уж не обессудьте! А желаете напиться – добро пожаловать в путь.
– Чтобы вы расставили по моим следам вешки, капитан? – смешок вышел хриплый.
«Хорошо, что Шурка со мной разок сходил», – подумал Темка, глядя на захлопнувшуюся дверь. Громыхнул навесной замок.
Княжич опустился в кресло, в котором недавно нагло восседал капитан. Пить хотелось – как будто в желудке песок горячий перекатывается. Говорят, без воды человек может прожить не больше пяти дней. Герман придет раньше.
Темка скрестил на столешнице руки, уронил на них голову. В общем-то, от него ничего такого не требуется. Молчать, и все. А в крепость воду принесет Шурка. Только бы Герман для острастки не лишил Митьку воды! Эта сволочь может…
Каждое утро Митька ждет чуда: проглянутся проплешины в песках, раздует барханы. Поднимется на башню глянуть окрест – и ослепнет на мгновения от вспыхнувшего под рассветным солнцем золота. Но никогда еще он не молился так жарко, спеша вверх по стертым ступеням. Кружит от недосыпа голову, и княжич бережно придерживает на боку фляжку. За тонкой стенкой плещется вода. Почти полная фляжка. Отхлебнет еще пару раз, и довольно. Остальное нужно оставить. Княжич с досадой ударил кулаком по каменной стене. А передать-то Темке как?! Герман выставил охрану, в тот коридор не пускают.
Бронза. Золото. Просверки серебра. Ничего не изменилось за ночь.
Восходящее солнце не слишком жаркое, но Митька все-таки спрятался в тень. Щелкнуло внутри: «Сутки и ночь». Столько уже Темка заперт без воды. Сутки – это длинный вечер, душная бесконечная ночь, медленно расцветающее утро и раскаленный день. И снова – вечер, бессонная ночь. Без воды. Да Темка, наверное, уже готов собственный язык жевать!
Капитан ходил к пленнику четырежды и возвращался все более озлобленным. Страшно попадаться ему на пути. Но Митька все равно караулил. Они сталкивались ненавидящими взглядами – и молча расходились.
Если бы Герман не подмял под себя гарнизон! «Раньше надо было думать», – укорил себя Митька. И тут же шевельнулось воспоминание – родной запах отцовского мундира, собственный голос: «Обещаю». Нет, отец не мог знать, что так выйдет!
Все, больше никаких необдуманных обещаний. Он – наследник, княжич Дин. А отец учил: князь себе не принадлежит. Ну зачем, зачем он взял с Митьки слово! Пятнадцать лет – уже не ребенок. Отец должен был это понимать. Но все-таки отправил под власть капитана. И нашел же в наставники такую сволочь!
Когда-то нянька рассказывала маленькому Митьке сказку про грызунов. Мол, бродят такие по свету, места себе не находят, маются. Но если повезет кому из них, то вселится в человека и начинает вить там гнездо, выгрызать душу и сердце. Митька долго боялся, по ночам снилось, как окутывает людей черная пелена, впитывается через кожу – и вот уже не человек перед тобой, а нелюдь бездушный. Княжич давно не верит в сказки. Но сейчас ему кажется, что в Германе сидит такой грызун. И точит, точит, вся душа капитанова уже как решето. Глаза пустые, только злоба и ненависть в них плавятся. Митьке страшно думать о том, что случится, когда душу капитана пожрут окончательно. Понимает ли Темка, что ему тогда грозит?
Княжич уперся затылком в теплый камень, прикрыл глаза. Как пить-то хочется… «Терпи! Темке еще хуже!» – прикрикнул на себя. Вокруг тяжелой головы плавали обрывки снов, на ресницы как пудовые замки навесили. Митька две ночи болтался в окрестностях коридора, спал только днем, урывками. Но никак не мог подобраться к часовому, все на просвет видать! Голова мотнулась вниз, Митька испуганно распахнул глаза. Не хватало еще задремать!
Солнечный диск показался над краем зубца. Пора. Скоро смена караула, по жребию черед Глеба, а он мужик рассеянный.
– Глеб! – голос прокатился по коридору, Митька еле успел нырнуть в нишу. – Глеб! Капитан зовет!
– А пост? – резонно спросил солдат.
– Да кому твой пост нужен. Вон замок какой! Пошли.
Глеб нерешительно переминался. Митька попросил мысленно: «Матерь-заступница, пусть он уйдет!»
– Ну Глеб!
– Да иду я, иду. Вот ведь…
Митька вжался в стену. Мелькнула мимо тень, дверь глухо проехала по полу. Не рваться, подождать хоть чуть-чуть, вдруг вернется. Все! Вперед!
Запасные ключи оттягивают пояс. Какая удача, что капитан забыл про них! Как вовремя отозвал Глеба! Видит Матерь-заступница, что творят, и на их стороне – Митьки с Темкой. Помоги еще немного!
Ключ с тихим щелчком провернулся, отвалился замок, повис на дужке. Митька рванул дверь, шагнул в душный полумрак. В комнате без окон догорала на столе свеча, роняя капли воска на засыпанную песком скатерть. В углу шевельнулся пленник.
– Темка! – Митька стукнулся коленями об пол.
Видно, обозлился капитан. Руки у Темки заломлены за спину, связаны. Вот шакал паленый! Но прежде чем развязать путы, Митька поднес к губам друга фляжку. С жадностью тот обхватил пересохшими губами горлышко. Булькнула вода. Митька сглотнул сухой комок.
С узлами возиться некогда, ножом их. Осторожно, чтобы не порезать опухшие запястья.
– Идти можешь?
– Голова… кружится, – онемевшие руки плетьми повисли вдоль тела.
Ох, как болят сейчас у друга плечи! Митька тряхнул флягой: пусто.
– Чего он тебя связал?
– Я пистолет хотел забрать. Этот дурак положил на стол и угрожал.
Темку шатнуло в сторону, он уцепился за стену. Осунулся княжич, дочерна загорелое лицо как из базальта высечено. Припомнит это Митька капитану!
В коридоре – ни души. Однако лучше обходной дорогой, пусть и дольше. И не через ворота, а неприметным ходом в стене. Быстрее! Но Темка еле ноги передвигает, морщится от боли в руках.
Звякнул замок на кованых воротцах. Деревянная дверь за ними сдерживает ветер, шуршит осыпающимся песком. Ничего, Митька проверял – можно открыть. Лишь бы Темка до своих дошел, не заплутал, не рухнул без сил. Помоги ему Олень-покровитель.
– А зеркальце я потерял, – вспомнил Митька. – Когда наперерез лошадям бросился, видно, выпало.
– Да и шакал с ним! Пошли! – У Темки лихорадочно блестели глаза.
Ну вот, он все-таки предложил это. Митька чуть поежился, выдохнул:
– Я не могу.
– Почему?!
– Тем, если ты мне покажешь источник, я не смогу вернуться в крепость. Ты сам не пустишь. А тут – мои люди. Солдаты князя Дина. Солдаты рода золотого Орла.
– Ну и чем ты им поможешь, если останешься?
Митька повел плечом. В тонком луче света, пробивавшемся через щель, сверкнул золотой галун. У Темки брови сошлись на переносице:
– Пойдем, пожалуйста! У вас же почти нет воды!!! Я не могу тебя тут бросить… ты же погибнешь.
– Нет.
Митька не верит в собственную смерть. Но как трудно одним словом перекрыть путь к воде! Каждая буква колючим комком царапнула пересохшее горло, растянула потрескавшиеся губы до сукровицы. Как же хочется пить! Кажется, все на свете бы отдал, а вот невозможно уйти.
– Ну не могу я сказать Герману, где источник. А ты… Ты же не солдат, Митька. Ну не солдат ты! Тебе летописи писать нужно. Ты правду видишь.
Да, Митька не изменит судьбу гарнизона. Глупо сходить с ума от жажды, когда можно спастись. Лежат в замковой библиотеке старые свитки, и только княжич знает, что осудили невинного. Как хочется согласиться с Темкой! Так много аргументов – за. И так мало – против.
– Думаешь, об осажденной крепости пишут те, кто отсиживался в соседней деревне? Нельзя, понимаешь? Нельзя. Летописцу нельзя, так же, как и воину. Он лгать не имеет права! И ты не приходи больше, слышишь? Выследят. Уходи же!
Темка набычился, уперся кулаками в стену. Где-то там, за толстой каменной кладкой, через тысячи шагов по золотой пустыне бьет источник. Холодная, свежая, чистая вода поит воздух влагой. Подставить бы ладони горстью, ткнуться губами… Митька мотнул головой:
– Я клятву королю давал.
Дверь открывается наружу, на нее нанесло столько песка, что не сразу и сдвинешь, но Митька должен это сделать. Темка, наваливаясь на створку, вкладывал всю свою злость, точно она виновата. На сапоги просыпалась бронза, ударило по глазам солнце. Все, Темка протиснется.
– Ты в крепость? Или к… источнику? – на последнем слове у Митьки сорвался голос, он облизнул губы.
Темка глянул на восход:
– Домой. Шурку перехватить, пока не ушел. Нечего ему по Пескам шляться. Митька… Ну… Пошли, а? Сразу к источнику. Там вода. Ты же мне свою отдал. Пошли!
Мотнул головой:
– Нет. Топай давай, а то хватятся.
Трудно прощаться, если не уверены, увидятся ли еще. Митьке – оставаться в умирающей от жажды крепости. Темке – дорога в Черные пески, из которых можно не вернуться.
– Иди, – повторил Митька.
– Дурак! – голос Германа накрыл мальчишек. Темка рванулся к двери, но ему заломили руки за спину. – Дурак! – повторил капитан и с размаху ударил Митьку – брызнула кровь из разбитого носа. – Мы же за вами следили! Он бы привел нас к источнику!!! Дерьмо шакалье!
Княжич отер кровь с лица, рывком поднялся. Ярость полыхнула алым огнем перед глазами:
– Как ты смеешь?!
Удар сбил с ног, заставил хлебнуть горячего, колючего воздуха. Герман наклонился, схватил Митьку за грудки. Глаза капитана светились ненавистью:
– Игры кончились, сопляки. Я из-за вашей дурости подыхать не собираюсь. Я твоего дружка на кусочки порежу, кожу сдеру, но он расскажет! Сам виноват, княжич, надо было соглашаться с ним идти.
Митька вскинул голову, встретился глазами с Темкой.
– Он не скажет.
Матерь-заступница, он не скажет!
– Скажет. Все скажет!
Помоги ему…
Темка выгнулся, рванулся из пут. Сквозь оглушающую боль послышался голос Митьки. Чудак, разве их можно сейчас в чем-то убедить? Бесполезно, подумал Темка. Бесполезно.
Боль снова покатилась вдоль позвоночника, вырвалась криком сквозь стиснутые зубы. Будь ты проклят, сволочь! Закусить губу до солоноватого привкуса. Больно! Как больно, мамочка! Скручивается мир перед глазами, как кора в жарком огне, тонет в багровом пламени. Сил нет, как больно!