— И-и, каков? Давай знакомиться. Я — Сильвестр Лодочников.
— Скарзов моя фамилия. Прокоп.
— Так вот, Прокопий, похоже, смышленый ты парень, а простоты не уловил: лейтенант в армии царь и бог. Архангелы же его — старшина и сержанты. До полковников, Прокопий, нам с тобой с нуждой нашей не дотянуться, — и вновь сменил назидательность на учтивость, приправленную шутливостью: — За одной партой, говоришь, сидели? Камчатка? Неуд по поведению один на двоих?
— Трактор потом у нас один был…
— Это — аргумент весомый. А деваха не одна ли?
— Чай, бывает такое? Своя у Мишки у Охлябина. Чай, моей не хужее. Потощее только.
— Чай, говоришь? Какой, индийский или грузинский?
Насупился низкий лоб, короткие волосы торчком торчат над морщинами лобными, а глаза, глубокие, маленькие, сверлом сверлят, гневом дышат. Ну, прямо клад для Лодочникова, если удастся приручить. И надумал враз с чего начать.
— Ну, вот что, на шутки обижаться хуже всего, я с добром к тебе, а ты… Сгребай свои пожитки и пошли, объединяю я тебя и Михайлу. Да-да, не пяль глаза. Будете в одном отделении. И в дороге, и на учебном. А там, глядишь, на одну заставу угодите. Лейтенанта я возьму на себя. Я же его заместитель.
— Век не забудем благодетельства!
— Век?! Очень много. Пару годиков достаточно. А для начала вот что, давайте составим списки отделений, в помощь вам по одному москвичу, для грамотности, и — вперед.
Пока не окончилась придуманная Сильвестром процедура никто не имел права начать трапезу, хотя многие порывались остограммиться. Сильвестр просил мягко, а если кто пытался проявлять характер, предупреждал:
— Не советую! Я сам не справлюсь, Прокопия с Михайлом позову. Запомните: право командира — приказывать, его обязанность — добиваться выполнения своего приказа. Вплоть до применения силы. И еще запомните: командир всегда прав.
— Какой же ты командир? — попытался кто-то оспорить права Сильвестра. — Такой же салага…
— Но-но! Раз лейтенант за себя оставил, я только ему подотчетен. Пошалите мне!
Решительный стоял. Гневный. Поигрывал налитыми мускулами рук. Готовый на все. Повысив голос, чтобы весь вагон услышал, предупредил:
— Люди, нишкни! Я каратэ и самбо занимался! Скручу любого. Беспорядков не допущу, — и вроде бы извиняясь за угрозу, оправдался: — Не хочу краснеть перед лейтенантом. Не желаю ярлыка несправившегося. Всем ясно?!
Прокоп с Михайлом рядом встали. Грозные, решительные. Враз голову свернут, вступившись за благодетеля. Да и москвичи не дадут своего в обиду. Нет, не только лейтенантский приказ на стороне Сильвестра, но и реальная сила. А плетью, как известно, обуха не перешибешь. Попрятали бутылки.
— Из вагона без моего разрешения — ни шагу! Ясно?!
Куда уж ясней. Взял в ежовы рукавицы. Пикнуть теперь, похоже, не даст.
Утихомирив вагон, Сильвестр принялся внимательно изучать списки. Где кто жил и учился, где работал, кто родители. Мотал на ус. Все пригодится. Но чтобы скрыть истинную причину заинтересованности, придрался к пустячным помаркам и ошибкам, заставляя подправлять огрехи. Потом нашел парня с хорошим почерком, посадил его для переписки списка для лейтенанта. Наказал стараться. И лишь после этого объявил:
— Доставай снедь.
Дождавшись, когда пир наберет силу, Сильвестр стал переходить из купе в купе, ему сразу же уступали место у столика, наливали в стакан, пододвигали самые вкусные закуски, он чекался со всеми, сразу же подстраивался под настроение в отсеке, вмиг становился своим, доступным, равным; и так получалось, что даже глотка он не сделает, не съест ничего, а только выспросит все, что заинтересовало его при чтении списков; но никто не останется в обиде, когда Сильвестр объявит:
— В следующее купе пойду. Командиру всех надо знать. Со всеми познакомиться.
Гудел вагон до полуночи. Затем захрапел. А к тому времени, когда лейтенанта взял в оборот старикашка, призывники, опохмелившись, весело играли в карты. Все больше в подкидного. Ничего бесового на первый взгляд тут не было. Старикашка зря умничал. Никому из призывников лейтенант не нужен. Появись он сейчас в вагоне, никто ухом не поведет.
Увы, совесть заела молодого офицера. Действительно, совсем о призывниках забыл. Идти нужно к ним. Немедленно. Встал решительно, начал застегивать китель.
— Неужто к подопечным намерились? — улыбчиво спросил старикашка, обрадованный, что дошли его речи до сознания мальца-лейтенанта, не испорчен еще, значит. — Похвально, конечно, только в таком виде…
— В каком? — оглядев себя и не найдя изъяна в форме, удивился Чмыхов.
— Вы же, извините, выпимши. Пагубность, мил лейтенант, подобного примера.
— Как гвоздь он, — вмешался один из капитанов и подал Петру Чмыхову лавровый листок, запасец коих хранился у него в кармане. — Зажуй.
Гвоздь, правда, покачивался, но — не он в том виноват, а неровности рельсовые, продукт небрежной работы путевых строителей.
Смело вышагал Чмыхов из купе, постоял, соображая, в какую сторону его путь, и, уяснив, наконец, пошагал решительно, хватаясь за стенки лишь тогда, когда вагон особенно сильно встряхивало на рельсах. Шел и воображал себе встречу с подчиненными. Радостную. С вопросами о том, что за место, куда их везут. И уже сейчас, загодя, чувствовал себя неуютно, ибо ничего не знал ни об Оше, через который лежал их путь, ни об Алае, ни вообще о Памире. Прибыл в часть, прожил в приезжей меньше недели, отсыпаясь за прошлые экзаменационные недосыпы и впрок, за будущие, служебные, ни одной книжки не прочитал, ни с одним из офицеров-старожилов не поговорил с любознательностью. Куда, считал, спешить. Успеется. Теперь же Чмыхов ту леность свою осуждал и думал хмельной головой, шумевшей беспрестанно, словно роилась в ней пчелиная семья, как выпутаться, что и как отвечать любознательным подчиненным. А что вопросы будут, он был уверен. Из своего опыта исходил. Когда их везли служить, они своего старшего лейтенанта ухайдакали вопросами.
Увы, вагон не оживился с приходом лейтенанта Чмыхова, не окружил своего командира, не начал «оживленно вопрошать» — вагон сосредоточенно молчал, иногда лишь взрываясь хохотом в каком-либо купе, тут же утихавшем; Чмыхов, оскорбленный, принял гордый командирский вид и начал шествие-осмотр купе-отсеков и то, с чем столкнулся с первых до середины, московских, удивило и обидело его окончательно: призывники резались в подкидного самозабвенно, и когда он с ними здоровался, они отвечали разнобойно и неохотно, словно досадуя на вдруг возникшую помеху их увлеченности. Мимоходом вроде бы отвечали на его, командирское, приветствие. И только москвичи оторвались от игры, встали, а Сильвестр даже доложил:
— Пьянок и драк не отмечено. Самовольных выходов из вагона не было, вот списки новобранцев. По отделениям. Как вы распределили, — Сильвестр подал листки почтовой бумаги, вложенные в целлофановые корочки. Аккуратно все, элегантно. И жест хозяйски-добродушный, тоже элегантный: — Прошу, присаживайтесь.
— Спасибо. Я изучу списки у себя в купе. Сейчас хочу окончить осмотр личного состава. Прошу и вас, товарищ Лодочников, со мной.
Он не хотел в присутствии подчиненных высказывать назначенному им же самим заместителю обиду на равнодушную встречу его, командира. В тамбуре, один на один, он выскажет ему все и прикажет, чтобы выставлен был дневальный и чтобы тот подавал команду в следующие его приходы. Или не командир он, лейтенант?!
Дальше, правда, все пошло по-иному. В утеху командирскому самолюбию, Сильвестр каждому купе командовал: «Встать! Смирно!» — все дружно и, как казалось лейтенанту, радостно с ним здоровались, а где заметен был явный разнобой, Лодочников обещал многозначительно не то лейтенанту, не то призывникам:
— Что ж, будем тренироваться.
Разговор поэтому в тамбуре пошел в ином русле. Лейтенант спросил:
— Как вы думаете, игра в карты так ли интеллектуальна?
— Помилуйте, товарищ лейтенант, чем же иным заниматься? Не уверен, что и в вашем купе обошлось без карт.
— Как чем? — словно не слыша второй фразы Сильвестра, воскликнул Чмыхов. — Вечер вопросов и ответов. Разве нельзя провести?
— Можно. Я знаю Памир. Я прочту лекцию, но это — всего два часа.
А дальше?
— Концерт самодеятельности можно провести. Поищите таланты. Я постараюсь выкроить время и прийти на концерт. Когда доложите о готовности. Турнир можно шахматно-шашечный. Да мало ли что можно при инициативе с низов. Весело, чтоб и культурно.
— Подумаем, — пообещал Сильвестр, пряча ухмылку в устах. — Посоветуемся.
Еще раз прошли, по вагону, задерживаясь на малое время в каждом купе, после чего лейтенант Чмыхов вознамерился вернуться в свой вагон. Распорядился:
— Значит так: всколыхните народ, оторвите его от карт. Больше инициативы и находчивости. Если что, я у себя. Докладывайте в любое время.
— Ясно, — согласно кивнул Сильвестр. — Все будет в исправности.
И только когда закрылась за лейтенантом Чмыховым тамбурная дверь, Лодочников позволил себе на какой-то миг расслабиться. Правда, не полностью. Ему хотелось хохотать во весь голос, а он лишь ухмылялся презрительно, холя в себе чувство явного превосходства.
Вернулся на свое место, где ждала его прервавшаяся игра, плюхнулся на жесткую, вытертую до костяной гладкости лавку и протянул неопределенно:
— Да-а-а!
А после приличной паузы, когда уже разобрался в картах, ему сданных, начал с улыбкой:
— Слышал я как-то по радио интервью с курсантом какого-то, запамятовал название, училища. На последнем курсе. Всему, говорит, меня в училище научили: стрелять, бегать, на турнике солнце крутить… Но, говорит, культурного воспитания маловато. И на вопрос корреспондента: «Что вы имеете в виду?» — начал излагать: учили бы на гитаре, на мандолине, хор хотя бы создали. А самое главное, сетовал, что бальным танцам не обученным остался. Говорит, хорошо бы в отдаленном гарнизоне звучала музыка и пары кружились. Офицеры же мы, толкует, как-никак, не буги-вуги же нам крутить. Нет, если ты с телятами вырос, бальные танцы тебе не помогут. И мандолина тоже.