Осень уже чувствовалась, дул сильный ветер. Закутавшись в плащ, я повлекся вместе с палой листвой и мелким буреломом по аллее Народного сада. Я решил добраться до дома на Верингерштрассе пешком, выгадывать минуты не имело смысла. Разумеется, мне было страшно. В животе у меня проворачивалась гигантская циркульная пила, разрывая внутренности в клочья и увлекая эти клочья в полет по кругу. У витрины галереи на Оперной площади я ненадолго остановился полюбоваться женщинами, похожими на муравьев, — повернувшись друг к дружке острыми личиками, они печально улыбались и обсуждали мое падение.
Прежде чем вставить ключ в замочную скважину, я прижал ухо к двери и вслушался. В квартире стояла тишина, и на мгновение мне почудилось, будто ее там уже нет, будто она сбежала подобно четвероногим героям мультиков, неизменно спасающимся бегством, едва почуяв, что им грозит опасность или несправедливость. Просто-напросто исчезла. Допустим, в Гренландию. Я отпер дверь.
Чуть ли не в тот же самый миг открылась и кухонная дверь, Джесси вышла ко мне в прихожую.
Цып-цып-цып, позвала она.
Она остановилась в нескольких сантиметрах от меня, рука у нее была просунута в рукав рубашки, туловище как-то нелепо обтянуто тканью, а другая рука беспомощно повисла в воздухе. С первого взгляда было понятно, что рукав она надела не на ту сторону, а значит, и вся головоломка рубашки никак не могла сойтись. Она радостно засмеялась моему появлению, легонько прижалась ко мне и попыталась обнять рукою, наполовину связанной вывернутым наизнанку рукавом. Я помог ей надеть рубашку правильно и поцеловал ее. Тело ее было напряжено, я принялся поглаживать ее по голове, пока она не расслабилась у меня в полуобъятии.
Куупер, сказала она, ты слишком поздно.
Ничуть не поздно, ответил я, сейчас полседьмого.
Все равно, сказала она.
Она продолжала держаться за меня; так, не отпуская друг друга, мы прошли на кухню. Там я поставил на пол портфель среди пустых коробок из-под полуфабрикатов, где ему явно было не место. Я подумал, не произвести ли досмотр квартиры, аналогичный тому, что я устроил в конторе своему письменному столу, однако отбросил эту мысль. Времени на детальный осмотр все равно не было. Джесси меж тем подошла к холодильнику.
Что ты тут целый день делала, спросил я.
Работала, ответила она.
И жестом показала, что речь идет обо всей квартире.
Прибиралась, чистила, пылесосила, сказала она, разве ты ничего не замечаешь?
Теперь заметил. Конечно, это было бредом, но меня все равно растрогало, к тому же я был рад, что она не выходила из дому.
Отлично, сказал я, большое спасибо.
Она налила два стакана вина и протянула мне один.
Будь здоров, сказала.
Запрокинув голову, осушила стакан. И на глаза ей выступили слезы. Я тоже сделал пару хороших глотков. Мы помолчали.
Джесси, в конце концов сказал я, как ты насчет того, чтобы прогуляться?
Она сразу же вскочила с места, бросилась в прихожую и принялась обувать армейские ботинки. Это у нее не вышло, и она беспомощно запрыгала на одной ноге. И чуть не упала, я бережно поддержал ее, обхватив за плечи, и почувствовал, что она дрожит всем телом. Я зашнуровал ей ботинки.
Тебе холодно, спросил я.
Да, ответила она, весь день.
Я подал ей свой старый полосатый пуловер, который, как я всегда думал, ей нравился. Это был как раз тот самый пуловер, в котором мне зимой хотелось валяться в снегу, дразня оскалившихся белых волков. Пуловер доставал ей до колен, а рукава пришлось изрядно закатать. Я сказал ей, что так она выглядит просто замечательно.
Я не мог поручиться за то, что в течение дня у нее не было никаких контактов с отцом и братом: может быть, ей звонили, а может, звонила она сама. Я понятия не имел, многое ли ей на самом деле было известно, не знал даже, сохранила ли она в памяти обстоятельства, при которых мы прошлой ночью бежали из дома № 61 по Пратерштрассе, — как, из-за и после чего. Она то включала, то выключала свою способность воспринимать и запоминать, как другие то включают, то выключают у себя дома электричество. А уж если упрется, то и вовсе нельзя было хоть что-нибудь ей втолковать. Сначала требовалось ее каким-то образом включить.
Мы поехали на трамвае в Шестнадцатый округ. Мы не стали садиться и простояли всю дорогу на задней площадке последнего вагона, прислонясь к стеклу, и на каждом повороте Джесси наваливалась на меня всей тяжестью своего тельца, как уставший ребенок.
Перебираю волосы пальцами и аккуратно раскладываю по полу. Клара выглядит так, словно у нее в волосах паслась корова, я поневоле улыбаюсь, лицо у нее красное и в испарине непонятного мне происхождения. Намыливаю ей весь череп и окунаю бритву в воду. Теперь дело подвигается споро, кошу ее, как газон, начав над правым виском и ухом.
На Вильгельминенштрассе мы вышли и отправились вверх по Савойенштрассе до самого замка. Шли мы рядом, но не прикасаясь друг к другу, ветер сдувал ей волосы на одну сторону, что совершенно меняло ее облик. Мы молчали, пока не дошли до леса. Там она оживилась, рванула вперед, спряталась в темноте. Мой полосатый пуловер мелькал за деревьями то здесь, то там, и мне пришлось солгать в ответ на вопрос, не потерял ли я ее из виду.
Мы сделали крюк по лесу, по возможности незаметно я выманил ее обратно на дорогу, та пошла теперь влево. Уже за полкилометра до комплекса водоочистки нам в ноздри ударила вонь клоаки. Дул сильный северо-западный ветер. Внезапно Джесси остановилась, встала на одной ноге и поднесла палец к губам.
Ах, сказала она, сейчас я припоминаю, что мне снилось нынешней ночью.
Что же, моя маленькая, спросил я.
Мне невероятно хотелось обнять ее, зарыться в ее волосы и вместо здешней вони почуять ее слабенький аромат.
Кто-то слепил с меня статую, рассказала она, статую с меня ростом и всю из говна. Выставил ее на улице, и статую принялись жрать собаки и все перемазались. И стояла чудовищная вонь. Точь-в-точь как сейчас.
Она неуверенно огляделась по сторонам, как будто эта статуя — она сама, только вся из говна — могла оказаться прямо здесь, за углом.
Это всего лишь очистные сооружения, сказал я. Давай прибавим шагу, и все.
Она схватила меня за руку, отыскала указательный и средний пальцы, сжала их в кулачке. Мне хотелось поскорее уйти отсюда, может быть, даже убежать, мне предстояло сделать еще один поворот и как можно крепче ухватиться за руку Джесси самому, прежде чем она сообразит, куда именно мы идем. Предстояло положиться на то, что она не закричит, предстояло в крайнем случае заломить ей руки за спину и использовать чересчур длинные для нее рукава моего пуловера в качестве своего рода смирительной рубахи.
Она потащила меня назад.
Да ведь там вышка, сказала она, я хочу на нее взобраться.
Я поволок ее вперед.
Нет, сказал я, не надо, ветер и еще эта вонь.
Нет, сказала она, пожалуйста.
Я сдался. В конце концов, это не имело значения. Она пулей понеслась в сторону от дороги по какой-то лесной тропе, заканчивающейся на маленьком, но крутом холме, на котором и стояла вышка. Путь по самому холму вился спиралью. Джесси же помчалась прямо вперед, не разбирая дороги, карабкаясь на иных участках на четвереньках. Здесь была грязь, мои брюки в самом низу уже пропитались вонючей влагой и становились все тяжелее. Джесси уже давно была наверху, когда я только начал подъем по металлической лестнице, идущей зигзагом среди стальных труб. В общей сложности вся эта конструкция достигала примерно тридцати метров в высоту.
Обрив Клару наголо, принимаюсь плести из ее срезанных волос толстую косу. Она мне с такой косой больше всего нравилась, пусть же и эта останется на память неизвестно кому, на память тому, кто выживет. Может быть, мне самому имеет смысл приклеить эту косу себе на затылок. Макс, говорила она, если хочешь узнать, что у человека на уме, уподобься ему чисто внешне.
Вот, правда, мне никогда не хотелось узнать, что у нее на уме.
Над головами разыгралась уже самая настоящая буря, ветер погнал клочья туч по небу и сдул с земли палую листву. Полусферы очистных сооружений походили на пару очков в металлической оправе, нахлобученную на нос лесу. Над ними в небе кружили чайки, казавшиеся пушинками в зальделом бокале, они то взмывали, то ныряли вниз, они сновали над куполами водоочистки, и мне не хотелось думать о том, что, собственно говоря, они здесь вылавливают. Ветер многоголосьем выл в трубах, все сооружение тряслось, как исполинский камертон. Джесси, держась обеими руками за перила, подставляла лицо порывам ветра. Слезы вытекали у нее из внешних углов глаз и сползали от висков к ушам. Да и я ухватился покрепче. На какой-то момент почудилось, будто вот так, вдвоем, выдерживая натиск ветра, мы сможем остановить вращение земного шара.
Я корабль, я плыву по волнам, закричала Джесси, путь лежит в Гренландию!
Она засмеялась и начала, еще крепче вцепившись в перила, раскачиваться всем телом взад-вперед, пока все вокруг нее не зашаталось, трубы не пошли ходуном, вышка не затрещала всеми суставами.
Лучше прекрати, сказал я.
Потом встал, широко расставив ноги, как матрос на шаткой палубе.
Джесси, закричал я.
Корабль! Корабль!
Она раскачивалась изо всех сил. Я видел, как резко обозначились у нее побелевшие костяшки пальцев, как выступил на лбу пот. Когда я потянулся к ней, она отпрянула, сбилась с ритма и больно стукнулась о перила. Я схватил ее и прижал к металлической арматуре. Дважды ее локоть с инстинктивной точностью заехал мне в солнечное сплетение, у меня пропало дыхание, но ее я не выпустил, я держал ее все крепче и крепче, пока она не прекратила дергаться. Да и вышка постепенно успокоилась, гудя, вибрируя, но больше не раскачиваясь. Лицо у Джесси было совершенно мокрым. Я даже не понимал, узнает ли она меня. Вроде бы она что-то высматривала у меня в глазах, у меня на носу, в уголках моего рта.
Джесси, сказал я, теперь нам пора.