– Конечно, дорогой, в Коммерси мне очень и очень понравилось, – Луиза-Елена улыбнулась неподдельной светлой улыбкой. При этом была абсолютно искренней: ей и в самом деле понравилось… сколько внимания уделяет молодой жене дорогой Григорий.
А так…
Что ж – пусть играется в этих «солдатиков», сколько захочет!
К тому же, кажется, сами «живые игрушки» совсем не против, чтобы граф «забавлялся» с ними вволю: и «синие шведы» в мундирах цветов флага своей страны, а тем более запорожцы, которые в странных костюмах весьма походили на турок…
– Олена!
– Да?
– Олена, дорогая моя!
– Слушаю, слушаю внимательно!
– Должен кое-что тебе сказать.
– Так говори, пожалуйста.
После парада они вернулись в празднично украшенный дом и уединились в гостиной в ожидании обеда. Теплый воздух комнаты был насквозь пропитан солнечными лучами и хвойными ароматами. Они вдвоем, никто посторонний не увидит и не услышит супружескую беседу…
– Говори, Григорий!
Самый талантливый европейский дипломат и победоносный воин в конце концов смог выжать из себя следующую нелепицу:
– Ты знаешь… Нет-нет, не знаешь! Я знаю, что не знаешь… Так как не можешь знать…
Все это выглядело столь неуклюже, что Луиза-Елена едва не рассмеялась. Однако сдержалась: не позволяла серьезность момента.
– Благодарю, дорогая, – выдохнул Григорий, словно поняв и оценив ее усилие (а может, он действительно все понял?), и продолжил выжимать отрывистые слова: – Я очень влюблен… Влюблен в тебя… Именно в тебя, волшебная моя Олена… И это – истинная правда.
Луиза-Елена почти совсем задержала дыхание, словно опасалась спугнуть хрупкого мотылька, присевшего отдохнуть на нежный цветочек.
– Можешь смеяться надо мной, дорогая, но все же ничего подобного в моей жизни еще не происходило! Никогда-никогда не происходило!..
Тут она в конце концов не выдержала и улыбнулась одними уголками рта.
– Да, знаю, что это выглядит по меньшей мере странным… а возможно, даже абсолютно бессмысленным. Тем не менее, иначе не скажешь.
Бедняга Григорий перевел дух и продолжил:
– Ты могла услышать от верного моего Кароля, от слуг или неизвестно еще от кого другого… Да – я бывал влюблен. Даже не один раз, а дважды.
Теперь Луиза-Елена вздохнула с плохо скрытой грустью.
– Знаю, что об этом не принято говорить… тем более, с молодой женой… Тем более с тобой, любимая моя Олена… И тем более на Рождество…
– Нет-нет, почему же? Говори!
Луизе-Елене на самом деле тяжело было перенести такое признание.
Тем более – от мужчины, за которого она вышла замуж меньше месяца назад.
Тем более – от ее дорогого благородного рыцаря Григория.
Тем более – на Рождество…
Однако он услышал лишь то, что услышал, и продолжил неожиданную исповедь:
– Но тем не менее, ты знай об этом… просто знай: они были в моей жизни когда-то давно – но давно и умерли. Давно. Обе.
Луиза-Елена вздрогнула.
– Софийка… Она была первой. Мы были еще детьми, когда родители сговорились о нашем браке. Но потом случилось много чего… Поражение шведов и казаков под Полтавой, неудачная попытка моего отца с помощью поляков и крымцев освободить Украйну, поспешный отъезд в Стокгольм, бедность в эмиграции. Софийкин отец не выдержал ударов судьбы и вернулся на родину вместе с дочерью. Там Софийка тосковала по мне, очень тосковала. От тоски и умерла.
– Несчастная, – невольно сорвалось с уст… хотя Луизе-Елене не слишком легко было смириться с тем, что сердце ее любимого когда-то принадлежало другой женщине…
И даже девушке.
– Да, несчастная.
– А вторая?
Хоть как это было тяжело, но лучше уж выслушать все сразу, чем мучиться потом такой же ревностью.
– Другую звали Лейлой.
– Лейлой? – удивилась Луиза-Елена, хотя и знала, что муж полжизни прожил на Востоке.
– Лейла. Вдовушка-турчанка. С того времени, как нас с Софийкой разлучили… Знаешь, я тогда решил, что больше никогда уже не полюблю!
– Наивный!.. – вопреки напряженности момента, Луизе-Елене на миг стало весело.
– Разумеется, – согласился Григорий. – Прошло почти полтора десятка лет, и черные как ночь глаза Лейлы немного подлечили кровоточащие раны моего сердца. Но все же и с ней не судилось мне стать счастливым окончательно.
– Это потому, что ты католик, а она – мусульманка?
– Тогда нам это не мешало, – честно сознался Григорий, – хотя ты права: наша с Лейлой любовь была обречена от начала… вот хоть бы из-за веры!
– Это она тебя предала?
– Наоборот: отдала жизнь и свою, и своих слуг, только бы не предавать меня.
Большая светлая комната словно уменьшилась и затемнилась.
– Да, мне и самому жутко вспоминать об этом, но ведь оно было, было!.. Как и у каждого, у меня есть могущественные враги. Один из негодяев решил использовать нашу любовь для достижения победы надо мной. Тогда Лейла заразилась смертельной болезнью. И весь свой дом заразила также…
– Не упоминай о таком больше никогда, прошу! – взмолилась Луиза-Елена.
– Я не буду, разумеется. Только вот сейчас сказал, и хватит.
– Почему именно сейчас?
– Ведь нынче Рождество, а во время праздников о прошлом горе забыть легче. И к тому же ты иначе не поймешь, насколько я счастлив тем, что судьба милосердно подарила мне третью любовь!
Абсолютно неожиданно Григорий вскочил со своего кресла, упал перед женой на одно колено и промолвил торжественно:
– Пусть это звучит сколь угодно бестолково, но ныне и сейчас, дорогая моя Олена, я клянусь во что бы то ни стало уберечь нашу с тобой любовь от еще больших несчастий, которые постигли когда-то меня, Софию и Лейлу! Поверь: я буду очень стараться, чтобы ты была со мной веселой и счастливой. А чтобы печальной и несчастной – так этого не будет никогда-никогда! Ведь всю свою неизрасходованную нежность с удовольствием отдам тебе! Только тебе одной, любимая моя Олена, госпожа измученного моего сердца!..
Сказал это – и замер, припав губами к ее руке. А Луиза-Елена сидела в кресле молча и гладила светлые волнистые волосы Григория. В этот момент она ненавидела нынешнюю моду, заставлявшую мужчин прятать настоящую прическу под париком. Как хорошо, что сейчас они одеты просто, по-домашнему, без этих глупых изощрений… Ведь у него такие красивые, мягкие, шелковистые волосы, которые так приятно гладить…
– И еще чрезвычайно благодарю за «синих шведов», дорогая моя Олена.
– За что же здесь благодарить?
– За замечательный свадебный подарок.
– А-а-а… они?
Теперь у Луизы-Елены не хватало слов.
– Кто именно? Не понял…
– Твои бывшие женщины, София и Лейла?
В его светло-карих глазах читался немой вопрос.
– Что именно дарили тебе они?
– Почти ничего.
– Неужели?!
– А чему здесь удивляться? Когда мы жили в эмиграции в Стокгольме, каждая серебряная крона казалась роскошью. Что же могла подарить мне Софийка, кроме ласкового взгляда?
– А Лейла?
– Ради ее же безопасности мы старались скрыть нашу любовь от посторонних, а подарки могли нас выдать. То, что произошло, лишь подтвердило опасения. И я был счастлив уже тем, что несчастная Лейла отогрела мое сердце. Ее любовь сама по себе была огромной ценностью для нас обоих.
– Бедный мой Григорий!.. – она уже в который раз погрузила длинные тонкие пальцы в волнистые волосы мужа.
– Вообще-то, должен тебе сознаться, что я не получал подарков не только от Софии и Лейлы, но и от кого бы то ни было. Как старший сын в семье, все время заботился о других: поддерживал матушку, пока отец сидел под домашним арестом у султана, правдами и неправдами собирал деньги сестрам на приданое… Потому, не считая поднесенного на нашу замечательную свадьбу, за всю жизнь мне подарили разве что две вещи: розу и портрет королевы Марии Аделаиды. Остальное – это честно заработанное жалованье за те или иные услуги.
– А что это за роза? – мигом забеспокоилась Луиза-Елена.
– Ревнуешь? – теперь в глубине глаз Григория она увидела хитрые искорки. – Я заботливо засушил этот цветок и когда-нибудь покажу тебе, не волнуйся.
– Это от Софии или от Лейлы?
– Нет-нет, от совсем другой девочки, которая со временем сделала просто головокружительную карьеру.
– Кто она? – не сдавалась Луиза-Елена.
– А вот об этом тебе знать пока что не следует, поскольку…
Вдруг Григорий отскочил от жены и с самым серьезным выражением лица уселся в кресло. Не успела она удивиться, как за дверями комнаты прозвучали шаги камердинера.
– Можешь не волноваться, в благородном сердце гетманыча Орлика есть место лишь для одной женщины, другие мертвы либо вычеркнуты оттуда, – прошептал он. В этот момент двери растворились, и камердинер доложил:
– Его светлость графа Орли де Лазиски желают видеть Филипп и Карл-Густав Штайнфлихты – двое молодых шведских дворян, которые…
– Как?! Как ты сказал?! – Григорий аж подскочил от неожиданности.
– Филипп и Карл-Густав Штайнфлихты… – пробормотал растерянный камердинер, который не понял бурной реакции графа. – Говорят, что якобы намерены записаться в полк «синих шведов», чтобы служить под началом вашей светлости.
– Кто это такие? – спросила Луиза-Елена.
– Веди их сюда, и немедленно! – приказал Григорий камердинеру. Когда же тот вышел из комнаты, обратил сияющее лицо к жене: – Что за прекрасное Рождество выдалось нынче! Это, дорогая, мои племянники, дети сестрицы Настуси. Представь себе: до Стокгольма уже дошли сведения о том, что отныне у меня есть драгунский полк… Хотя…
Григорий вскочил, прошелся по комнате туда-сюда и сказал:
– Кароль – вот чья это работа! Конечно же он написал Штайнфлихтам, больше некому.
Глаза мужа сияли неподдельным счастьем.
– Ну что ж, дорогая Олена, ты наконец поняла цену твоего свадебного подарка? Ведь теперь рассеянные по территории всей Европы казаки, казацкие дети и внуки начнут собираться в мой полк – только представь, что это будет за арми