– Брат мой, брат. Что случилось? – окликнул его Джамике от двери.
Он поднялся.
– Я поеду домой и буду один, – сказал мой хозяин.
– Ах, брат Соломон. Я так хочу, чтобы ты посмотрел этот фильм – «Страсти Христовы». Он тронет твое сердце. Тронет твою душу.
Он хотел заговорить, сказать этому человеку, что всего мгновение назад его переполняла ненависть к нему. Но он ничего не сказал, потому что его разоружило выражение лица Джамике.
– Я посмотрю, – услышал он собственный голос.
– Слава Господу!
Он сел на задней скамье в церкви, горе разрывало его изнутри в клочья, а Джамике и члены церкви устанавливали большой экран. Пока он там сидел, началась служба. Пастор поднялся на подмостки и стал говорить о спасении, о том, как страдал человек, чтобы отдать свою жизнь ради других. Не дослушав пастора, мой хозяин поднялся и вышел из церкви.
Чукву, он вернулся домой, с трудом сдерживаясь, чтобы не впасть в отчаяние. Посреди ночи он понял, что его состояние объясняется исключительно желанием вернуть то, что он потерял. Он не хотел исцеления или прощения, того, о чем говорил Джамике, он не хотел этого. Нет, он хотел вернуть свою прежнюю жизнь. Он хотел поднять кокосовый орех, упавший в выгребную яму, и отмыть его. Он верил, что отмыть его можно. Он сел, проникшись пониманием: именно это ему и нужно, и это возможно. Все остальное – капитуляция.
Этот хоровод мыслей, так буйно круживший в его голове, преобразовался в твердое решение – он будет драться за нее, замужем она или нет.
«Я не сдамся, нет! – сказал он себе. – Я проделал слишком большой путь, чтобы теперь сдаться. Да, я повторяю: жену можно отобрать у мужа; так же как и мужа у жены. У мужчины отбирают его дитя, у женщины отбирают ее младенца. Гусыню лишают гусенка. Онвегхи ихе но на ува ммаду джи на ака. И еще раз повторяю: ничто в этом мире не принадлежит никому навечно. Мы имеем то, что у нас есть, потому что крепко держим это, потому что отказываемся это отпускать. Я здесь, стоя здесь, под крышей, держу свою жизнь. Если я ее отпущу, она будет забрана от меня».
Он прижал руку к груди, потом включил лампу и подошел к зеркалу.
– Скажи мне, – сказал он, глядя с прищуром на изменившегося человека, лицо которого стало теперь похоже на коллекцию шрамов, – скажи – требовал этот человек, указуя на него пальцем. – Скажи мне, разве мое будущее не отобрали у меня? Разве его не вырвали из моих рук Джамике, Чука, мази[117] Обиалор, Фиона, ее муж, кипрская полиция – все?
Он отвернулся от зеркала и ткнул пальцем в стену, принял позу боксера, ушедшего в оборону, словно увидел что-то страшное.
– Разве я не пытался удержать ее, мою жизнь? Но ее отобрали у меня! А мое тело? Разве я отдавал его им? Отдавал? Скажи мне! Разве я сказал: «Возьмите мои ягодицы, вставьте в них пенис»?
Он схватил табуретку, стоявшую у его ног, и шарахнул ею об пол.
– Скажи мне!
Он стоял теперь рядом с поломанной табуреткой, тяжело дыша, осознав, что вдруг соскользнул в безумие и кричал среди ночи. Это ошеломило его. Потрясенный, он спешно выключил лампу, осторожно улегся в кровать, замер, думая о том, что мог разбудить людей в других квартирах. Он ждал – не постучится ли кто-нибудь в его дверь, смотрел на щель внизу двери, за которой вроде двигались какие-то тени. Он некоторое время лежал, словно привязанный к кровати, сцепив руки на животе, демонстративно дергая головой то в одну, то в другую сторону. Но никто не пришел. Откуда-то до него донеслись звуки, как ему показалось, церковной службы в самом разгаре и отдаленный бой барабанов и музыка. Покой снизошел на него, и ему стало ясно, что он должен вернуться в то место, в котором постоянно пребывала вторая его половина, ни на миг не покидая его. И вернувшись, он обретет душевное равновесие, и там он даст свое главнейшее сражение.
23. Древнее сказание
Эчетаобиесике, я уже говорил, что возможности человека ограничены. Я говорю тебе об этом сейчас, потому что, будь у моего хозяина больше возможностей, он поступил бы по-другому. Но я не хочу этим сказать, что его силы не такие же, как у других людей, – нет. Ты не отказал ему ни в чем из того, что даешь другим. Я посетил с ним Афиаоке и сад Чиокике, чтобы получить таланты и дары, которыми ты в своей щедрости решил наделить его, как и любое другое человеческое существо. И все же его возможности остались недостаточными. Как и все другие люди, он ограничен природой и временем. Поэтому есть вещи, которые, будучи раз совершены, уже не могут быть отменены. И человек может, только если он не в силах изменить обстоятельства, сдаться и двигаться дальше в другом направлении.
Эбубедике, эта мудрость вернулась к моему хозяину шесть недель спустя, после того как он увидел Ндали в первый раз после возвращения. Не хочу отнимать много времени у сего сиятельного суда, и поскольку я должен донести до тебя только те подробности, что тем или иным образом могут привести к завершению того дела, из-за которого я предстал перед тобой, я должен позволить высказаться этому человеку – Джамике. Так как он знает: с того дня, как мой хозяин увидел ту женщину, которую не переставал любить, его жизнь превратилась в сплошной ад. Он перестал быть самим собой. Он был не в состоянии двигаться ни назад, ни вперед.
– Брат, ты сделал то, что мог сделать. Сделал все возможное и невозможное и теперь должен остановиться. Я люблю тебя любовью Христа, эзинваннем[118], и потому говорю тебе, что ты должен оставить это в прошлом и жить дальше. Я тебе говорю, ничего лучше для себя ты не можешь сделать.
К этому дню они уже два месяца были лучшими друзьями. Они сидели и разговаривали в магазине птичьих кормов, который по сравнению со временем открытия расширился и продавал корма мешками, а также удобрения и другие сельскохозяйственные товары. К стене были приколочены ряды полок, а на них стояли банки с товарами, предназначенными для птицы. На стене висел календарь Министерства сельского хозяйства штата Абия, открытый на странице, на которой мой хозяин, «последний пионер», стоял перед своим магазином и, прищурившись, смотрел в камеру. Это была его первая фотография, сделанная после того, как его лицо изуродовали на Кипре, – глубокие шрамы на лбу и на подбородке, отсутствующие зубы.
Но, Чукву, я должен дать слово его другу.
– Позволь мне напомнить тебе, что ты сделал, а ты сделал многое. Когда я нашел ее для тебя, мы с тобой вместе занялись разысканиями. Поначалу, долгое время спустя после того, как мы ее увидели, ты никак не желал открыться ей. Человек, чье сердце все еще полнилось любовью, ты не хотел, чтобы твоя любовь уничтожилась, когда обнаружится, что та, ради которой ты накопил такое неизмеримое богатство любви, больше не питает к тебе взаимности ни на йоту.
И все же, несмотря на все твои страхи, ты не сдавался. Однажды, пять недель назад, ты рискнул. Я был рядом, нваннем Соломон. Видел все до последнего мгновения. Ты появился перед ней в ее аптеке с открытым лицом, не пряча его. Ты рискнул. Все было хорошо спланировано. Мы вошли, когда, как мы думали, там была только она и еще одна женщина из персонала. Конечно, мы не знали, что в кабинете, дверь которого была открыта, сидят двое ее друзей. Может быть, как я говорил уже тебе много раз, именно из-за этих людей она отреагировала так. Увидев тебя, человека, которого она искренне любила, которому поклялась, что никогда его не забудет и не бросит, она испугалась. Мне об этом не кто-то рассказал, мне это не приснилось – я все видел своими двумя глазами. Своими глазами я видел, как задрожали ее руки. Маленькая резиновая бутылочка в ее руке, бутылочка, на которой она писала что-то, выпала из ее руки, когда она охнула, а потом схватилась за грудь.
Я видел это, брат мой Соломон. Она словно увидела призрака при свете дня. По ее виду было ясно: она считала, что ты мертв или никогда уже не вернешься в Нигерию. Ты стоял там, брат, называл ее по имени, говорил, что вернулся. Ты стоял перед прилавком, раскинув руки. Но она охнула и вскрикнула в ужасе, а ее друзья выбежали из кабинета посмотреть, что случилось, а ее сотрудница, которая протирала полку с лекарствами, повернулась к ней. Я уверен, что только из-за этих людей она изменилась, в мгновение ока превратилась из мыши в птицу и закричала тебе: «Кто вы? Кто вы?» – и, даже не дожидаясь твоего ответа, опять принялась кричать: «Я вас не знаю! Я не знаю этого человека!» Я уверен: она узнала тебя в тот день.
Он замолчал, потому что мой хозяин отрицательно покачивал головой и скрежетал зубами.
– Ты тоже это видел. Поначалу вспыхнула бесспорная искра узнавания. Если бы она не узнала, то разве стала бы охать? Стала бы дрожать? Разве так реагирует человек, когда видит кого-то неизвестного ему? Ты разве охаешь и дрожишь?
Сердце моего хозяина горело тихим огнем, он еще сильнее покачал головой и сказал:
– Бо-Че, я согласен. Полностью согласен с тем, что ты говоришь. Так оно все и было. Но я не могу понять, почему она заявила, что не знает меня? Не сказала ли она так из-за моего лица?
После этого на лице его друга появилось выражение, которое я не знал, как расшифровать.
– Может быть, нваннем Соломон, – сказал он. – То, чего ты боишься, и в самом деле может оказаться правдой, и правдой не только потому, что эти двое ее друзей были там в то время. Ее реакция была чрезмерна. Она кричала, визжала все громче, когда ты попытался объясниться. Услышав твое имя, она закричала по-английски: «Нет-нет, я вас не знаю! Уйдите отсюда! Уйдите!» И в самом деле за такой реакцией скрывается нечто большее. В кустах явно пряталась змея. Но ты должен знать еще, что она, вероятно, испугалась. Это замужняя женщина. У которой… – Вероятно, Джамике понимал: эти подробности угнетающе действуют на его слушателя, а то, что он собирается сказать, ужалит его еще больнее, а потому он замолчал ненадолго. А потом, устремив взгляд в окно магазина, где в сетке за жалюзи металась ошарашенная муха, докончил: – …есть муж.