Александр Алексеевич пользуется большим уважением у сельских тружеников, к его боевым наградам прибавились награды мирных трудовых дней. Не забывают ветерана и бывшие однополчане. Его часто приглашают на традиционные встречи. А недавно у моего друга сын вернулся из армии после безупречной службы.
Вот и все о мальчике Саше Попове — герое Великой Отечественной войны.
"Юные защитники Родины"
Так называется музей, созданный в городе Курске при Дворце культуры завода тракторных запасных частей.
Поисковая группа школьников поселка КЗТЗ, воглавляемая Кларой Александровной Рябовой, активной общественницей и душевным человеком, много лет разыскивает сыновей полков — тех, кому в годы Великой Отечественной войны было столько же лет, сколько самим этим ребятам. Один из стендов посвящен пионеру из Курска Коле Букину. В тринадцать лет мальчик стал сыном полка. Прошел всю войну, награжден орденом Красного Знамени и медалью "За отвагу". Здесь же помещены портреты юных воинов Николая Илющенко, кавалера орденов Отечественной войны II степени и Красной Звезды, Леонида Кузубова, двенадцатилетнего фронтового разведчика. О своей юности Леонид Кузубов, белгородский поэт, лауреат премии имени А. Фадеева, рассказал в стихах.
…Под крыльями пылающего флага
Прошел я очень многие края,
И на стенах разбитого рейхстага
Штыком написана фамилия моя…
Музей в Курске — штаб-квартира юных защитников Родины.
Марк ШЕВЕЛЕВСТРЕЛЯНЫЙ ВОРОБЕЙ
Речной вокзал большого волжского города напоминал потревоженный муравейник. Спешили военные и штатские, из порта доносились крики грузчиков, резкие команды, скрип лебедок и кранов, гудки пароходов и автомобилей. Порывистый ветер бросал в озябшую толпу пассажиров хлопья мокрого снега.
Весь день вертелся Коля у дебаркадера, в каком-нибудь метре от трапа и — без успеха: вахтенные внимательно следили за "зайцами".
Плитка шоколада и баночка тушенки, которые дал летчик под Ростовом, были съедены еще позавчера. Спасенье одно — попасть на пароход.
Темнота, рано окутавшая порт, холод и пустой желудок — придали Коле решимости. Он подхватил лопату-шахтерку, оставленную кем-то на куче угля, и побежал к трапу, на ходу крикнув вахтенному: "Уголь из грейфера на палубу просыпался!" Дежурный не пошевелился: мало ли ребятни теперь, когда война, на пристанях подрабатывает.
Спрятавшись в угольном трюме, Коля сперва неподвижно сидел в сплошной темноте, голодный и одинокий, с черным от антрацитной пыли лицом. Потом, когда пароход отчалил, мальчик успокоился, согрелся и, убаюканный работой паровой машины, заснул.
Разбудили Колю возбужденные громкие голоса. Трюм был почти очищен. В нижний люк заглянула черная взлохмаченная голова, к Колиным ногам тянулась чернющая крепкая рука.
— А ну вылезай! — белозубо щерился кочегар.
Коля выбрался из убежища. От жарко пышащей топки, от яркого света фонарей, от насмешливых взглядов машинистов и кочегаров мальчику было не по себе.
— Вот вам и "заяц"!
— Надо капитану доложить!
— Успеется, — заметил один из кочегаров. — Сперва надо вымыть парня и накормить.
Через час мальчик, чисто вымытый и сытый, одетый в настоящую тельняшку, уже спал крепким сном в матросском кубрике.
В это время в дверь капитанской каюты постучался один из пассажиров. Это был Николай Иванович Боголюбов, известный актер театра и кино.
— Слушаю вас, — произнес капитан.
— Сегодня матросы нашли в угольном бункере мальчика. Как вы думаете с ним поступить?
— Вы знаете этого мальчика?
— Нет, не знаю.
— Сдадим на первой пристани. Его отправят в детский дом, пока не объявятся родители.
— А если у него нет родителей?
— Что вы предлагаете?
— Среди моих спутников — актеры столичных театров, кинорежиссеры, писатели. Мы направляемся в Среднюю Азию. Я посоветовался с товарищами. Мы бы хотели взять мальчика с собой. Он будет обеспечен всем необходимым.
— У вас есть дети? — спросил капитан.
— Сын, — ответил актер. — Ровесник этого мальчика. Жена эвакуировалась с ним раньше, но я даже не знаю, где теперь они, не имею от них никаких вестей.
Помолчали.
— Да, война, война… — тяжело вздохнул капитан. — У меня старший сын на фронте. Тоже ни одного письма.
На следующий день Коля переселился в каюту Боголюбова. С любопытством и восторгом смотрел мальчик на ордена Ленина и "Знак Почета", прикрепленные к выходному пиджаку актера. Боголюбов показал фотокарточку маленького мальчика в наглаженных коротких штанишках и белой, с бантиком блузочке. На обратной стороне карточки было написано: "Юрик". "Маменькин сынок", — подумал Коля.
В Астрахани пересели на дизель-электроход "Красноводск", пересекли Каспий. Потом поездом добирались до Алма-Аты, где должны были продолжаться съемки фильма, в котором участвовал Боголюбов.
Гостиничная жизнь надоедала Коле. Целыми днями напролет бродил он гулкими, пустыми коридорами. Хотел устроиться на завод без ведома Николая Ивановича: не взяли — малолеток. В школе тоже не заладилось. В шестой — не приняли. Снова в пятый?
Выручил случай. В комнату Боголюбова зашел как-то высокий майор с орденом на гимнастерке, с аккуратными усиками на чисто выбритом лице. Он дружески обнялся с Боголюбовым и, слегка заикаясь, стал засыпать его вопросами, удивленно поглядывая на незнакомого мальчика, по-хозяйски расположившегося на диване.
— Ты знаешь стихи про дядю Степу? — хитро улыбаясь, спросил Колю Боголюбов.
— Читали в детдоме, — ответил мальчик, не понимая, при чем здесь стихи.
— Тогда знакомься, — он положил гостю руку на плечо. — Дядя Степа, он же — Сергей Владимирович Михалков.
Потом обернулся к приезжему и озабоченно попросил:
— Вот познакомились на пароходе, как мне теперь с ним быть? Посоветуй, Сергей. В школу — ни в какую, только на фронт! Каков, а?
— Ну-ка, парень, поведай нам свою одиссею, — присаживаясь рядом на диван, сказал Сергей Владимирович.
Войну Коля увидел близко 8 октября 1941 года. Утро выдалось сырое и хмурое. Проснулся он рано, в непривычной тишине. Вскочил с широкой лавки, отбросил пахнущий формовочной землей бушлат и выбежал в цех. Тихо остывала в углу вагранка, тускло краснели лампочки над пустыми квадратами окон, в проходе белела на черном полу оброненная кем-то в спешке почти новая брезентовая рукавица. Коля подумал: ночью была воздушная тревога, его не разбудили. Дверь в бомбоубежище оказалась открытой, в подвале было темно и тихо. Мальчик вышел во двор. У голтовочного барабана сиротливо высилась куча необработанных корпусов для гранат. Двор был безлюден. Коля понял: что-то случилось.
Три месяца 6-е Мариупольское ремесленное училище, как и весь город, жило на военном положении. Правда, настоящей войны вначале ребята не чувствовали. Режим в училище был прежним. Но в сентябре, когда фашисты вышли к Днепру, распорядок дня в училище впервые нарушился. На митинге выступил директор Александр Евдокимович. Он объявил, что получен фронтовой заказ — корпуса для гранат. Все закричали: "Ура!" И началась работа: ни дня, ни ночи. Ребятам ребристые цилиндрики даже по ночам снились. Усталость с ног валила. Коля хитрил: прятался в раздевалке, когда все выходили строиться, чтобы не идти через весь город в училище. Так у него два лишних часа сна набегало. Ему прощали. Он был в училище самым младшим.
Стоя на пустынном литейном дворе, Коля услыхал первые выстрелы. Они долетали со стороны порта. На улице столкнулся с бежавшими людьми.
— Что случилось?
— Немцы в порту!
Надо бы поскорее из города, а Коля побежал к порту, там дружок жил по училищу, Павлик Костенко, у него можно спрятаться.
Мостовые и тротуары были мокры от густого тумана. Изредка в восточной окраине города пробегала кучка расхристанных, будто ураганом застигнутых, людей.
Коля долго стучал, пока ему открыли. В комнате пахло горелым тряпьем. Дружок Павлик выскочил навстречу, прыгая на одной ноге, другой пытался попасть в пустую штанину.
— Ты еще в форме?! — таращил глаза Павлик.
Вошла мама Павлика. Ее трудно было узнать. Лицо закопченное, волосы не причесаны, глубокие морщины у рта.
— А, Коля, — глаза ее остановились на гимнастерке мальчика. — Сейчас принесу переодеться.
— Зачем?
— Наши из училища дежурили в порту, — захлебываясь, рассказывал Павлик, — немцы думают, что морские курсанты, ловят по городу и стреляют!
Женщина молча принесла пару ветхих, с вздувшимися коленками брюк, клетчатую, в заплатах сорочку. Пока Коля переодевался в это старье, форма исчезла. Он бросился за женщиной на кухню и едва не из огня выхватил брюки и гимнастерку.
Разве можно?! Как гордились они своим, похожим на солдатское, обмундированием! Как им завидовали мариупольские мальчишки, когда "рэушники" строем шагали в столовую по проспекту Республики и пели свой трудрезервовский марш:
Пройдут года, настанут дни такие,
Когда советский трудовой народ
Вот эти руки, руки молодые,
Руками золотыми назовет.
В этой форме его и Фрося заприметила. Утром Коля с группой строем в столовую идет, а Фрося — навстречу, с подружками в школу. Девочки из школы возвращаются — "рэушники" как раз из столовой после обеда выходят. Здесь они и познакомились. Фрося такая красивая, ямочки на щеках, одно плохо — выше ростом. Но когда Коля в шинели, в фуражке, то ничего.
У Павлика оставаться было нельзя. Рядом — порт, а вдруг облава? Коля поел жареной картошки, и с узелком под мышкой вышел на улицу. "Хлоп, хлоп", — слышались в отдалении выстрелы — будто один за другим протыкали воздушные шары.
Теперь надо было пробраться на Комсомольскую, где его приемная мать живет, мама Мария, посмотреть, что там. Бежал кружным путем, сначала к училищу, потом к пожарной и горсовету. У парадного входа исполкома стояли большие черные мотоциклы с колясками и ходили солдаты в коротких сапогах и темно-зеленых куртках: фашисты! На ступенях, на тротуаре, на дороге белели листы выброшенных из здания бумаг. Коля попятился, юркнул в проходной двор и по пустынной улице Артема вышел на Комсомольскую.