итет армии, но особенно пограничных войск. Сегодня место патриота — в армии. Зубами цепляйтесь, а останьтесь. В противном случае мой дом для вас будет закрыт!»
«— Да… Монолог, — протянул генерал Оккер. — А в главке поторапливать начали. Дескать, опередим армейцев, первыми в очередь на квартиры окажемся, работу найдем лучшую. Выбор, короче, будем иметь».
«— Мельтешат. Суетятся, отмежевываясь от меня. Понятно это. Как бы и им не влетело. Только и здравомыслящих у нас много. Вот их и объединим, — помолчал немного, взвешивая то, что намеревался сказать дальше, кивнул, соглашаясь со своими мыслями, и продолжил: — Мой пример и армейцам урок. На рожон, думаю, не полезут, но хитрить начнут. Перекачивать станут из региона в регион, сохраняя армию. Ну а на совещаниях — сплошной фимиам мудрости принятого решения инстанциями, — потом рубанул рукой резко и решительно: — Все! Хватит толочь воду в ступе. Чай, должно быть, готов».
Где уж там, никак не получалось, чтобы без ступы обойтись. Пили чай и толкли в ней воду. Пусть из пустого в порожнее, но слишком уж волновали всех наступившие события, хватали каждого, что называется, за хобот. Много было переговорено в тот вечер, особенно когда старики уединились в свой угол, а молодежь — в свой. Вот тогда и началась послевоенная дружба двух полковников, молодых еще по возрасту, но тертых и на фронте, и на дозорных тропах, ибо появилась у них общая цель, ради которой они многим должны были рисковать, и без взаимной поддержки, без помощи таких же, как и они, верных границе офицеров, они просто сломали бы себе шеи.
Нельзя, конечно, наделить Костюкова даром пророчества, но все, о чем говорил он, сбылось. Еще докручивался маховик, ломающий становой хребет армии, еще резали автогеном на металлолом крейсера и эсминцы; еще разбивались кувалдами локаторы и другая радиотехника; еще продолжали списывать самолеты в утиль; еще неслись переполненные офицерскими семьями эшелоны на восток и север, на юг и запад; еще метались в поисках квартир и работы не приспособленные к гражданской жизни миллионщики, как быстро окрестили в чиновничьих апартаментах уволенных в запас офицеров; еще никому ничего не было ясно, чем закончится величайшая для России акция, а оробевшей, обескровленной армии, которая к тому же со страхом ждала новых расправ, выпало первое испытание: 1 мая 1960 года в 5 часов 36 минут по московскому времени американский самолет-шпион пересек границу Советского Союза в районе Кировабада на высоте 20 тысяч метров. Обнаружили его и затем сбили только под Свердловском.
А потом пошло-поехало. На тихоокеанском побережье, на Дальнем Востоке, в Казахстане. Там особенно стало горячо. Аппетит у соседей после Порт-Артура и КВЖД, им подаренным, разжегся, и они возжелали еще и еще подарков, и повалили валом через границу оборванные, голодные толпы, чтобы освоить пустующие, как они трубили на весь мир, земли. Вот так они, братья навек, поняли суть братства. А позволительным такое стало потому, что границу с ними охраняли мизерные силы.
Нет, пример, какой подала наша верховная власть, сокращая армию, не стал заразительным ни для кого, и хотелось это кому из наших руководителей или нет, а пришлось давать задний ход. Очень дорогой, но совершенно необходимый. И пошли повестки тем, кто только-только обжился, кто начал новую жизнь — вновь ломались судьбы, вновь дома и квартиры наполнялись ропотом и обидами. И лишь те, кого обошло сокращение, стали расти по службе, словно на опаре. Богусловского тогда пригласили в Москву на генеральскую должность, Заварова поставили начальником штаба войск округа, а вскоре и начальником. Вот тогда они стали часто встречаться. То на квартире Владимира Васильевича Оккера, которого все же отправили на пенсию по возрасту, то у Костюковых, но более всего у Богусловских — всем нравилась гостеприимность женщин этого дома — Анны Павлантьевны и Лидии Алексеевны. Не стало тогда у Богусловских с Заваровыми ни служебных, ни семейных секретов, как в свое время не было их у молодых тогда еще Оккеров и Богусловских — дружба родителей как бы перешла на детей, помогая им, как и родителям в прошлом, шагать через барьеры жизни. Каждая встреча чем-то взаимно их обогащала, но особенное влияние они оказывали на Заварова, он становился сдержанней в суждениях, хотя и ершился, упрямился, отстаивая свое, хотя, бывало, совершенно некомпетентное, но все же свое мнение; но Владлен, как и там, в подвале полуразрушенного дома у переправы номер один через Волгу, убеждал его фактами, что не могло не задевать самолюбия Заварова; а Вика ловко этим пользовалась, набирала в каждый приезд из библиотеки Богусловских стопки книг будто бы для себя, но дома втягивала в их чтение и мужа — заметно менялся Заваров, но в последний их приезд (они ехали в Крым на отдых и сделали специальную остановку в Москве) поспорили все же Заваров и Богусловский. Тема для спора злободневная по тому времени — раздаренная земля, обильно политая русской кровью. Об этом говорили все, от мала до велика. И на деревенских завалинках, будто Порт-Артур, КВЖД и Поркала-Уд важны для лузгающих от безделья (кур, овец, коз и коров вывели в деревнях) семечки, что без них не прожить и дня; и в городских квартирах, даже на праздничных попойках горячие во хмелю костили щедрость Никитушки (легко разбазаривать, трудней приобретать!), хотя у всех почти знание вопроса ограничивалось едва прочитанным в школьном учебнике или, в лучшем случае, романом «Цусима»; но особенно бурно вели разговоры пограничники, ибо это их касалось самым прямым касанием — однако и в этой среде не часто проблема обсуждалась профессионально: армия плоть от плоти народа…
Богусловский ополчился тогда на обывательское рассуждение Заварова:
«— Я категорически не разделяю твоего, Игнат, возмущения. Мы не правомочны судить то, чего не вполне знаем. Бесчестно это!»
«— Твое право. Только ты не можешь не согласиться, что любой подарок предполагает хотя бы благодарность… А что происходит? Давай в историю заглянем. Финляндии дали разрешение отделиться, а что в ответ?! Логично было бы выпустить все наши войска, а что получилось?! То-то. Вот я и сомневаюсь, что Поркала-Уд улучшит обстановку на границе. В большой дипломатии, возможно, что-то изменилось, а мы ничего на границе не почувствовали. А ихняя печать? Она пытается свалить все с больной головы на здоровую: мы, дескать, в тридцать девятом войну спровоцировали».
«— Не ведаю, оттого и судить не берусь…»
Не нашли они тогда компромиссной оценки тех событий, о которых спорили, остался всяк при своем мнении, но так бы и остался тот разговор перед чаем обычным разговором, к нему бы Богусловский не подумал вернуться, специально для того поехав на северо-запад, не произойди в семье чрезвычайного происшествия, как вполне серьезно оценил случившееся Владлен Михайлович.
Нет, никто никого не оскорбил, не пострадала их квартира от пожара, никто не заболел смертельно, просто подоспело время Ивану идти на комиссию в военкомат, и когда отец посоветовал ему поступить в пограничное училище, дабы не пресечь доброй традиции семьи Богусловских, тот наотрез отказался. Вмешались и мать, и бабушка. Анна Павлантьевна особенно старалась, рассказывая внуку о дедушке, о прадедушке, о далеких предках-сторожах, отдававших все свои силы охране рубежей русской земли, но внук, внимательно слушая, или делая вид, что внимательно слушает, чтобы не обидеть ласковую свою бабушку, оставался все же при своем мнении. Отвечал ей всегда уклончиво:
«— Я подумаю. Я не готов принять окончательное решение».
С отцом Иван был предельно категоричен:
«— Нет. Не уговаривай. Не пойду».
Почему не пойдет, не объяснял.
И вот тут генерал Богусловский решился на своеобразный воспитательный шаг: погостить у Заварова, где, как ему виделось, возникнут споры, могущие повлиять на ход мыслей сына. И охотиться, а это было предлогом, он тоже собирался там, где были старые ДОТы, где можно будет еще раз вспомнить о гибели Петра Богусловского, и выглядеть это будет вполне естественно, разговор само собой пойдет о долге патриота, и этим вполне возможно удастся сломить упрямство сына.
Готовился к этой поездке Владлен Михайлович основательно, перечитал те страницы из истории русской дипломатии, где рассказывалось и о приобретении Россией Порт-Артура (китайское правительство подарило ей порт за фактическое спасение от полного разгрома Китая англо-французскими войсками), где рассказывалось о постепенном сближении Финляндии и России, которое окончилось фактически добровольным вхождением Финляндии в состав империи; он еще раз перелистал книги по этнографии и экономике того района новгородской пятины, где стоял сейчас Ленинград; восстановил он в памяти и советско-финляндские отношения, процесс выхода ее из состава Советского государства, войну тридцать девятого и Великую Отечественную — он подготовился основательно для дискуссии с Игнатом Семеновичем, но в первый же вечер, за первым же чаем понял совершенную ненужность всех своих усилий: Заваров охотно подхватил начатый Богусловским разговор, но не перечно повел его, а в тон. Даже дополняя и уточняя. Со своими оценками, смелыми, даже дерзкими. Одна из оценок буквально поразила генерала Богусловского.
«— Да, конечно, дядя твой, Петр Богусловский, геройски погиб, тут все, как говорится, ясно. Но знаешь, о чем я думаю: Ленин, подписывая документ об отделении Финляндии, предполагал, должно быть, что трудовой люд воспротивится буржуазии. Оттого, видимо, и не были обговорены условия вывода казаков и армейцев. Ошибка? А вдруг, сознательный шаг?»
«— Да, вывод, — раздумчиво протянул Владлен Михайлович. — Не знаю даже, что сказать».
«— А тут и говорить нечего. Тут факты нужно брать за бока».
И начал Заваров, очень удивляя Богусловского, подробно говорить о событиях тех дней и месяцев с глубоким знанием обстановки и документов. На многое у Богусловского открывались глаза, о многом ему предстояло подумать. Свершилось то самое, что происходило прежде при встречах Заварова и Богусловского, только теперь «диктовал моду» Игнат Семенович, а Богусловский-старший так внимательно слушал своего друга, что не оставалось у него времени подумать, насколько несвоевременный этот разговор и чем он обернется буквально через день, в лесной глухомани у старого ДОТа.