— Понял! — тяжело вздохнул Витя.
Партизан Саша
Пробираться в лесу нехожеными тропами, прислушиваться к каждому шороху, находить дорогу по едва уловивым приметам, прячась в лесной чаще, не упускать из виду противника и в дерзких вылазках подбирать только что оставленное на поле битвы оружие — какое счастье! Главное, это была уже не ребячья игра в войну, а самая настоящая война. И он, Шура Чекалин, вчерашний школьник, был настоящим защитником родины.
Когда в партизанском отряде заговорили о нехватке вооружения, Шура первый вызвался добыть его. Никто лучше не знал местности, чем он. Недаром еще десятилетним парнишкой увязываясь за отцом на охоту, он вдоль и поперек исходил родные леса. Сначала только присматривался, учился заряжать ружье, раскладывать костер, а года три- четыре спустя стал и сам заправским охотником. Как все это пригодилось теперь — знание оружия, умение ориентироваться в незнакомой местности, способность выслеживать зверя, оставаясь необнаруженным, и прочие охотничьи навыки!
Трос суток Шура провел один в лесу. У него уже были припрятаны под ворохом опавших листьев две винтовки к несколько гранат. Ему хотелось раздобыть еще патроны. Буханка хлеба, которую он захватил с собой, кончилась. Чтобы обмануть голод, он жевал сосновые иглы и запивал их водой из колдобин и луж. На ночь забирался в дупло древнего дуба и засыпал спокойно, как у себя дома.
— Шура не приходил?
— Нет.
Командир отряда Тетерчев снял с плеча автомат и повесил его на крюк над нарами.
— Зря отпустили мальчонку. Молод еще самостоятельно в разведку ходить.
— Никто его не посылал. Сам вызвался! — огрызнулся комиссар Макеев, сушивший над печкой мокрую от дождя куртку. — А молод, так не надо было брать в отряд. У нас не детский сад — с младенцами нянчиться.
А сам на шум шагов бросился к выходу.
— Шура, ты?
Но это был Алеша Ильичев, рабочий-печатник, немногим постарше Шуры. Оглядев присутствующих, он начал отстегивать гранаты у пояса.
— Что, Шура еще не приходил?
Тетерчев молча покачал головой.
— Да-а… — протянул Ильичев. — Может, немцы его сцапали, а?
Партизаны один за другим возвращались в землянку. Кто из разведки, кто после выполнения другого задания, голодные, усталые, промокшие, и каждый непременно спрашивал:
— А Шура что? Не вернулся еще?
Все уже сидели за столом. Дядя Коля, кашевар, высокий, сухощавый, с небритой седой щетиной на длинном лице, разливал кипяток по кружкам. В дальнем конце землянки, там, где ступени круто поднимались вверх, показалась вихрастая мальчишеская голова. Обрызганное дождем лицо сияло.
Шуру окружили.
— Где пропадал?
— У немцев в плену, что ли, был?
— Ведь трое суток…
Молча, с торжественной улыбкой Шура положил перед командиром две винтовки, около десятка гранат и, схватив на ходу ломоть хлеба, побежал к выходу.
— Куда ты? Постой!
Но его уже не было в землянке. Минуту спустя он притащил целый ящик патронов.
— А ты говоришь, молод в самостоятельные разведки ходить, — подмигнул Тетерчеву Макеев. — Где же ты все это раздобыл, Шурка?
Набив рот по самое горло, Шура, ухмыляясь, пережевывал хлеб.
— Да не приставайте вы к нему, дайте ему поесть. — сказал Макеев. — Вот сейчас лепешки поспеют. Поужинаешь и спать ложись. Устал, поди.
С блаженным видом Шура прихлебывал кипяток из кружки.
— Спать некогда. До завтра хочу радио наладить, а там опять в лес смотаться. У меня в дупле припрятано еще несколько таких штучек, — кивнул он на гранаты, — да ящик с патронами. Всего сразу уволочь не мог.
— Экой ты неугомонный какой! — ласково попрекнул Тетерчев. — Да вот что, я уже говорил братве. Мы будем звать тебя Сашей, Шура у нас уже есть.
На раскаленной докрасна чугунной печке в шипящем на сковороде свином сале подрумянивались ржаные лепешки. Светловолосая девушка в гимнастерке, с засученными по локоть рукавами обернулась к Шуре раскрасневшимся от жара лицом.
— Ты не обижайся, что я у тебя имя отбила. Я постарше. И в отряде раньше тебя.
Она засмеялась, и вздернутый нос ее забавно натянулся над пухлой верхней губой.
— С чего это мне обижаться? — сказал Шура рассудительно, поднимая голову над радиоприемником. — «Саша» будет вроде боевой клички, «Шура» останется для домашних.
— Да ты, я вижу, шутник! — одними глазами улыбнулся командир. — Скажи, неужто и вправду наладишь у нас радио?
— А как же! Завтра утром проснетесь и услышите: «Внимание! Внимание! Говорит Москва».
— Вот здорово! — Шура Горбенко отошла от печки, вытирая платком вспотевшее лицо.
— Ну, граждане хорошие, я уже сотню отхлопала. Хватит с вас?
— Валяй другую, — сказал Тетерчев.
— Вот ненасытные! Дядя Коля, много еще у тебя там теста?
— Да тут на целую дивизию хватит, — жалобно проговорил кашевар. — Только это не тесто, а жижа какая-то!
— Эх ты, горе-повар! Зачем же ты столько воды наболтал? Подсыпь-ка еще муки.
— Да я уже подсыпал, а оно все не густеет, — горестно вздохнул дядя Коля. — Там в мешке немного осталось.
Шура Горбенко деловито поболтала палкой в жиже.
— Отлей-ка половину вон в тот горшок. Так. Теперь ведро вынеси на холод, чтобы не прокисло, а в горшок подсыпай муки. Правильно… А теперь замешивай. То-то вот оно, бабье дело, — поучительно добавила она, — Мы с вашим, мужским, справляемся, а вы с нашим что-то не очень. А еще старый партизан. Не стыдно тебе?
Дядя Коля сокрушенно крутил остриженной ежиком седеющей головой, юмористически поблескивая узкими щелками глаз.
После чая с хрустящими ржаными лепешками и медом, который Шура привез с отцовской пасеки, улеглись спать. От сосновых веток, устилавших, нары под матрацами, в жарко натопленной землянке стоял густой смолистый запах. Кругом храпели и посапывали на разные голоса. Над землянкой шумел осенний дождь, однообразный и унылый, как старческая воркотня. Шура долго лежал без сна, глядя в темноту широко открытыми глазами, и счастливо улыбался.
Утром он вскочил, когда все еще спали. Накинув полушубок, вышел из землянки, взлез на сосну и несколько минут в сером рассветном сумраке колдовал над антенной. Потом ощупью спустился в землянку, чиркнул спичкой и при тусклом свете коптилки снова начал возиться с радиоприемником. А немного времени спустя удивительно знакомый голос проговорил привычное: «Внимание! Внимание! Говорит Москва…»
Партизаны просыпались один за другим, щурили на свет удивленные глаза и, как старому другу, улыбались знакомому голосу.
Отец и сын
Дождливым осенним вечером Павел Николаевич шел из Лихвина в Песковатское. Нужно было захватить кое-что из продуктов жене и сыну на дорогу. Надежда Самуиловна уговаривала и его ехать с ними. Муж коммунистки, у которой были враги среди подкулачников, отец партизана… Если немцы придут, ему несдобровать. Павел Николаевич колебался. Ему не хотелось оставлять Шуру. Казалось, что в трудную минуту он может понадобиться сыну. И хозяйство жаль было бросать на стариков. В случае чего он и картошку закопает и одежу припрячет. Деду с бабкой одним не справиться. Немцы всё ограбят. Вернешься из эвакуации, а дома пусто.
Еще не совсем стемнело. Павел Николаевич тоскливо оглядывал с детства знакомые, столько раз исхоженные места. Вот здесь под вязами в троицын день собирался народ со всех окрестных деревень, девушки завивали венки, хороводы водили. Дальше за дождем и туманом притаилось родное село. Хмурились под намокшими крышами избы без единого огонька в окнах. На улицах тишь, безлюдье. Молодежь в армии. А кто не был еще призван, но способен носить оружие, ушли партизанить, скрывались в лесах. Нет, он не уедет с женой, Он будет держать связь с партизанами, будет, пока жив, отстаивать родную землю, своих стариков и нажитое трудом добро.
Дождь припустил сильнее. Ветер сбивал с деревьев последние мокрые листья, и они тяжело шлепались на дорогу.
Павел Николаевич прибавил шагу, потом побежал под хлещущим дождем, скользя сапогами по размокшей глине. В дедовой хате сквозь плотно занавешенные окна узенькой полоской пробивался свет. Не переводя духа, Павел Николаевич взбежал на крыльцо. В сени доносился громкий разговор, несколько мужских голосов наперебой. Пока Павел Николаевич искал в темноте сеней ручку двери, кто-то очень знакомый сказал:
— А в Косолапове обещали еще и телку дать.
«Шурка!» — задохнулся от радости отец и, нащупав наконец ручку, шагнул через порог.
У деда за столом, кроме Шуры, сидели Ильичев и Тетерчев.
— Вот здорово, что ты пришел, папка! — кинулся ему навстречу Шура. — Ты нам жутко нужен.
— Заготовку продуктов делаем, Павел Николаевич, — сказал Тетерчев. — Без тебя, как без правой руки. Мучицы бы нам надо, да поскорей. А то у нас повар не очень высокой квалификации. Разболтал муку с целым ведром воды, подсыпать — еще на неделю хватит, а не то скиснет. — И он со всеми подробностями рассказал, как Шура Горбенко пробирала дядю Колю за перевод партизанского добра.
— Мать уехала? — спросил Шура.
— Нет еще, собирается.
— Ты не вздумай с ней эвакуироваться, — тоном старшего наставлял он отца. — Проводи ее и возвращайся. Что ты будешь за ней ездить!
— Да, Павел Николаевич, ты нам здесь нужен, для связи, — сказал Тетерчев. — В отряд пока не зову, у нас людей хватит. А от тебя и на месте польза будет. Деревня на большаке стоит. Пройдут немецкие части — замечай какие, сколько их и куда направляются, А мы Сашу к тебе за сведениями посылать будем. А ежели отступать придется, так мы тебя в отряд с дорогой душой примем. Согласен, что ли?
По договоренности с колхозом партизаны получили крайние огороды, те, что у самой опушки.
— И нам способнее, и вам ближе, — говорил председатель. — Только уж не взыщите, доставка ваша. Мы в это дело не мешаемся.
Но овощи до прихода немцев партизаны так и не успели запасти.
— Капустки бы мне, — сетовал дядя Коля, — свинина есть, я бы вам таких щей наварил — язык проглотишь.