смотрели на природу. Солнце встало? Если встало, то уже, наверно, день. Луна полная? Если да, то мы должны надеть наши лучшие одежды, опустошить наши сараи и подготовиться к празднованию Нового года! Если же мы слышим удары грома, то наверняка кончился сезон засухи и надвигается сезон дождей. Но, кроме того, мудрые отцы верили, что есть такая часть времени, которая может быть послушна человеку, средство, с помощью которого человек может подчинить время своей воле. Для них время не божественно; оно для них стихия, как воздух, которым можно воспользоваться. Они могут использовать воздух, чтобы гасить пожары, выдувать насекомых из человеческих глаз или даже заставлять флейты играть музыку. Точно так же время может подчиняться воле людей, когда какая-нибудь группа отцов говорит, например: «Мы, старейшины Амаокпу, встречаемся на заходе солнца». Это время подвижно. Оно может относиться к началу захода, к его середине или концу. Но даже и это не имеет значения. Имеет значение то, что они знают, сколько людей придет на собрание. Те, кто придет раньше других, будут ждать, разговаривать, смеяться, пока не соберутся все, и вот тогда начнется собрание.
И вот, следуя предписанному ходу времени, она появилась перед ним. Выглядела она даже еще лучше, чем раньше: накрасила губы сочной красной помадой, чем напомнила ему мисс Джей, надела платье леопардовой расцветки.
Когда он сел и поправил на себе шапочку, чтобы она закрывала всю голову, женщина сказала:
– Послушайте, Нонсо, я хотела спросить у вас, как вы оказались на мосту именно в тот момент и почему остановились? – Он начал было отвечать, но она подняла руку и закрыла глаза: – Мне это очень надо знать. Очень. Как вы там оказались именно в это время?
Он поднял глаза в потолок, чтобы не встречаться с ней взглядом.
– Не знаю, мамочка, – сказал он. Он тщательно подбирал слова, потому что ему редко приходилось говорить на языке Белого Человека. – Что-то меня толкнуло туда. Я возвращался из Энугу, и тут я увидел вас. И я сказал себе: я должен остановиться.
Он посмотрел в окно, задержал взгляд на ребенке, катящем палкой мотоциклетную покрышку по дороге, за ним следом бежали другие мальчишки.
– Вы в тот день спасли мою жизнь. Вы никогда не…
Зазвонил ее телефон, и она умолкла на полуслове. Она вытащила его из платка в сумочке и, посмотрев на экран, сказала:
– Ой, я должна была поехать кое-куда с моими родителями. Но я забыла. Извините, но я должна уйти.
– Хорошо, хорошо…
– Где ваши птицы? Я бы хотела их увидеть. Где вы живете?
– Дом двенадцать по Амаузунку, это у Нигер-роуд.
– О'кей, дайте мне ваш телефон. – Он подался к ней и назвал номер. – Я приеду к вам на днях. Позвоню вам попозже, чтобы мы могли встретиться снова.
Поскольку я увидел, как в моем хозяине начинается рост того великого семени, которое пускает сильные корни в глубь человеческой души и рождает плод привязанности, а он затем становится любовью, – я вышел из него и последовал за женщиной. Я хотел знать, что она будет делать, останется ли или исчезнет, как предыдущая. Я последовал за ней в машину, увидел выражение радости на ее лице. Услышал ее слова: «Чинонсо, забавный человек». Потом она рассмеялась. Я наблюдал за ней, смотрел с любопытством, увидел, как из нее выплыло нечто, словно поднялось облако густого пара. Я и глазом не успел моргнуть, как то, что появилось рядом со мной, превратилось в духа, чье лицо и внешний вид точно повторяли черты женщины, вот только тело у нее было светящееся, покрытое символами, нарисованными краской ули, а ее конечности украшали бусинки и нитки с ракушками. Это была ее чи. Хотя мне в пещере духов много раз говорили, что духи-хранители женщин человечества имеют бо́льшую силу восприятия, я удивился тому, что ее чи смогла разглядеть меня, еще находясь в теле хозяйки.
«Сын духов, что тебе нужно от моей хозяйки?» – сказала чи голосом тонким, как у девушек, что живут на дороге в Аландиичие.
«Дочь Алы, я пришел с миром, я пришел не со смутой», – сказал я.
Чукву, я видел, что чи, с кожей цвета бронзы, в который ты облачаешь духов-хранителей человеческих дочерей, посмотрела на меня глазами чистого огня. Она начала говорить, когда ее хозяйка нажала кнопку гудка и резко остановилась с криком:
– Господи Иисусе! Что ты делаешь, ога? Ты водить не знаешь как?
Машина, выехавшая ей навстречу, свернула на другую улицу, а она, громко вздохнув, поехала дальше. Видимо, уверовав, что с ее хозяйкой все порядке, чи обратилась ко мне и заговорила эзотерическим языком Бенмуо:
«Моя хозяйка воздвигла фигурку в святилище своего сердца. Ее намерения чисты, как воды семи рек Осимири, а ее желания столь же искренни, как чистая соль под водами Ийи-оча».
«Я верю тебе, Нвайибуифе, дух-хранительница света восхода, дочь Огвугву, и Ала, и Комосу. И пришел только для того, чтобы убедиться, что она тоже желает его. Я вернусь с твоим посланием, чтобы утешить моего хозяина. Пусть их воссоединение принесет им блаженство в этом цикле жизни, а также в седьмом и восьмом циклах жизни – Ува ха асаа, ува ха асато!»
«Поняла тебя!» – сказала она и, не задерживаясь больше ни на мгновение, вернулась в свою хозяйку.
Осебурува, я был в высшей степени удовлетворен консультацией с чи женщины. И с этой уверенностью я вернулся в моего хозяина и осенил его мыслью, что женщина любит его.
Аквааквуру, даже с мыслями о ее любви к нему, которыми я осенял его голову, он продолжал бояться. Я не мог ему сказать, что сделал. Чи не может общаться со своим хозяином напрямую. И человек даже не понял бы меня, поступи я так. Мы можем только осенять их мыслями, и если хозяин сочтет их разумными, то может в них поверить. И вот я смотрел беспомощно, как он идет с часто бьющимся сердцем и боится, что она исчезнет, как Моту. Дня три он проявлял забавное любопытство к своему телефону, ждал ее звонка. Потом на четвертый день, когда он спал на диване в гостиной, раздался звук подъезжающей машины – чей-то автомобиль въехал на его компаунд и остановился у его дома. Солнце село, и тени, которые вырастали днем, уже состарились. Он посмотрел в окно, увидел машину Ндали и вскрикнул: «Чукву!» Он совсем недавно съел ланч, и на табурете рядом с ним все еще стоял пластиковый кувшин с водой, в воде плавал пустой маленький пакетик, в котором прежде были земляные орешки, и пластиковый пакетик с порошковым молоком «Коубелл». Он поставил кувшин в раковину на кухне. Потом побежал в свою комнату и надел брюки, лежавшие на кровати. Быстро посмотрел на себя в зеркало на стене в своей комнате, благодарный Санди за то, что тот двумя днями ранее все-таки подстриг его. Когда он побежал в гостиную, его взгляд упал на синюю коробку с сахаром-рафинадом, она стояла полузакрытая в середине стола рядом с круглым пятном. Потом он посмотрел на ножку стола, возле которой лежал пластиковый пакет с нитками, иголками и маленьким мешочком с гвоздями. Он бросился убирать все это, а она тем временем постучала в дверь. Он снова вернулся через мгновение и оглядел комнату – не осталось ли еще чего, и когда не нашел ничего такого, что можно было бы быстро исправить, побежал к двери, все еще держась за сердце, пытаясь успокоить его. Наконец он открыл дверь.
– Как вы меня нашли? – спросил он, когда она вошла.
– Вы разве живете на луне, мистер-мэн?
– Нет, но как, мамочка? Дом в глубине, а номера плохо видны.
Она покачала головой, улыбаясь едва заметной улыбкой. Потом произнесла его имя, растягивая звуки, как это делает ребенок, который учится говорить:
– Но-н-со. Вы меня пригласите сесть?
Он снова обшарил глазами комнату и кивнул. Она села на большой диван у окна, а он остался стоять у дверей, словно прикованный к месту. Потом почти сразу же она поднялась и стала обходить гостиную. А он, глядя на нее, забеспокоился, не уловит ли она запах, висевший в воздухе. Он смотрел на ее нос – не морщит ли она его, не прикрывает ли рукой. Потом он с еще большей тревогой увидел на стене заметное пятно. Он боялся, как бы это пятно не оказалось птичьим пометом. Он двинулся с места, встал, закрывая собой пятно, за улыбкой пряча беспокойство.
– Вы живете один, Нонсо?
– Да, я живу один. Только я. Моя сестра не появляется, разве что дядюшка иногда, – быстро проговорил он.
Ее кивок не означал, что она внимательно слушает: он говорил, а она направилась на кухню. Когда он подумал о состоянии кухни, сердце у него упало. Все четыре стены под потолком были покрыты паутиной, почерневшей от сажи, отчего казалось, что пауки сплели там себе гнезда. В раковине стояла куча грязных тарелок, ни к одной из них не прикасалась губка, вырезанная из плетеного мешка, в сеточке, съежившись, лежал кусок зеленого мыла. Но еще более позорным казалось кое-что, в чем не было его прямой вины: кран на раковине. Он давно вышел из строя и не использовался, верхняя часть была с него удалена и заменена черным полиэтиленовым пакетом. На черной доске стояла почерневшая от грязи керосиновая плитка, на ней оставались обгоревшие кусочки куриной шкурки, которую он поджаривал, вывернув фитиль на полную, а вокруг по периметру были разбросаны зернышки сухого риса и что-то похожее на засохшие шкурки помидора. Хуже того, в дальнем углу за дверью, которая вела во двор, стоял мусорный бачок, до самого верха заполненный отбросами и издававший гнилостный запах.
Эгбуну, он бы умер от стыда, если бы она задержалась на кухне чуть подольше, после того как включила свет и над грязными тарелкам поднялся рой мух. Он испытал облегчение, когда увидел, как москитная дверь чуть приоткрылась, потом ее пружина уступила нажиму, и она распахнулась в задний двор.
– У вас много кур! – сказала она.
Он подошел к ней. Одна ее нога стояла на пороге, другая – во дворе. Она подалась назад на кухню, к нему.
– У вас много кур, – повторила она, словно удивляясь.
– Да, я фермер-птицевод.
– Ух ты! – воскликнула она.
Выйдя во двор, она принялась во все глаза разглядывать птиц в курятниках. Потом, не сказав ни слова, вернулась в гостиную и снова села на диван рядом со своей сумочкой. Он прошел за ней, и, когда она садилась, расставив ноги, перед его взором на миг мелькнули ее трусики. Он подсел к ней, обеспокоенный тем, что увиденное может отпугнуть ее. Некоторое время она молчала, но продолжала смотреть на него взглядом, от которого он чувствовал себя настолько неловко, что ему хотелось спросить, не презирает ли она его из-за того, в каком состоянии он держит дом, но слова лежали в его рту, как пушечное мясо в ожидании выстрела. Чтобы она не отправилась на еще одну экскурсию по дому, он попытался завязать с ней разговор.