дин из немногих, кто не просто остался жив в ту трагическую ночь, но храбро бился с боевиками под руководством лейтенанта Дадабаева, нанеся им значительный урон.
О боевых делах лейтенанта Богусловского сержанты тоже были наслышаны, поэтому его слово для них тоже являлось авторитетным.
Когда же официальный разговор окончился твердым заверением сержантов сделать все, чтобы коллектив заставы стал единой семьей, Михаил Богусловский задал вопрос:
— Откройтесь теперь: над чем так дружно смеялись пограничники во время так называемых теоретических занятий? Над старшим лейтенантом?
— Да. Шел на проверку, а ни одного наряда не увидел. Ему младший наряда показывает на них, а он вместо «спасибо», вдруг осерчал.
— Я так и предполагал, что над ним. Хочу по этому поводу дать вам совет. Поскольку не могу запретить зубоскальство, ибо это — извечно, рекомендую все же не объединяться в этом с подчиненными… Запомните, как вы будете относиться к старшим по званию, так и к вам станут относиться подчиненные. Еще одна настоятельная просьба: помогите новому на нашей границе офицеру освоиться. Как мне помогли.
— Вы-то сами признали необходимость помощи, а он…
— Давайте вместе подумаем, как его в нашу веру обратить. Я готов поддержать любую разумную рекомендацию. Это же я повторю на совещании старших пограннарядов. Прошу присутствовать и вас. И не отмалчиваться. Повторюсь: мы все, вы, старшина, мой зам и я, несем полную ответственность за дела заставские. Из этого и исходите.
До боевого расчета оставалось лишь пара часов, когда завершился разговор со старшими пограничных нарядов. Михаил Богусловский услышал много такого, о чем предстояло основательно подумать. Один из важных советов — коренным образом изменить систему службы в тугаях. А вот как это сделать, толково никто не посоветовал. Оставалось одно: думать самому и просить, чтобы думали все, и если возникнет что-либо стоящее, обсудить.
Когда в канцелярии остались Богусловский и Алдошин, Михаил Богусловский попросил старшину:
— Пожалуйста, составь план охраны и распорядок дня. Я не думаю, что разговор с замом слишком затянется. Минут за пятнадцать до боевого я приду с ним. Если он протрезвеет.
— Хорошо.
Михаил Богусловский решительно направился в дом, собираясь серьезно объясниться с Сахидовым, хотя, если признаться, он пока еще не представлял, с чего начать разговор, дабы не привел он к окончательному разрыву, после которого уже не будет нормальной совместной работы. И только когда подошел к офицерскому дому, определился точно: разговор при женах. Пусть знают и Гульсара, и Зухра о его, начальника заставы, требованиях и со своей стороны влияют на Додо Сахидовича.
Как и ожидал Богусловский, реакция Сахидова была резкой. Он просто взвился:
— Разве женщины могут обсуждать дела мужчин?!
— Давай, Додо Сахидович, не станем уподобляться трусам, которые придумали сотни отговорок, чтобы вознести себя. У вас — шариат и много других ограничительных моментов, у нас — тоже. Чего стоит только такая сентенция: у женщины волос длинный, а ум короткий. Но наши жены — боевые подруги и, как мне видится, просто обязаны знать максимум допустимого о наших делах, помогая нам по силе возможности. Твоя Зухра, это видно, безумно тебя любит, потому не откажется помочь тебе обрести уверенность, отбросить зряшние обиды.
— Я уверен в себе. Мне няньки не нужны.
— Это ты так думаешь, а не те, кто рядом с тобой. Впрочем, давай ближе к делу. У тебя или у меня? Давай поговорим по душам за ужином.
Явно не понравилась Сахидову настойчивость начальника заставы. Несколько минут он насуплено молчал, потом через силу согласился поужинать в его квартире. Нет, он не боялся откровенного разговора, считая, что у него есть довольно веский козырь (лейтенанта ведет на поводу начальник отряда, а возможно, и более высокие чины), себя же он считал незаслуженно оскорбленным, поэтому правда на его стороне. Его лишь смущало то, как Зухра, которую он любил и любовью которой очень дорожил, воспримет упреки начальства в его адрес. Не поняв всего, вдруг она изменит к нему отношение, а это станет для него еще одним тяжелым ударом, вынести который будет очень трудно.
Гульсара сразу же поняла, ради чего совместный ужин, и шепнула Зухре, что мужья их любимые станут выяснять отношения.
— Мой совет тебе, слушай внимательно, не вмешиваясь. Мы с тобой потом сами обсудим возникшую проблему.
— Разве гюрза успела проползти между ними?
— Давно проползла. Когда они еще не знали друг друга. Просто они пока не знают об этом.
— Разве так бывает?
— Бывает, милая Зухра. Очень часто бывает.
Женщины, объединившись, споро собрали стол и несколько минут они беседовали вроде как ни о чем. Первой завела серьезный разговор, начав с момента встречи их, вернувшихся со свадьбы, Гульсара:
— Как мне видится, именно в тот момент стало ясно: мужчинам следует честно объясниться друг с другом, но они никак не решатся приступить…
Михаил Богусловский с благодарностью принял от Гульсары кончик нити предстоящего разговора. Его оскорбили слова Додо Сахидовича, явно заподозрившего начальника во взяточничестве. Но это, как говорится, дело второе. События каждый воспринимает в меру своей испорченности. Главное в ином: заместитель начальника заставы по боевой подготовке, вместо того чтобы проводить занятия, пьянствовал. Более того, он солгал, будто проводил инструктаж с командирами отделений, а на самом деле передоверил им свои обязанности. Никакого инструктажа он не проводил, а когда прапорщик Алдошин предложил ему помощь, ответил ему грубостью.
Высказав все это, Богусловский заговорил еще тверже:
— Что касается крупной взятки, это в самом деле так. Хоть и замаскированная, но все же взятка. Ты обо всем узнаешь, если я и все допущенные к тайной операции убедимся, что тебе, Додо Сахидович, можно доверять. А пока — не обессудь. Что же касается отношения к службе, к обучению, к воспитанию личного состава, здесь надо действовать личным примером. Я объявляю условие, выполнение которого обязательно: никогда, ни в какой ситуации не перекладывать свои дела на плечи солдат и сержантов. Не уподобляйся, Додо Сахидович, нерадивому солдату, который, получив приказ, всякий раз упирается: «А почему я?» Твои обязанности тебе известны, и напоминать о них я не стану. Если есть какие сомнения, прочитай еще разок Инструкцию. Там все черным по белому написано. Второе, не менее важное: не считай себя элитой, а солдат — мусором. Мы все из одного теста и делаем одно дело. Солдат нужно не только учить, но и учиться у них. Искренне. Тем более что здесь граница не такая спокойная, как в Прибалтике. Извини, но я вынужден сказать, хоть это и удар по твоему самолюбию: личный состав заставы на занятиях, которые ты должен был проводить, смеялся над тем, как ты проверял службу пограничных нарядов. Я тоже обмишулился во время задержания контрабандистов, но, услышав упрек, не обиделся, а попросил сержантов и других «старичков» поучить меня. Довольно приличное время я ходил младшим наряда. Пострадал ли мой командирский авторитет от этого? Уверен — нет. Во всяком случае, в курилке не смеялись по поводу моих промахов.
— Мне не нужна помощь. Я вырос в тугаях.
— Однако мимо нарядов проходил, не замечая их. Младший наряда тебе пальцем тыкал. Разве не так?
Сахидов налился багровостью, но ничего не ответил. Ему обидно было выслушивать все это, но еще обиднее, что лейтенант не стесняется унижать его при женщинах, при любимой жене. Однако он еще не совсем потерял совесть и не спорил, если говорили правду-матку.
— Еще одно условие, — продолжил Михаил Богусловский, не дождавшись ответа на свой вопрос: — Считать прапорщика Алдошина ответственным за дела на заставе наравне с нами. Если мы будем едины, тогда застава будет единой с нами. Со своей стороны я обещаю, что не стану больше делать вот таких нотаций — только советовать, если что-либо будет не так. Но подчеркиваю: при условии четкого исполнения своих обязанностей и инициативности.
— Я уже по горло сыт инициативностью! — Сахидов полоснул ребром ладони по горлу. — Преподан мне очень хороший урок.
— Надеюсь, расскажешь? Может, не так страшен черт?
— Страшен, Михаил Иванович. Очень. Но я хочу дослушать до конца все твои условия и тогда решу, стоит ли выворачивать душу наизнанку.
— Хорошо. Мое последнее условие. Пожалуй, самое важное. Ни в коем случае не отправляться на службу под хмельком и даже с запахом перегара. Нам не следует забывать, как важен для личного состава заставы нравственный облик командира. У нас практически нет строя и повседневного контроля за подчиненными, они на многие часы представлены сами себе, и вполне понятно, если офицер показывает пример отрицательный, это действует разлагающе. И потом, достаточно одного трагического случая для Приостровной. Скажу прямо: если еще хоть раз повторится сегодняшнее, поставлю вопрос об откомандировании тебя с заставы. Такой заместитель мне не нужен. Не поддержит меня начальник отряда, достучусь до Пограничной группы, не найду понимания в Управлении — дотянусь до Москвы. Еще раз подчеркиваю: почти вся застава погибла по вине начальника заставы и старшины, которые за рюмкой водки не увидели страшного. Один лейтенант Дадабаев действовал трезво и не только спас часть бойцов, но сумел повернуть дело так, что нами была уничтожена горная база подготовки воинов Аллаха. Застава и водка — несовместимые вещи. Вот почему я тебе заявляю: будешь пить — расстанемся. Повторяю, до Москвы дойду, а своего добьюсь.
— Зачем так далеко, Михаил Иванович? — с неумело скрытой иронией спросил Сахидов. Вот и его час настал. Сейчас утрет нос выскочке, которого тянут вверх друзья-приятели, имеющие власть в пограничных войсках. — Подполковник Костюков, твой опекун, любую просьбу поддержит.
Неожиданные для Михаила Богусловского слова. Не ими ли объясняется поведение Сахидова? Он вполне искренне считает, что его специально унизили, послав заместителем к младшему по званию, да еще с таким малым стажем службы на заставе. Он сам должен командовать, он должен поучать, а не выслушивать условия лейтенанта. Стало быть, перво-наперво нужно убедить Сахидова, что Костюков — не поводырь, только требовательный друг, искренне желающий видеть его, Михаила Богусловского, толковым офицером, карьера которого зависит только от дел. Что ж, придется не прямо рассказать ему обо всем. Его откровенность, вполне возможно, вызовет ответную откровенность.