— Разжарились? — и посерьезнев, принялся тот наставлять: — Значит, так. Пока летим — фуражки по чемоданам. Белье теплое поддеть. Свитеры, у кого есть, тоже. Там, куда летим, до Полярного круга рукой подать. Теплый дом вас, как я думаю, там не ждет, а с севером шутки шутить не рекомендуется, так что, пока суд да дело так настудиться можно, что свету божьему не рады будете.
Верится и не верится. Руками-то никто из них не щупал приполярья, хотя и читать о нем читали, слушать слушали о коварстве северной природы, но как обычно бывает, ребенок до тех пор не поймет, что горячее в самом деле горячее, пока не обожжет пальца.
И все же послушались вчерашние бойцы, привыкшие к дисциплине, утеплились, и только после этого уткнулись носами в иллюминаторы.
Куда их леший несет? Бесконечная тайга с проплешинами закованных в лед и засыпанных снегом озер и болот. Даже с такой высоты не видим предел таежной безбрежности. Только там, далеко левей, на берегах Оби, попадаются глазу редкие спичечные коробки охотничьих избушек. Чем тут полниться России, каким богатством и могуществом? Тут прежде чем до богатства доберешься, последние портки на барахолку снесешь. Разве навозишься сюда людей самолетами? Тут нужно великое переселение народов. Великое!
Только кто из благодати в глухомань кинется. Лишь такие, как вот они — добровольцы. А много ли их, таких патриотов. В пограничных войсках и то не каждый спешит получить путевку в Сибирь. Далеко не каждый. Не прельщает даже то, что легко поступить в институт, прямо на месте сдав экзамены, что специальность можно приобрести на выбор, что подъемные не копеечные, а заработка такого в средней полосе днем с огнем не сыщешь — домой все же едут, в обжитое, пусть тесное, убогое, покосившееся, но привычное и, главное, спокойное.
Но исчезли подобные грустные мысли от бодрого крика:
— Вон! Вон! Вагончики!
И в самом деле, впереди, на бугристой проплешине большущим гнездом темнело множество времянок, плотно поставленных друг возле друга.
Вышел из кабины один из летчиков предупредить, что пошли на посадку.
Огромное песчаное поле, с горами по бокам перемешанного с песком снега, сдвинутого сюда бульдозером. Алеша Турченко даже нагнулся, чтобы пощупать песок. Заключил:
— Годен для раствора. Удивительно, прямо в тайге.
Но еще больше удивились ребята, когда по указке пилота: «— Вон по этой тропе прямиком шпарьте, носом в контору и упретесь» — вышагали они за аэродром и оказались среди песчаных барханов, с вершин которых ветер сдул снег в низинки. Сахара на севере. Только холодный, пронизывающий ветер портил впечатление.
Да, спасибо летчику, что надоумил утеплиться. Не по сезону в фуражках. Совершенно не по сезону.
Тропа повернула за бархан, и идущие впереди остановились с разинутыми ртами: большущий плакат, казалось, встал на пути, заслонив собой все. Смотрите, взывал он, мотайте на ус. Только чего тут мотать, если все предельно ясно, стоит лишь чуточку повнимательней посмотреть: стандартные многоэтажки по бокам плаката, башенный кран в центре и утверждение через все это громадными четкими буквами: «Я знаю — город будет!»
А почему ему не быть. Без предсказателя будет. Куда ему деваться. Людям не только газ в трубы загонять, но и жить нужно. Не век же в вагончиках коротать. Вот только ловко ли в панельных, да к тому же еще высоких. Тут бы поприземистей что, поосновательней, чтоб не продувало. Из бревен или, на худой конец, из кирпича.
Ну, да бог с ним, с городом из панелей, им здесь не жить, им железную дорогу строить через тайгу. Там городов не бывает.
Под транспарантом стояла, скособочившись в снегу, початая трехлитровая стеклянная банка с плодово-ягодным вином. Металлическая крышка не открыта, а лишь пробита гвоздем в двух местах, чтоб струйка без перерыва текла прямо в рот. Пей, сколько душа примет.
— Вот мерзость! — буркнул недобро Алеша Турченко и с сердитой брезгливостью запустил банку далеко от транспаранта в снег. — Вандалы!
— Народец тут, видимо, собрался тот еще, не то, что мы, одна семья, — разделил возмущение бригадира Геннадий Комов. — Алкаши сбежались. Рубль длинный, пить есть на что. Гуляй рванина.
— Зачем же так о всех? — не согласился с Комовым Иван Богусловский. — Не без того, наверное, чтоб все святые, но не вот эти, — кивнул в сторону недопитой винной банки, — тон здесь, думаю, задают.
Думать, конечно, никто не запрещает. Для того человеку готова дана, только жизнь по тем самым думкам иной раз так наотмашь хлестнет, что диву даешься.
Огибая голобокие и головерхие песчаные барханы по торной тропе, приближались они к городу счастья (так им сказали переводится на русский Надым) и чертыхались на обман зрения: с воздуха казалось все кучно, а шагать вон сколько нужно до «центра». Тем более что ветерок основательно щипал носы и щеки, пробирался под куртки.
Верно сказал летчик, в фуражках не пощеголяешь. А как хотелось предстать перед оком нового начальства во всей своей пограничной красе. И невдомек было, им пограничникам, что то начальство далеко от мундирной гордости военных, для него все одно, танкист ты, либо пехотинец, пограничник либо артиллерист, для него все они — демобилизованные, у которых почти у всех нет нужной здесь специальности и которых, поэтому, нужно учить и учить. Короче говоря, расклад такой: парни крепкие, закаленные, уважают дисциплину, но возни с ними хоть отбавляй. Вот почему и довольно начальство приездом солдат запаса, и в то же время согласно, чтобы вместо них ехали бы толковые специалисты, от которых стройке было бы много больше пользы. Но, как говорится, ножки приходится вытягивать по одежке.
Вот такое настроение ожидало их в конторе треста, длинном бараке, собранном из малогабаритных панелей, из каких лепили тогда по всем городам пятиэтажки, поэтому барак казался безобразно приплюснутым вагоном, столь же безобразно длинным. Коридор узкий. Не распляшешься по нему. От конца до края заполнила его бригада пограничников, и Алексей, пробираясь меж товарищей, принялся искать нужный кабинет, поочередно открывая каждую дверь и пытаясь объяснить, что за народ прибыл в трест.
— Вот сюда, Алеша, — кто-то догадался по обитой дерматином двери, что за ней сидит начальство. — Сюда давай.
Но не успел Алексей Турченко постучать в ту начальственную дверь, как она отворилась, и перед пограничниками предстал сам управляющий трестом, молодой коренастый мужчина в толстом норвежском свитере, поверх которого была еще наброшена меховая куртка с болониевым верхом. И радость, и забота на обожженном морозами и ветром лице управляющего.
— Отслужили, значит и — к нам? — читая направление, спрашивал для порядка управляющий. — Что на мертвую — это прекрасно. Пора ее оживлять, а людей нет. Очень кстати вы. Очень. Только, как быть с вами? Шофера, наверное, есть? Добро. А бульдозеристы? Тракторист есть. Не в строку лыко, но — сойдет. Денька два постажируешься здесь и — вперед. Пока будете там обживаться, найдем вам путейца. Должны найти. Пусть кадровики снег разгребают, а раз он нужен, нужно и добыть. А то как вы без руководителя работ и наставника. Пока же причал ремонтируйте, базу готовьте…
— Бригадир у нас есть. Он же может быть руководителем работ, прорабом. Наставником тоже, — вспыхнув веснушками, прервал отравляющего Алексей Турченко.
— Кто? Ну-ка, покажись.
— Я. Техникум окончил.
— Милый ты мой! Золотой ты мой человек! — с жаром воскликнул управляющий: — Гора с плеч. Зеленую вам улицу!
Закрутилось куда как с добром. В вагончики, выделенные для ночлега, их проводил сам начальник отдела кадров, и без всякого промедления начала формироваться колонна. Машины с иголочки, мощные «Уралы», бульдозер импортный, «Катарпиллер». «Дружбами» хоть доверху кузов набивай, не жалко нисколько хозяйственникам; вот только ломов, ножовок, двуручных пил, молотков, лопат, кувалд маловато, а костыльных лап и вовсе нет, и как не доказывал Алеша Турченко, что лом с кувалдой самые надежные инструменты, те, кто выписывал накладные, пожимал плечами:
— Рады бы в рай, да грехи не пускают.
Посоветовали поискать на месте, должно же остаться что-то от прежних времен. Но и пообещали, что как только пришлют по заявке, отправят бригаде немедленно.
К обеду следующего дня колонна стояла под парами и коммунистическая бригада Алексея Турченко ждала начальство, которое соизволило самолично проводить бригаду в путь.
Вот, наконец, появился управляющий. Все в том же толстом свитере и той же меховушке нараспашку. Обошел колонну, словно строй, и повеяло на недавних бойцов чем-то родным, армейским. Сейчас скажет, как бывало делали командиры, напутственную речь и распорядится: «— По машинам!». Только вопреки ожиданию, управляющий никакой речи не стал произносить. Похвалил только:
— Собрались толково. Хороший аванс. Значит, вперед. Должны засветло успеть. Дорога прямая, снегом почти не переметена. Для себя они строили…
— Под полотном-то все косточки русские, знаешь, Алешенька, сколько их тут, — переиначил некрасовские строки обращением к бригадиру шофер-проводник, кому предстояло провезти колонну к месту дислокации и вернуться обратно.
Целую лекцию прочитали пограничникам еще в отряде о дороге, которую приехавшие агитировать пограничников на стройку представители называли «мертвой дорогой». Начали ее заключенные через год после войны с разъезда Чум, дотянули до низовий Оби, где она живет и по сей день, а вот дальше, до Игарки, куда ее намечали проложить, не успели — последовала амнистия не только политическим заключенным, но и уголовным, концлагеря обезлюдели, многие вовсе позакрывались, воплощать в жизнь задуманную столь грандиозную стройку оказалось некому, и начали ржаветь кое-где уже уложенные рельсы, гнить шпалы, зарастать травой насыпи. А вот теперь, когда предположения русских, а затем и советских ученых о несметных запасах, здесь имеющихся, нефти и газа подтвердились, дорога оказалась нужной, как воздух.
Они знали все это, и все же то, что им предстояло до места работы ехать той автодорогой, которую строили репрессированные при Сталине и которая густо устлана их безвинными костями, враз изменило их настроение. А у Ивана даже мурашки побежали по спине, ибо сравнил он невольно те, южные могилы, какие мелькали за окном поезда, и эти, северные, под укатанной песчаной дорогой…