Оркестр меньшинств — страница 83 из 86

– Я тебя понимаю, брат Соломон, – продолжал Джамике. – Проси меня о чем угодно, и я сделаю то, о чем ты просишь. Я хочу тебе помочь.

Тут мой хозяин поднял взгляд и увидел, что стоит на коленях и цепляется за тощие ноги друга, его бедного друга, который постился сорок дней и сорок ночей. Худоба Джамике потрясла его, он быстро убрал руки и сел на кровать напротив друга. И преобразило его это слово – «помочь», Эгбуну, обещание облегчения, надежды. Теперь он сидел, покачивая головой, и говорил:

– Я хочу, чтобы ты вернулся к ее мужу и сказал ему: «Господь послал меня к вам, мистер Огбонна, чтобы предупредить, что им грозит опасность».

Он ждал, что Джамике заговорит, но его друг только поднес руку к губам, чтобы отереть уголки удивленно открывшегося рта.

– Это не будет грехом, – сказал мой хозяин. – Ты только попытаешься узнать… узнать, в безопасности она или нет. Бог не запрещает ничего такого. К тому же ты – пастор. Так что никакой лжи тут нет.

Джамике отрицательно покачал головой. И хотя, казалось, ему потребовалось немало усилий, чтобы наконец заговорить, он все же не сказал (чего опасался мой хозяин): «Но Господь не посылал меня к нему. Вот в чем ложь». Нет, Джамике только сказал голосом, который рассекал воздух, словно серпом: он сделает то, о чем просит мой хозяин. А потом, словно подумав, что мой хозяин не слышал его, он повторил свои слова со слепой силой убежденности.

Мой хозяин замер. Потом, поднятый невидимой рукой, он встал на ноги.


Чукву, великие отцы часто говорят, что у антилопы выросла большая мошонка ради удобства охотника. Потому что теперь охотник со своей отравленной стрелой – даже если он старик и у него старые, слабые кости – сможет поймать эту антилопу. У мистера Огбонны, мужа возлюбленной моего хозяина, плохого человека, который воспользовался его отсутствием и похитил его невесту, человека, который уничтожил его, человека, из-за которого он теперь страдал, человека, который, возможно, предъявляет права на его ребенка, уже выросла большая мошонка. Он раскрылся перед притворным священником, шпионом, действующим в пользу потерпевшего урон царства моего хозяина. И вот, вечером следующего дня, когда сам горизонт надел маску, разукрашенную в тускло-серый и кроваво-красный цвета муравья пустыни[132], мой хозяин и его друг ехали в банк, в котором работал муж Ндали.

Он остался ждать у автомастерской, а Джамике отправился в банк. Мастерская расположилась под старым деревом угба – это дерево я тут же узнал. Оно росло там много лет. Более двух сотен лет назад, когда бессердечные люди арочукву тащили моего хозяина Йагазие и других плененных рабов со связанными руками и ногами, под этим деревом упала и потеряла сознание женщина. Захватчики вынуждены были остановить свой поход. Не раздумывая, один из них, плотный человек, дал знак остальным и сказал, что женщина, вероятно, больна и вряд ли дотянет до берега. И что тогда делать? Он разрезал на ней путы. Но женщина не шелохнулась. Они оставили ее лежать, будто спящую, на полянке, на которой росло это одно-единственное старое дерево.

Мой хозяин вышел из машины и встал под деревом с людьми из мастерской, его внимание привлек флаг Биафры, торчащей из окна здания. Флаг почти почернел от сажи, в одном углу образовалась дыра. Люди из мастерской предложили моему хозяину сесть на грязную скамейку у большой покрышки (вероятно, от фуры), на которой лежали всевозможные инструменты. Но он остался стоять, сложив на груди руки и глядя на улицу, а те продолжили свою работу.

Он только что купил бутылку «Чистой воды» у уличного торговца и пил, когда вернулся Джамике. Джамике пришел словно онемевший, как если бы что-то заставило его прикусить язык.

– Поедем куда-нибудь, поговорим, – только и сказал он скороговоркой, показывая на машину.

Они приехали домой к моему хозяину, и, только когда сели (он – на кровать, а Джамике – на стул), начался разговор.

– Брат мой, когда я вошел туда, он меня словно ждал. Он вскочил и сказал: «Пастор, пастор, я попал в беду». Я спросил у него, в чем дело, и он ответил: «Пастор, моя жена, моя жена». Его снедала душевная боль. Он сказал, Ндали видела того человека, за которого чуть не вышла замуж, и этот человек узнал, что мальчик – его сын.

Мой хозяин вскочил на ноги.

– Да, он твой сын, брат, – сказал Джамике, глядя на него.

– Как это случилось? Как?

– Он сказал, она забеременела до твоего отъезда из Нигерии. Когда ты уехал и она от тебя не получала никаких известий, она позвонила в Кипрский международный университет.

Иджанго-иджанго, ты, наверно, думаешь, как эти слова повлияли на моего хозяина.

– Повтори. Иси ги ни?[133] – вот все, что он смог сказать.

– Она позвонила в университет, позвонила Дехан, брат мой Соломон.

Он сидел молча. Я осенил его разум мыслью о тех двух случаях, когда она задержала его в себе и попросила кончить в нее. Потом я осенил его еще одной мыслью – о том вечере, теперь ушедшем в далекое прошлое, когда он настолько потерял голову, что кончил в нее и вышел из нее только после того, как почти все его семя изверглось. А он не сказал ей, опасаясь, как бы она не устроила ему головомойку. Тогда она попросила его включить свет, чтобы она могла вытереться салфетками. Он включил свет с облегчением – она не спросила его, вышел ли он из нее вовремя. И вот он включил свет и обнаружил плывущее по воздуху белое перо. Оно зачаровало Ндали. Она спросила, откуда оно взялось, почему летает тут в воздухе. И он ответил, что не знает. И то был просто один из многих случаев, о котором я ему напомнил. А мой хозяин теперь и сам вспомнил: когда он позвонил ей, получив от медсестры обещание надежды, Ндали сказала ему, что хочет сообщить кое-что, но сделает это позднее. Я до сих пор слышал ее голос, когда она сказала ему об этом по телефону много лет назад. «Это большая, большая новость, даже меня она удивила. Но я очень счастлива!»

– Она не получала от тебя вестей, беспокоилась, брат мой. Дитя Господа, она носила твоего ребенка – и вдруг много дней от тебя ни слова. Потом прошли недели, она ждала – ни слова. У нее была копия твоего уведомления о зачислении. Она позвонила в университет, и там ей сказали, что́ ты сделал.

Мой хозяин хотел было заговорить, но Джамике продолжал:

– Ей сказали, ты изнасиловал белую женщину и теперь проведешь двадцать шесть лет в тюрьме. Они даже сказали ей, приговор, мол, очень снисходительный и в большинстве мусульманских стран наказание за изнасилование – смертная казнь.

– Кто ей такое сказал?

– Ее муж мне об этом не говорил, но я думаю – Дехан. Он не знал всей истории; думаю, не знал. Но она пыталась. Она искала тебя, пыталась помочь. Он сказал, она не поверила, что ты мог совершить такое, и сообщила в нигерийское посольство в Турции, но там никто ничего не стал делать. Я помню об этом, брат: когда я звонил моим друзьям в Гирне, они мне сказали, нигерийское посольство в Турции звонило в университет. Так что я думаю, она пыталась, брат. Я был виноват, но она пыталась тебя спасти.

– Что еще? Что еще случилось? – спросил мой хозяин, потому как старая ярость стала снова закипать в нем.

– Ее семья, – сказал его друг и заплакал. – Они пришли в ярость от всего этого. Она забеременела вне брака, кроме того, она задействовала международные институты, чтобы спасти человека, преступника, содержащегося в тюрьме другой страны. Вот почему они прежде всего попросили ее уехать в Лагос. Огбонна такого не говорил, но я думаю, она пыталась тебя спасти. А потом опустила руки.

Иджанго-иджанго, что-то шевельнулось в моем хозяине, он почувствовал тепло внутри, словно что-то горячее проникло туда с неторопливой беспощадностью. Она опустила руки. Что это значит? Акатака, это значит, человек пытался сделать что-то, а потом перестал. Может быть, человек пытался поднять что-то, а потом ему приходит в голову, что он никогда не сможет поднять такой груз, и он сдается, опускает руки.

Мой хозяин сидел ошарашенный, словно мир, в котором он родился, жил, занимался любовью, спал, страдал, исцелялся, снова страдал, все это время был иллюзией, неким неожиданным видением слепого старика: только что яркое, светящееся, а через мгновение – мираж, который, будучи увиденным, тут же растворяется.

26. Пауки в доме людей

Чукву, твои уши были терпеливы. Ты слушал. Ты выслушал здесь мой пересказ всего перед божественным советом. Ты слушал, пока все деревья в Беигве были облачены, словно в яркие одеяния, в чарующие мелодии. Даже сейчас, пока я говорю, музыка льется отовсюду в светлые залы, проникая в них как пот через поры в коже. И повсюду вокруг – духи-хранители, которые должны выйти вперед и дать свои показания. Но я теперь должен поспешить и заполнить пропасть, которая открылась в моей истории. И мне не понадобится много времени, Гаганаогву, чтобы дойти до конца.

Чтобы не задерживать, я должен напомнить тебе о том, что часто говорят великие отцы, умудренные знаниями о войне и сражении: тому, что должно убить человека, не обязательно знать его имя. Это относится к моему хозяину. Потому что описывать то, во что он превратился за дни и недели после открытий Джамике, мучительно больно. Но я должен рассказать тебе о последствиях этих перемен, потому что дело, о котором я свидетельствую, требует этого. Эгбуну, мой хозяин превратился в джинна, человека-духа, бродягу, падшего скитальца, существо, крадущееся по бушу, в изолированного от мира изгоя по собственной воле. Он не желал слушать советов друга, который умолял его не начинать драку. Он же поклялся себе, что непременно начнет. Он истово поклялся себе, что вернет своего сына. Он говорил, что, кроме этого, у него не осталось ничего, за что стоило бы драться. И никто, даже я, его дух-хранитель, не мог убедить его не делать того, на что он себя настроил.

И потому он снова стал прятаться в кустах близ ее дома и, когда она возвращалась домой, пытался заговорить с ней, но она не выходила из машины, объезжала его и спешила прочь. Когда он понял, что таким образом ничего не добьется, он пришел в ее аптеку, кричал, что хочет забрать своего ребенка. Но она заперлась в кабинете и вызвала соседей через окно. В аптеку прибежали три человека, вытащили его и избили так, что у него распухли губы и было рассечено верхнее веко левого глаза.