— Не упрямство, а благодушие. Мы все вскидываем взор не туда, куда положено нам глядеть. Узбеки Афгана нам лояльны. Вот и весь сказ. Не пропускай контрабанду наркотиков, ходоков перехватывай и будешь в чести, — и к лейтенанту Михаилу Богусловскому, — повторяется то, о чем я тебе говорил: в рот большой политике заглядываем, игнорируя фактическую обстановку. Не научил нас ничему трагический первый период Отечественной.
— Нов данном случае, как я оцениваю, личный интерес превысил все. Лишь бы ловко было сидеть самому в седле журги.
— В какой-то мере ты, Латып Дадабаевич, прав, но в твоем понимании нет глубинного проникновения в суть поведения старшего лейтенанта Чиркова. Мой взвод несколько иной. Он возомнил себя пупом земли, позабыв главное — свою полную ответственность за жизнь подчиненных. Он — начальник, солдаты — что-то такое, путающееся под ногами. Они должны исполнять его волю, только и всего. Страшная, лейтенант, болезнь. Для командира-пограничника особенно страшная. Каждый день солдат, рискуя жизнью, выходит в наряд, и нужно думать и думать, чтобы риск этот свести до минимума. Отцы и матери отдали своих сыновей нам в руки, и мы просто обязаны стать для них отцами, если не больше. Солдаты — не мусор. Это — аксиома. Ладно, хватит пока об этом. Продолжай, Латып Дадабаевич, исповедь. Меня интересует несколько вопросов. Первый. Откуда пришли нападавшие, если не зафиксирован факт нарушения границы? Выходит, с тыла подошли? Что, приверженцы халифата когти выпустили?
— У меня такие же предположения. Точного же ответа я дать не могу.
— Допрос пленных, возможно, просветлит этот вопрос. Это — наш следующий шаг. Как я предупредил, допрашивать станем вместе. Дальше.
— Дальше вот что: нападавшие о заставе знали все. Знали где что размещено. Почему я так определяю? Первая мина была пущена в окно комнаты дежурного, где вся радиосвязь.
— Но вполне может быть, что по окну, где горит свет?
— Товарищ майор, свет на заставе горит и в спальном помещении. Это же вам известно. Так вот, в спальню пущен был третий или четвертый выстрел. Второй — по офицерскому домику. Мне лично это говорит о том, что напавшие имели сведения от тех или от того человека, кто хорошо знал заставу. Измену своих я исключаю. Под мое подозрение попадает депутат Исмаил Исмаилович. Он знал о заставе все. И еще, он присылал довольно регулярно на заставу артистов, привозил которых его помощник, любознательный проныра.
— Не преувеличенные домыслы?
— Нет! Я подозреваю депутата в связях с контрабандой наркотиков. Я несколько раз говорил о своих подозрениях Чиркову, но тот высмеивал меня, у меня же не хватило мужества поделиться своими наблюдениями хотя бы с замом коменданта по разведке.
— Не осуждай себя за это. Если даже твои подозрения реальны, голыми руками депутата не возьмешь. Не тот уровень — комендатурский разведчик. Но об этом мы еще поговорим. И не единожды. Вот только окончим разбор трагического ЧП.
— И все же позвольте мне, товарищ майор, высказать вдруг возникшее подозрение в связи со встречей с Лодочниковым? — спросил Михаил Богусловский, и, получив согласный кивок, продолжил: — Лодочниковы — скользкие люди. Это так, для ориентировки. Вопрос же вот в чем: разве отпускное время, чтобы разъезжать по охотам? И какая бескорыстная дружба может быть между совершенно разными людьми, столь разными и по общественному статусу.
— Подобное бывает, — бросил реплику Костюков. — Тяга людей, даже разных, друг к другу необъяснима. Это не тот повод для каких-либо умозаключений.
— А прибытие на охоту сразу же после гибели заставы? Не случайность, как я предполагаю, хотя допускаю и такой факт. Но почему так настойчиво предлагал депутат перенести вот эту заставу? Разве не повод, чтобы заняться поисками истины?
— Верно, — подхватил Дадабаев. — Остров. Он хорошо виден с заставы. Он что называется, просвечен. Маленький поворот Пянджа, какой он делает, и — все. Остров не виден… Скрыт от постоянного наблюдения с заставской вышки. Потому, можно предположить, предлагает ставить новую заставу Исмаил Исмаилович. Вроде как подарок. За великое спасибо.
— Верный ход мыслей, но, повторяю, одними подозрениями сыт не будешь. Нужны факты. Их же собрать не так просто. Не за один чих. Вернемся мы к этому, как я сказал, позже. Пока же, Латып Дадабаевич, давай дальше.
— Почему сельской учительнице русского языка и литературы Гульсаре Кокаскеровой нужно было прятаться в ту ночь, когда напали на заставу? И кто мог обидеть ее, уважаемую всеми учениками, и, стало быть, — родителями?
— Вопрос вопросов, — и к Михаилу Богусловскому, — тебе о чем-то говорит фамилия Кокаскеровых?
Спросил Костюков специально для лейтенанта Дадабаева. Не мог не знать, что Михаил хорошо знаком с историей семьи Кула и его приемного сына Рашида Куловича. Но разговор об этом, как считал Костюков, должен начаться не с очередной загадки для Дадабаева.
Михаил Богусловский понял шаг Прохора Авксентьевича.
— Кокаскеров Рашид Кулович был начальником отряда на Алае. Мой отец служил там рядовым на заставе.
— Почему Рашид? — Удивленно спросил Дадабаев. — Рашид — одно из имен Аллаха: Направляющий на правильный путь. Не может мусульманин носить имя Аллаха. Только Абдурашид, раб Аллаха.
— Верно, если чтить шариат. Но приемный отец Кокаскерова не хотел, чтобы тот стал рабом Аллаха. Кул хотел, чтобы сын рабыни Абсеитбека, короля контрабандистов Алая, бежавшей из его гарема и родившей сына свободной женщиной, тоже был совершенно свободным. Зачем ему становиться рабом? Пусть он сам станет направляющим на праведный путь.
— Как рассказывал отец, Рашид Кулович и стал таким. Очень честным. Он воспитывал честность и у своих подчиненных, — добавил Михаил Богусловский.
— Стало быть, нити из прошлого? — покачал головой Латып Дадабаев. — Гульсара не открылась мне. Она только говорила, что не таджичка. Да и имя ее узбекское — цветок любования…
— Не увлекайтесь, Латып Дадабаевич, — остановил Костюков лейтенанта. — Вполне возможно простое совпадение фамилий. Возьмите хотя бы Дадабаевых? В Узбекистане их более чем достаточно.
— Но я выясню. Она обещала мне все рассказать о себе. Когда минует опасность.
— Выяснять станем вместе. Теперь же — следующий шаг: допрос. Вот только дам задание начальнику штаба. Задание короткое: доложить, кто дежурил по комендатуре в те роковые сутки и кому он доложил о полученных от старшего лейтенанта тревожных сведениях.
Начальник штаба ответил сразу:
— Офицер службы. Никому не доложил о докладе начальника заставы.
— Вы имели с ним разговор?
— Да. Предупрежден о взыскании: не полное служебное соответствие.
— Понятно, — закончил разговор майор Костюков. — Понятно, — а положив трубку, вздохнул: — Может быть, придется понизить по службе. В назидание другим. Безусловно, после личной с ним беседы. Теперь же — допрос.
— Разрешите совет, товарищ майор?
— Почему нет? Запомните, лейтенант Дадабаев, в любое время любой совет я выслушаю. Повторяю: в любое время, любой совет. Если дельный, приму обязательно к исполнению. Если отвергну, объясню почему.
— Начните с таджиков. Среди пленных, как я успел заметить, есть узбеки, есть киргизы, есть таджики, а вот пуштунов нет. Не из Афганистана они. Вот те, которые ушли, скорее всего, пуштуны.
— Верное слово: расчет на обиду брошенных? Вернее, на смерть оставленных?
— Да.
Расчет оказался верным. Первый же пленный, приведенный на допрос, спросил, коверкая русские слова и потея от натуги, знает ли кто таджикский. Дадабаев ответил сразу:
— Я переведу.
— Но ты — узбек.
— Я хорошо знаю ваш язык. Я вырос в окружении таджиков в Ферганской долине.
— Да, там моих сородичей много. — Признал право переводить за лейтенантом, но все же предупредил: — Не ошибись. Я хочу, чтобы ты перевел такие мои слова: я скажу все, если меня отпустят домой.
— Но прежде, чем перевести условия, я хочу спросить тебя, как поворачивается твой язык, если ты убивал пограничников, а теперь хочешь остаться чистеньким?
— Я не убивал. Все таджики не убивали. Мы — исмаилиты. Мы не убиваем людей. Еще там, в лагере, куда нас согнали силком, под страхом расправы с семьями и родичами, мы все поклялись друг другу, что наши пули полетят мимо людей. Выше голов. Когда нас бросили пуштуны, мы бы прорвались. Мы видели, как мало кокаскеров, но наши пули не приносили вам вреда. Узбеки и киргизы обмануты именем Аллаха и мечтают о великом владычестве мусульманства — они стреляли метко. Но их было меньше половины. Мы орали во все глотки вместе с ними, но, повторяю, мы не стреляли в кокаскеров.
Лейтенант Дадабаев сразу же поверил пленному. Он еще в горячке боя улавливал свист пуль над головой, но тогда было не до анализа столь не меткой стрельбы. Теперь только оценил:
«Именно это спасло нас!»
Слово в слово он перевел откровения пленного, добавив:
— Он сказал правду. Я верю ему.
— Это — хорошо. Спроси, сможет ли он провести нас к той базе, где их готовили для нападения на заставу?
Пленный не только согласился стать проводником, но твердо пообещал, что плененные таджики помогут взять базу без выстрела.
— Переведи: тогда мы их всех отпустим, — подождав, пока Дадабаев переведет, обратился уже к лейтенантам: — Идейных же сторонников халифата отправим в Душанбе. Думаю, власти не погладят их по голове. Что касается захвата базы в горах, я согласую этот вопрос с комиссией, которая прибудет из Москвы. Попросим спецназ, но присоединимся к нему и мы. В походе участвовать и вам, товарищи лейтенанты.
— Есть!
Вроде бы первая точка поставлена над i. Пора садиться в машину и — к аксакалам. Они могут еще больше приоткрыть занавес.
— Кто самый уважаемый из старейшин? — спросил майор Костюков у Дадабаева. — С него и начнем.
— Улема. Но мое мнение иное: первым посетить следует аксакала, который, уводя Гульсару, предупредил меня об угрозе.