагнулся, чтобы выслушать его.
– Ты понял, ты понял – я пришел только посмотреть на нее, – прошептал он в ухо Джамике.
Его друг неловко кивнул, жестом прося женщину-фармацевта подождать чуть-чуть.
– Ты ей только скажи, что тебе нужно лекарство от малярии для меня.
Джамике кивнул.
Мой хозяин смотрел на Ндали со своего места, надвинув бейсболку на лоб, спрятав глаза за стеклами солнцезащитных очков. Она казалась ему еще прекраснее, чем когда-либо прежде. Сколько ей теперь? Двадцать семь? Двадцать девять? Тридцать? Он не помнил точно года ее рождения. Теперь она выглядела женщиной в самом соку. Ее завитые, уложенные волосы ниспадали на плечи. Каждая часть ее тела, казалось, стала другой, вплоть до формы лица. Губы пополнели, теперь она пользовалась помадой более сочного цвета, чем раньше, насколько ему помнилось. Этим утром он несколько часов разглядывал ее фотографии, теперь они доставляли ему все большее наслаждение. Но лицо, которое он видел сейчас, почти не изменилось. Все, что он мог сказать, сводилось к следующему: Ндали словно отправили к ее создателю на обновление, и она вернулась оттуда в еще лучшем виде.
Другая женщина начала складывать лекарства в маленький полиэтиленовый пакет, когда Ндали открыла небольшую дверь и вышла из-за прилавка. Он обратил внимание, что ее груди казались крупнее, чем раньше, хотя он и не мог оценить их размер под одеждой. У него была возможность увидеть ее со спины – и со спины она была почти такой, какой он помнил. Он сверлил взглядом ее спину, пока она не исчезла за дверью кабинета, на которой он прочел: НДАЛИ ЕНОКА, МАГИСТР ФАРМАЦЕВТИКИ. Больше он ее в этот раз не видел. Другая женщина обслужила Джамике, и они вышли с противомалярийным лекарством.
Агуджиегбе, когда человек живет великими и честолюбивыми ожиданиями и когда эти ожидания приносят плоды, он обычно оказывается сбитым с толку. Человек, возможно, говорил своим друзьям: «Вот смотрите, у моего брата в далеком городе большой дом. Он богатый человек». Но потом тот же самый человек отправляется в этот город и обнаруживает, что его брат – подметальщик улиц и едва зарабатывает себе на жизнь. Но его ожидания были настолько велики, так долго он их вынашивал, что он поначалу начинает сомневаться в неоспоримости реальности, хотя это и объясняется испытанным им потрясением. Я видел это много раз. То же самое случилось и с моим хозяином. Реальность брака Ндали, о чем говорили ее новая фамилия и кольцо – а Джамике был убежден, что видел это кольцо на пальце ее левой руки, – потрясла его. Весь свет из его вселенной ушел, и он остался в мире беспорочной черноты. Некоторое время спустя он стоял у входа в церковь Джамике в таком потрясенном состоянии, что биение собственного сердца казалось ему ударами хлыста.
– Я верю, что она, несмотря ни на что, все еще любит меня.
– Брат мой, я тебя понимаю, – ответил Джамике на языке Белого Человека, на котором всегда говорил, если они приходили в церковь, словно язык отцов был слишком нечестив, чтобы говорить на нем в святом месте.
– Пожалуйста, говори на игбо, вопрос очень серьезный, – сказал мой хозяин на языке великих отцов.
– Извини ннам, извини. Но дела обстоят так, как они обстоят. Как я тебе говорил, передай письмо ей в руки, положи его ей на ладонь. И это все. После этого можешь идти, и Господь увидит, что ты со своей стороны сделал все.
Мой хозяин отрицательно покачал головой, не потому, что не поверил словам Джамике, а потому, что тот ничего не понял. Он хотел, чтобы Джамике зашел внутрь, на службу, и оставил его подумать, а потому сказал:
– Я понимаю. Я подожду тебя здесь.
Джамике должен был встретиться в церкви с двумя другими людьми, с кем он этим вечером собирался устроить евангелическое событие: показ христианского фильма про Джизоса Крайста. Мой хозяин уселся на одиноком цементном блоке, оставшемся после строительства церкви, закончившегося всего год назад. Дул легкий ветерок, и знамя – кусок материи, прикрепленный к двум деревянным шестам, вкопанным в землю, – трепетало от его порывов. Он посмотрел на многолюдную улицу, где торговцы со своими товарами боролись за место под солнцем с автомобилями и тачками. Он смотрел и думал обо всех вещах, которые видел и которые оставались скрыты от него. Есть ли у нее дети? Давно ли она замужем? День или год? Не могло ли это случиться в тот самый месяц – или даже в ту самую неделю, – когда он вернулся в Нигерию сломленным человеком? Если события развивались по тому стандартному шаблону, каким насмехалась над ним жизнь, то это могло случиться в тот же самый день. Вдруг он представил себе, как сходит по трапу в задрипанном аэропорту в Абудже, а она приближается к алтарю со своим женихом. Он вообразил священника, который смотрит на нее и ее мужа и спрашивает, будут ли они вместе в болезни и здравии до конца их дней. И в этот же момент оболочка того, кем он был когда-то, падает к ногам дядюшки, встречающего его в аэропорту.
Он подумал о том, что увидел: Ндали – живая, здоровая и прекраснее прежнего. Если бы Джамике не появился в его жизни, посланный, как камень невидимым врагом, чтобы сокрушить его, то он бы женился на ней. Они продолжали бы жить в его компаунде, счастливые, они собирали бы яйца по утрам и просыпались бы под оркестр петухов и прочих крылатых существ. Его радость не знала бы границ. Но его лишили всего этого. Вокруг него жужжали комары, голоса из церкви доносились до него в виде шепота, а в душе закипал гнев.
Он вскочил на ноги и огляделся в поисках оружия. Нашел палку, лежащую рядом с церковным генератором, и подобрал ее. Бросился к церкви как сумасшедший и почти добежал до двери, но вдруг остановился. Эгбуну, в этот момент дала знать о себе его совесть, и луч света пронзил неожиданную темноту, в которую, как в пропасть, нырнул было его разум. Он уронил палку и вернулся на блок. Закрыл руками лицо и заскрежетал зубами. Несколько мгновений спустя, немного успокоившись, он почувствовал, как что-то ползет по его щеке. Оказалось, что это муравей, который с палки перебрался на его руку, а с руки – на щеку. Он стряхнул его.