Лай собак приближался из-за деревьев справа, и Игнат Семенович, поспешно ткнув сигарету в снег, предупреждающе поднял руку, чтобы, значит, стояли все без движения и шума. Ближе и ближе собаки, вот они уже впереди метрах в сотне пронеслись одна за другой, не переставая тявкать, с заметной уже хрипотцой, и вновь лай начал удаляться.
— Вперед, други. Скорей, — призвал Заваров и легко заскользил по насту.
Остановился он метрах в пятидесяти от следа и распорядился:
— Владлен, давай — вправо. Через сотню метров пододвинешься поближе к следу и затаись. Если с первого не скосишь, обязательно второй выстрел. Хоть в воздух. Для нас сигнал. Добро? — потом к Ивану: — Я здесь, вон в том ерничке, а ты — влево. Тоже метров на сто. Самая ответственная тебе роль: мы можем, зевнуть, ты — нет. После тебя никого не останется…
Владлен Михайлович поспешил, придерживаясь следа, но не приближаясь к нему, в указанное для него место и вскоре стал уже выбирать взглядом удобное укрытие, чтобы видеть вперед, оставаясь невидимым для зайца; но ничего подходящего не попадалось, и только впереди темнел густой ерник удивительно ровным четырехугольником, но он был далековато от следа.
«ДОТ похоже, оброс…»
Впереди послышался лай, скоро, значит, появится заяц. Они, чаще всего, бегут намного впереди собак. Куда деваться? Один выбор: квадратный ерник:
«Может, достану?»
Куда там. Ружье, оно, ведь, не симоновский карабин и не автомат Калашникова. Дотянулась, правда, дробь до русака, он даже подпрыгнул неестественно высоко, ужалило, видимо, его чуток, но не сбило, понесся он дальше еще стремительней. Как и велено было, пальнул Богусловский со второго ствола, проводил взглядом беглеца, а затем и пронесшихся за ним собак, но шагать к Заварову не поспешил, а проскребся сквозь еловый частокол к самому краю ДОТа (Богусловский отгадал, это был действительно размонтированный, без бетонного колпака ДОТ) и стал разглядывать занесенную снегом ямину, мысленно воспроизводя внутреннее устройство ДОТа, определяя, сколько могло быть здесь людей, где они размещались, где хранились снаряды и патроны, где продукты, откуда поступала вода…
Выстрел, второй. Значит, Игнат Семенович тоже промазал. Больше по этому кругу заяц не пойдет. Скакнет метров на несколько в сторону, где есть укрытие, и затаится, а собаки обмануто пронесутся еще один круг, еще и еще, если их не остановить. Вроде бы умная тварь, а все едино — глупая…
«Позову потом сюда Ивана, — решил Владлен Михайлович, — пусть посмотрит».
Выстрел. Чуть приглушенный расстоянием. Один.
«Вот тебе и дебютант!» — еще не веря в удачу сына, но уже гордясь им, побежал по своему же следу генерал Богусловский.
Заваров стоял на своем месте и ждал. Он был центром, и к нему должны сходиться удачливые и неудачливые стрелки. Ивана еще не было, но Богусловский спросил у Заварова, словно он мог знать точно.
— Есть?
— Кто его знает? Похоже, есть. Собаки больше не ведут. Сейчас появится, тогда увидим.
— Там ДОТ, — махнул рукой вправо Владлен Михайлович. — Хочу сыну показать.
— Впереди густо их. Еще разок поднимем, тогда. Собакам отдых дадим.
Из-за вислобокой елки выскользнул Иван с огромным русаком в руках, гордая радость распирала его, но он напускал на себя взрослую серьезность, будто обычное для него дело валить зайцев; зато собаки, кружившиеся вокруг удачника, ни капельки не скрывали своей радости, каждая норовила куснуть убитого зайца, но не по злобе, а ради потехи — великолепное это было зрелище, и генералы с улыбкой ждали, пока Иван подойдет поближе.
— Молодчина, утер нос старикам, — похвалил первым Ивана Заваров, определяя вес зайца, словно на безмене, на вытянутой руке. — Да-а, хорош. Ничего не скажешь.
И словно открыл клапан этой похвалой, враз выхлестнула распиравшая Ивана довольность собой.
— Слышу: бах, бах. Потом еще: бах, бах. А я — на повороте следа. Решил испугать вначале косого, остановить, тогда уж — на встречный выстрел. Гляжу, бежит. Ближе, ближе, вот уже, рукой подать. Я из-за ели — во весь рост. На, любуйся на меня. Всеми четырьмя уперся заяц. Так тормознул, что снег вихрем, я в тот вихрь и всадил…
— Умно, — похвалил сына отец. — С пограничной, я бы сказал, смекалкой.
Промолчал Иван, хмыкнул только с усмешкой, и понял Богусловский-старший, что последние слова сказаны им зря. Насторожат они сына.
Так и оказалось. Они прошли совсем немного, и из густого ерника, разросшегося вокруг взорванного ДОТа, большущего, на добрую роту, подняли собаки косого. Перегодили охотники, пока круг обозначится, и вышли на след. Передовым на сей раз послал Заваров Ивана. Как поощрение за первую удачу. Влево, замыкающим, ушел сам, оставив у ДОТа Владлена Михайловича. Очень немного времени прошло, и глухо прорвался сквозь пухлые от снега сосновые и еловые лапы выстрел. Один. Все, значит. Снова курки на предохранитель.
Несказанно горд и рад Иван своей второй удаче. Не отдал добычу, положил себе в вещевой мешок, хотя два зайца — тяжеловатый груз. Никаких возражений не хотел даже слушать. Проворно, не остыв еще от пережитого азарта, смел лапником снег с бетонной стены ДОТа и, используя ее как стол, принялся раскрывать мясные консервы, поджигать в таганках сухой спирт, отмахиваясь от помощи старших, а когда мясо в банках разогрелось, провозгласил торжественно:
— Прошу к трапезе…
Ровная, будто фундамент под дом, стенка ДОТа, только проемы для бойниц щербатят ровность. Видимо, сверху на железобетон ставился бронированный купол. Сняли его на переплав, а толстым стенкам, уходящим метра на три вниз, орудийным и пулеметным площадкам стоять здесь столетия памятником людской неразумности и враждебности.
— Сколько здесь полегло солдат?! И наших, и финских, — начал разговор Игнат Семенович, ибо понял он, чего ради хотел Богусловский показать сыну ДОТ. — Теперь вот историки, исходя из своих оценок мира сегодняшнего, пытаются уяснить, кто спровоцировал ужасный конфликт.
— Нужно ли это сегодня? — поддержал Заварова Владлен Михайлович. — Особенно людям военным. Важнее другое: сколь героически воевали наши бойцы, наши командиры — патриоты своей Родины…
— Отец, не нужно, — сразу сникнув, попросил Иван. — Не нужно… Я давно понял, для чего, собственно, мы оказались здесь. Я прочитал все книги, которые ты читал перед поездкой. С малой лишь разницей: ты выбирал нужные тебе главы, а я прочитывал все от корки до корки. Так вот, слушай меня. Я ни за что не пойду в училище. Я понимаю, что рублю под корень традицию семьи, только не я в этом виновен. Не я. Вот когда ратник будет нужен обществу, тогда мы, отец, вернемся к этому разговору. А пока так: я сомневаюсь, нужно ли было Петру Иннокентьевичу ехать в пограничный полк, а потом гибнуть героически! Кто-то не так оценил обстановку? Согласись, история не может оправдывать зряшную гибель тысяч людей. Не оправдает она и не простит. Мы высвечиваем тот, семнадцатый, иным светом. Не научил нас, так мне кажется, ни тридцать девятый, ни сорок первый. Ничему не научил! Над армией, а особенно над офицерами, смеются. В глаза называют тунеядцами. Так вот, отец, тунеядцем быть мне совершенно не хочется.
Вот так. Ошарашил. Все воспринимался ребенком. А выходит — муж зрелый. Правда, юношеский максимализм виден, и все же…
Только чему удивляться. Разве он сам, Владлен, не столь же резко заявил о своем праве выбирать себе путь в жизни, озаботив и даже огорчив родителей. Или взять дедушку Ивана? Разве тот очень-то считался с традицией семьи, с традицией клана в конце концов. Вполне естественно, что каждое новое поколение входит в жизнь со своими идеалами. И со своим упрямством. Да иначе и быть не может, вымрет иначе род человеческий.
Но разве старшие сразу сдаются, задирая лапки? Разве без боя отдает кто завоеванные редуты? Даже в малом родители норовят подмять детей своих. И то верно: не яйцу же курицу учить!
— Ты не забыл, сын, чье имя ты носишь? Не будь таких, как Иван, мы бы с тобой сейчас не стояли у порушенного ДОТа. Я ставлю его подвиг, ты понимаешь это, не на семейный уровень. Страну защитили такие, как Иван, патриоты. И я, твой отец, в их плотном и многомиллионном ряду. И мой отец в том же строю. И дяди мои! Род Богусловских — ратный род. Мы всегда были патриотами, и я надеялся, что ты станешь продолжателем семейной традиции. Ты должен понять это, ибо ты — продолжатель рода Богусловских. Единственный!
— Отец, ты говоришь о слепом патриотизме, а мне поводырь не нужен! Чего ради погиб Петр Иннокентьевич?! Отчего шофер вызвался взорвать мост?! Да потому, что до армии никому оказалось нет дела. Не на словах, а на деле! Вдумайся, зенитная батарея вопреки здравому смыслу оказалась брошенной на произвол судьбы! Как вся наша армия, наша техника, наши люди, цвет молодежи, цвет нации, в первые месяцы войны! У нас были танки, были самолеты, была артиллерия, но красноармейцы бросались в рукопашную потому, что у них не было патронов, бросались под танки, потому что у них не было иного способа защитить себя. Выбора не было! Если страна окажется в затруднении, я встану первым на ее защиту, но я бы хотел не остаться брошенным на произвол судьбы! А сегодня я не уверен, что так не случится. Сегодня армия теряет свою роль в государственном устройстве, и я не хочу играть роль шута. Слепого патриотизма, не приемлю. Не хочу быть похожим, отец, на тебя.
— Ваня, разве так можно с родителем? — упрекнул Ивана Заваров.
— Можно! Вы же сами не согласны с тем, что произошло с армией и что с нею происходит сейчас. Так что же вас заставляет служить? Высокие оклады?
— Сын! Не заговаривайся. Если ты живешь в своей стране, принимай ее такой, какая она есть. Мать, сын мой, не выбирают! Я уверен, что народ выправит все зигзаги, какие случились и какие еще будут в нашей жизни. Найдет народ прямую дорогу. Найдет!
— Пока он ищет, его именем прикрываются выскочки, авантюристы, демагоги. Они, видите ли, воплощают в себе народную мудрость, и не смей им перечить.