Сергей обречённо раскрыл альбом и принялся машинально листать страницы. Как часто в салонах ему подсовывали работы великосветских любителей с просьбой дать оценку, высказать мнение, вынести вердикт… И всякий раз он терялся. Хвалить, как правило, было нечего, а врать он не умел. Вернее, умел, но не любил. Сказать же прямо, что предложенные рисунки безнадёжно дурны и созданы рукой дилетанта, язык не поворачивался — обижать людей он любил ещё меньше, чем врать…
Сергей с минуту небрежно переворачивал страницы альбома, мельком просматривая карандашные этюды. Потом оторвался и внимательно посмотрел на мадам Лавилье. Снова вернулся к альбому, — на этот раз эскизы подверглись тщательному изучению. Здесь были наброски натюрмортов, пейзажей, портретов. Наткнувшись на один из рисунков, высоко поднял бровь и было открыл рот для реплики, но промолчал.
— Ну, как? Что скажете? — с нетерпением и опаской спросила женщина.
— А вы знаете, неплохо, — медленно сказал Сергей.
Душой при этом ничуть не покривил. Рисунки, само собой, выходили пока сырые. Однако просматривался хороший любительский уровень, имеющий все шансы перерасти в профессиональный. У мадам был хороший глаз, твёрдая рука, чувство меры и пропорции. Ощущалось даже нечто вроде художественного почерка. И если одарённая самоучка не бросит рисовать, да ещё возьмёт уроки у хорошего мастера, то у неё вполне может сложиться яркая творческая карьера.
Всё это Сергей объяснил женщине, тщательно подбирая слова. В общении с начинающим автором важно не перехвалить. Но даже скупое поощрение произвело вулканический эффект. Мадам Лавилье по-девчоночьи взвизгнула, порывисто обвила его шею рукой и расцеловала в обе щёки, не забыв и губы. (Надо полагать, гонорар за консультацию.) Потом вскочила на ноги и, вырвав альбом, побежала в сторону деревни.
Сергей несколько растерянно смотрел ей вслед. До чего же взбалмошная женщина и, кажется, легкомысленная. На эту мысль наводил рисунок в начале альбома.
То был портрет Марешаля, и притом недурно выполненный. Само по себе это не удивило: если уж приходишь к мужчине в номер по ночам, почему бы и не нарисовать… Но ведь рисунок мог увидеть муж и задуматься, а почему, собственно, сосед по гостинице привлёк такое внимание жены. Или мужа из-за возраста и болезней поведение супруги уже не беспокоит?
Было в портрете француза нечто странное. Что-то в нём мимолётно зацепило, что-то привлекло особое внимание. Но что именно, Сергей сообразить никак не мог. Ну и чёрт с ним… Какое, собственно, ему дело ему до похождений мадам Лавилье? Пусть хоть на голове ходит. Работать надо. Уже третье мая, а замок Ла-Рош всё ещё не зарисован, во всяком случае до той степени, когда можно перейти от альбомных эскизов к холсту.
Выбросив женщину с её мужем и любовником из головы, Сергей решительно взял карандаш и принялся набрасывать очертания донжона.
Сотоварищи, как и следовало ожидать, появились в самый разгар работы. И кто после этого будет отрицать существование закона подлости?
— Сергей Васильевич, голубчик! — завопил ещё издалека Фалалеев, семафоря одной рукой. (В другой была корзина с торчащими из неё горлышками бутылок.) — Ну, что же вы от нас убежали? Небось, к тому же не пивши, не евши!
Сергей обречённо закрыл лицо ладонями. Хорошие, милые люди… Если бы только знали, как они ему мешают…
— Сергей Васильевич, мы же договаривались, что один вы ходить не будете, — строго заметил Долгов, приблизившись. — Как маленький, ей-богу.
— Так это мы когда договаривались? Теперь-то ситуация изменилась, опасаться нечего, — возразил Сергей.
— Опасность есть всегда, — философически изрёк Марешаль. — Например, где гарантия, что тройка пострадавших крестьян не бросит полевые работы и не заявится побеседовать с обидевшим их русским художником? Да мало ли что ещё может случиться в чужой стране… Так что вы уж от нас не убегайте.
— А вы меня не отвлекайте от работы, — огрызнулся Белозёров.
— Кто отвлекает? Кто отвлекает-то? — заволновался Фалалеев. — Я вот вам завтрак принёс. Сейчас накрою, перекусим, и работайте дальше на здоровье.
Сказано — сделано. Верный помощник проворно расстелил на траве скатерть и разложил нарезанные хлеб, сыр, колбасу. Украсил импровизированный стол тремя бутылками.
— Не рано ли? — усомнился Сергей, глядя на соблазнительные сосуды.
— В самый раз, — авторитетно заявил Фалалеев. — В тутошнем вине крепости почти и нет. Пьёшь-пьёшь, а всё никак не напьёшься… А не хотите, так и не надо. Пейте воду. Вон, целая река за спиной.
— Нашёл дурака…
С этими словами бывший гусар с удовольствием принял из рук помощника полный стакан.
Аппетитно жуя свиную колбасу, Марешаль сообщил, что накануне вечером получил телеграмму из министерства с информацией для Белозёрова. Сообщали, что выставка по-прежнему идёт с большим успехом. Можно сказать, с аншлагом. Министерство будет просить художника продлить запланированный срок работы вернисажа.
— Уж вы не отказывайте, Сергей Васильевич, — сказал Фалалеев, разливая. — Уважьте хозяев.
Сергей пообещал уважить. Выпили за дружбу между Россией и Францией.
Настроение стремительно улучшалось. После завтрака, разомлев, Сергей растянулся на траве и бездумно уставился в синее небо с белыми облаками. Думал о Настеньке и сыновьях, о своём доме думал, где в любимом саду под тёплым натиском весны сейчас распускаются первые листья. Как же теперь всё родное и близкое далеко… Ну, ничего. Ещё пара недель французской чужбины — и обратно к себе, в Россию. Там всё своё, там дел немерено…
Не заметил, как задремал. Всё-таки встать сегодня пришлось ни свет ни заря. Хотя с точки зрения работы польза от раннего подъёма оказалась мизерной. Спасибо мадам Лавилье и сотоварищам…
— Сергей Васильевич, просыпайтесь! Пойдём в гостиницу!
То был голос Фалалеева. Открыв глаза, Сергей подивился: пока он спал, поднялся ветер, небо затянуло тучами, и вот-вот могли сорваться первые капли дождя. Гладь реки вспенилась волнами, шумно бившими в стены замка.
Начали собирать остатки завтрака. Налетевший порыв мощно рванул из рук Фалалеева скатерть, еле удержал. И вдруг…
Сергей сначала не понял, что это.
Остановился. Прислушался. Увидел побледневшее лицо Фалалеева, высоко поднятые брови Марешаля, расширившиеся глаза Долгова. И лишь потом сообразил, что ему не чудится, и друзья слышат то же самое.
Замок выл.
Выл, словно… а, собственно, кто? Сравнить этот вой было не с чем. Не человеческий, не животный… Но свистящий, запредельный, потусторонний. Как будто крепость восстала из ада, и вслед ей несутся нечестивые звуки преисподней.
— Что это? — пробормотал Долгов.
— Святая Богородица, спаси и сохрани! — жалко вскрикнул Фалалеев, мелко крестясь.
Новый порыв ветра, сильнее прежнего, опрокинул корзину с посудой, далеко унёс скатерть, выпущенную Фалалеевым из ослабевших рук. и, вторя ветру, замок взвыл с новым ожесточением. Чувствуя, что в голове мутится, Сергей невольно зажал уши.
Нервы натянулись, как бурлацкая бечева. Неистовый вой надрывал сердце до спазма, до боли. Ломал рассудок. Рвал душу в клочья. С головой накрыла волна слепого, первобытного ужаса, и было это невыносимо.
— Пошли отсюда! — хрипло скомандовал Сергей.
Какое там "пошли"! Бежали, охваченные паникой, стыдясь собственного страха и не в силах ему противостоять. Страх гнался по пятам, хватал за плечи, трепал волосы.
— Я больше не могу! — простонал Фалалеев, останавливаясь и хватаясь за сердце.
Сергей молча взял его под руку, Долгов под другую. Перешли на шаг. В деревню вошли уже неторопливо, степенно, словно и не было только что пережитой жути. Остановившись возле гостиницы, достали папиросы.
— Честно говоря, я порядком струхнул, — сказал Марешаль с натянутой улыбкой.
— А то мы не заметили, — буркнул Фалалеев, зажигая спичку всё еще дрожащими руками. — У меня и сейчас поджилки трясутся.
— Так что это было?
Вопрос задал Сергей — себе самому, но и другим тоже. Случившийся ужас в голове никак не укладывался.
— Что было… — повторил Долгов, жадно глотая табачный дым. — А может, на самом деле ничего не было?
— Как так?
— А вот так. Морок это был, наваждение.
— Да кто ж его навёл-то, морок этот? — возмущённо взвизгнул Фалалеев.
— А замок. Замок и навёл.
Сергей лишился дара речи и только расширил глаза.
— Очень интересно, — озадаченно сказал Марешаль. — Но зачем замку устраивать наваждение?
— Чтобы нас отпугнуть. Прогнать, словом. Не хочет он, окаянный, чтобы его рисовали.
Сергей нахмурился.
— Вы это серьёзно?
— А хрен его знает, — мрачно сказал Долгов. — Если можете придумать что-то ещё, поделитесь.
— Но это же сущая мистика!
— А всё ли на свете познано? — огрызнулся Долгов.
Тут Сергей невольно вспомнил мсье Дюваля с его невероятным даром ясновидения. Это ли не мистика? Но сам Дюваль объяснял свои способности лишь особыми врождёнными свойствами мозга, и только. Ничего мистического он в себе не ощущал… Может быть, всё-таки ужасный вой объясняется неким естественным образом?
Наступило молчание, прерванное Марешалем.
— Вообще-то версию Бориса проверить несложно, — сказал задумчиво. — Надо только расспросить кого-нибудь из местных жителей. Случалось ли нечто подобное раньше? Если да, то Борис неправ. Мы здесь ни при чём, замок проявляет дурной характер сам по себе. Если же нет и эту адскую какофонию Ла-Рош устроил специально в нашу честь… тогда не знаю, не знаю…
Фалалеев хлопнул француза по плечу.
— Гениально! Обязательно расспросим, — поддержал он. — Да вот Сергей Васильевич и расспросит.
— Почему я? И кого?
— С Жанной поговорите. Она девушка местная, неглупая, враз расскажет, как есть. Вам интересно, а ей приятно. — Фалалеев подмигнул Белозёрову. — Видел я, как она на вас поглядывает. Ничего не утаит.
Марешаль деликатно хмыкнул.
— Язык у тебя, Семён Давыдович, как помело, — сказал Сергей недо