– Ты? – сказала она, словно сомневаясь в его существовании.
Он кивнул.
– Мамочка, – произнес он.
Она отступила к своей машине, наклонилась, сказала что-то мальчику. Потом она закрыла дверь и встала перед машиной.
– Опять ты? Что тебе надо?
Эгбуну, он покачал головой, потому что ему стало страшно.
– Мамочка, я прошу прощения за все. Я прошу прощения. Ты прочла мое письмо? Ты прочла…
– Постой! – воскликнула она. – Постой! – Она отступила, поднесла руку к лицу, показала на него наманикюренным ногтем: – Почему ты преследуешь меня? Почему ты приходишь в мою аптеку, в мой дом? Что все это значит?
– Мамочка…
– Нет-нет, прекрати! Прекрати! Не называй меня так, пожалуйста, я тебя прошу.
Он хотел было снова заговорить, но она повернулась к машине и к мальчику.
Потом снова посмотрела на него и, закрыв глаза, сказала:
– Позволь мне сообщить тебе, я больше не хочу тебя видеть никогда. Что происходит? Почему ты преследуешь…
– Ндали, послушай, – сказал он и шагнул к ней.
– Стой! Остановись!
Она с таким исступлением отступала от него, что он испугался.
– Не приближайся ко мне. Послушай меня, именем Бога заклинаю, оставь меня. Я замужем, тебе ясно? Найди себе другую женщину и оставь меня в покое. Если ты еще раз придешь к моему дому, я сдам тебя в полицию.
Она повернулась к машине, а он пошел следом и был уже в нескольких дюймах от нее, когда она снова повернулась к нему.
– Твой сын, – сказал он, тяжело дыша от охвативших его чувств. – Он носит мое имя.
В тот памятный момент жизни, когда мой хозяин и женщина, которую он любил, стояли в нескольких дюймах друг от друга, к этому месту, где словно сошлись в поцелуе две машины, приближался фургон. Это был инстинктивный момент, короткий, как мгновение, когда жертва видит своего убийцу перед роковым ударом, но и не лишенный изящества, не поддающегося описанию человеческим языком. Одним непрошеным шагом он приблизился к ней, и его ноги попали в петлю, из которой он не мог освободиться. Он видел, что она хочет заговорить, но тут она резко развернулась и села в машину.
Человек в фургоне остановился, чтобы разразиться проклятиями. Мой хозяин вернулся в машину и осторожно сдал назад. Ее машина проехала к воротам ее дома. Он проводил ее взглядом, а озлобленные пассажиры и водитель фургона, проезжая мимо, еще раз обругали его.
Эбубедике, я не должен слишком долго задерживаться на том, что он сделал после, потому что видеть это слишком тяжело. Потому что мой хозяин был раздавлен этой встречей. Он нес в себе те несколько слов, что сказала ему Ндали, переваривал их своим слабым желудком, взвешивал каждое в отдельности. Но он, словно козел, превратил их в настоящую жвачку. И каждый вечер, когда его жизнь, которая к тому времени приобрела неугомонность маятника, замирала, он отрыгивал жвачку и снова принимался перемалывать ее, обильно смачивая слюной. Но от одного он никак не мог отделаться, не мог пережевать, не мог перекусить. Потому что оно было твердым и неудобоваримым по своему составу. Он видел это нечто в ее глазах, и хотя понимал, что его разум в таких ситуациях склонен к преувеличениям, он не сомневался, что видел в ее глазах презрение.
Трудно описать, во что его превратило это чувство. Он целыми днями лежал в доме в окружении призрачных, бестелесных голосов, звучавших во время той встречи. Он мало ел, говорил сам с собой. Он смеялся. Он кричал. Он устало выходил из дома по вечерам и возвращался бегом в свою комнату, пил дождевую воду, стекавшую с его лица.
Эгбуну, я опасался, что он впадет в безумие. Потому что, помимо всего прочего, его преследовали странные, повторяющиеся сны, во многих из которых фигурировали птицы – курицы, утки, соколы и даже ястребы. Эти сны были порождением его воспаленного разума. Он превратился в подобие изгоя, отвергнутого землей и небесами. Живой акалиоголи. Я опасался, потому что мне стало ясно: объект самой сильной любви, поселившийся в сердце человека, часто находится далеко и недостижим для влюбленного. Объект, о котором на смертном одре страждет его душа, величественное узилище его сердца. Единственный способ спасти его – познакомить с новой любовью, не менее сильной, чем та, которая ему недоступна. Но поскольку такой женщины поблизости не было, я боялся за него.
Его падение в это состояние продолжалось много дней, Эгбуну, и как-то вечером, когда он бормотал сам себе, что она его ненавидит, он даже не сразу понял, что вернулся его друг.
У него чуть сердце не остановилось, когда он услышал громкий стук в дверь, а затем голос: «Брат Чинонсо, сын Бога живого!»
Он бросился к двери.
25. Младший бог
Аквааквуру, великие отцы в своей несравненной мудрости говорили, что если человек чего-то боится, то эта вещь больше его чи. Это нелегкая мудрость. Но правда то, что страх – важное явление в жизни человека. Когда человек пребывает во младенчестве, его жизнь управляется постоянными страхами. И когда человек взрослеет, страх становится его неотъемлемой частью. Все, что человек делает, определяется страхом. Ошибкой было бы задавать вопрос: как человек может освободиться от страха? Разве не сам страх – может быть, страх перед тем, что страх завладеет его разумом, – заставляет человека задавать этот вопрос? Человек должен жить в страхе. Человек ест, потому что боится умереть, если перестанет есть. Почему он переходит улицу с опаской? Почему вон тот человек идет со своим ребенком в клинику? Страх. Страх есть младший бог, безмолвный правитель вселенной человека. Страх, вероятно, самая сильная из человеческих эмоций. Гаганаогву, вспомни историю Азуки, человека, который в потасовке убил своего зятя триста семьдесят лет назад. Жрец Алы приговорил его к смерти за то, что он несправедливо забрал чужую жизнь. Мой тогдашний хозяин, Четаезе Иджекоба, был одним из тех, кто отвел Азуку в лес и повесил. Его глазами я видел, как вел себя этот приговоренный, как страх искажал даже его движения и голос, и было ясно, что каждое мгновение его жизни с момента вынесения приговора было заполнено страхом перед смертью. Человек, который убеждает себя жить без страха, вскоре обнаружит, что он переместился голым в страну безумия, в такое место, где у него ни единого знакомого.
Войдя в дом, Джамике сразу увидел, что моего хозяина пожирает страх, а также желание, ярость, любовь и скорбь. Но больше всего – страх перед тем, что Ндали больше никогда не будет принадлежать ему. Страх, Чукву! Младший бог, мучитель человечества, держащий человека на поводке, с которого тот не может сорваться. Пусть он мечется по дому, пусть запрыгивает на подоконники, пусть сколько угодно машет своими молодыми белыми крыльями, пусть он вызывает и кличет оркестр меньшинств – ему никуда не деться. Потому что, если он взлетит, бечевка остановит его, вернет на место. Чем занят сейчас человек – веселится? Пьет пальмовое вино на своей свадьбе? Получает благословение родителей и преклонение всей своей родни? Занимается он любовью с женой? Рожает его жена, а он в волнении ждет появления на свет ребенка? Чем бы он ни занимался, когда празднество закончится, когда гости разойдутся со свадьбы, когда он утолит свою страсть и успокоится, когда родится и уснет ребенок, страх вернется, он лишь станет сильнее прежнего и набросится на него, как сокол на птицу.
И моему хозяину в его великом страхе требовалась помощь. Он должен, по крайней мере, попытаться узнать, должен попытаться найти выход. Выход? Именно это он и пытался объяснить Джамике. А теперь, измученный, он опустился на колени и обнял друга, который после молений спустился с горы, исполненный духом великого божества, почитаемого в далеких землях, но еще и почитаемого детьми благочестивых отцов.
– Джамике, – сказал он. – Я знаю: ты – божий человек. Я знаю: Бог изменил твою жизнь, но я прошу тебя сделать для меня вот эту одну вещь. Я все еще печален, я очень печальный человек. Я все еще ни там, ни здесь. Я спасусь, только когда верну мою жену.
Хотя он в это время уже знал, что она для него потеряна, хотя и понимал, что подошел к грани безумия, его обеспокоил испуг, который он увидел на лице Джамике.
– Да, – сказал он с неистовостью, скрежеща зубами и еще крепче обхватывая тощую ногу Джамике. – Она моя жена, Джамике. Она моя. Мы собирались пожениться. Я страдал за нее.
Его друг явно не знал, что ответить. Он смотрел на моего хозяина, и тот ослабил хватку и продолжил:
– Около недели назад я встретил ее у ее дома, Джамике. Я видел ее так близко. Ее и ее сына. Ты знаешь, как его зовут, как зовут ее сына? Чинонсо.
– Он носит твое имя? – сказал Джамике, и мой мудрейший хозяин ожил, потому что, казалось, он нащупал что-то в человеке, у которого искал помощи.
– Так оно, так мальчика и зовут.
– Не могу поверить своим ушам, брат.
– Я думаю… – начал он, но вынужден был замолчать, потому что дыхание его прервалось от волнения; потом он начал снова: – Я думаю, тому есть причина, и я хочу ее знать. Она решила, что я умер? И потому дала мальчику мое имя? Или есть какая-то другая причина? – Он закашлялся и сплюнул в платок. – Мальчик – я его видел своими глазами, своими широко раскрытыми глазами, и мой дух говорит мне: я видел моего сына.
– Говорит?
– Так оно, – сказал он и щелкнул пальцами. – Ты бы не мог посмотреть на него? Ему на вид года четыре. Когда она вышла замуж за этого человека? Ты говорил – недавно?
– Ха! Это верно. Н-но когда это могло случиться?
– Я не знаю. Я не знаю. Ох, я не знаю. Один только бог знает. Но, брат, сердце мое сломано. Сейчас любой мертвец лучше меня. Я не сплю. Я не ем. Я не понимаю, почему так сложилась моя жизнь. Но я хочу знать, почему ее сын носит мое имя.
– То, что ты говоришь, правда, брат Соломон. Ндиичие говорят, что жаба при свете дня не будет бежать ни с того ни с сего. Либо что-то гонится за ней, либо она гонится за чем-то.
Истинно, Гаганаогву: такова мудрость всезнающих отцов!