Вверх по Комсомольской шестеро фашистов вели наших людей, мужчин и женщин. Коля притаился за толстым стволом акации, выжидая, когда конвой минует дом мамы Марии. Но у дома № 39 конвойные вдруг замедлили шаг, резко распахнулась калитка, и два солдата вытолкнули Марию на улицу. Мальчик позади вскрикнул и выбежал из-за дерева. Конвойные оглянулись.
— Беги! — крикнула женщина. — Спасайся!
Один из фашистов, не поднимая к плечу автомата, равнодушно повел стволом в сторону мальчика. Из дула вырвался красный язычок пламени, как из зажигалки. Пули цокнули по булыжникам, высекая искры. Мальчик с испугу выпустил узелок и кинулся к ближайшему забору. Одним махом перелетел через высокую ограду, чувствуя, как трещат внизу доски, будто по ним лупят изо всех сил сразу десять барабанщиков.
На четвереньках, как загнанный зверек, полз по мокрым от холодной росы огородным грядкам, пока сзади не утихла пальба. В неубранных стеблях кукурузы сжался в комочек и затих. Заметил кровь на стеблях. Огляделся: правая нога разодрана. То ли о забор, то ли пулей зацепило. Рана глубокая, кровь как из родника выбулькивает. Попробовал листьями залепить — отпадают. Откуда столько крови в худой ноге?
Послышался тихий свист. Мальчик выглянул из-за кучи кукурузных стеблей. Свист повторился. Сигнал подавали от сарая. Коля пополз туда, навстречу приоткрылась дверь летней кухоньки.
— По тебе стреляли? — спросил мужской голос. — Э, да ты ранен?
В полумраке каморки Коля рассмотрел мужчину. Военный, голубые петлицы с птичками, летчик. Мужчина положил Колю на топчан, ловко перевязал ногу, сунул в руки кусок сахару.
— Соси, кровь восстанавливает.
— А они арестованных расстреливают? — тревожился мальчик.
— Кого забрали?
— Мать. Мария Сахарова, может, слыхали? С завода металлоизделий, депутат.
— Значит, ты — Сахаров. А зовут как?
— Колей, — ответил мальчуган. — Только не Сахаров я, а Жуков. Мария мне — приемная мать, родная давно померла.
Про себя летчик мало сказал. Полк под Ростовом, выпросился на день своих вывезти, теперь бы хоть самому выбраться.
Жуткой была первая ночь оккупации: пожары, расстрелы, крики.
Прижимаясь к палисадам, к глухим сырым заборам, пробирались двое к городской окраине, замирая под случайным лучом прожектора.
— Машину бы раздобыть, — шепнул летчик.
В одном месте заметили постоянное кружение света и гудение множества моторов. Подобрались поближе: бензозаправка. Мигали подфарники и стоп-сигналы автомобилей и мотоциклов.
Летчик шевельнулся в темноте.
— Подстережем мотоциклиста в улочке?
— Стрельнете — услышат, — ответил Коля.
Летчик задумался. С каждой минутой выбираться из города становилось сложнее.
— Давайте проволоку натянем, — предложил вдруг мальчик. — Мотоциклист об нее — бац!
— Идея, — одобрил летчик, — а где проволоку взять?
Коля хмыкнул: в каждом дворе веревка или проволока для белья. Он поднял с земли несколько камешков и швырнул их через забор. Прислушался. Потом объявил:
— Собак нет, можно заходить.
Спутник только головой покачал.
По мокрой черепичной крыше дома проносились светлые полосы от проезжавших по соседним улицам автомашин. Блестели капельки на оцинкованной проволоке, протянутой наискосок двора.
Они выбрали проулок поуже, неподалеку от бензозаправки. Натянули проволоку. Летчик присел, расставляя, как мотоциклист, руки.
Ждали с полчаса. Продрогли. Пиджачишко, который нашли на кухне, отсырел, мальчика била мелкая дрожь, он все сильнее припадал на правую ногу.
Наконец на повороте запахкал мотоцикл. Мощный луч фары опасно выхватывал из темноты большой кусок дороги. Сейчас фашист заметит проволоку… На ровном, накатанном пути водитель переключил скорость на высшую, колеса бешено рванулись вперед. С глухим вскриком свалился с сиденья фашист. "Майн гот!" — стонал второй в коляске.
Летчик бросился в темноту. Оттуда послышались звуки борьбы, глухие удары.
— Помоги! — позвал летчик.
Мальчик подбежал, прихрамывая. Вдвоем они оттащили тела фашистов к забору.
— В коляску с головой! — приказал летчик.
С того момента как они помчались в ночь, Коля потерял всякое ощущение времени и места. Толкало то в один, то в другой бок. Иногда мотоцикл закладывал такие виражи, что мальчик не надеялся выбраться живым из своего железного убежища. Долетали невнятные крики, поспешная стрельба. Бросало из стороны в сторону. Коля руками спасал голову и едва не молился богу, чтобы не оторвалась коляска.
Потом все утихло. Перестало трясти, бить, качать, только ветер шипел за обшивкой. Мальчик попытался высунуть голову наружу — захлебнулся тугой струей сырого воздуха.
Среди ночи его растолкали. Он никак не мог сообразить, где находится. Рядом курили военные. Красные огоньки папирос высвечивали темные небритые лица. Потом увидел летчика. Тот подбежал к мальчику, взял его на руки и понес к стоявшему поодаль грузовику.
— Ну, как мы их! — горячо шептал в ухо.
Так было хорошо на его руках. Остаться бы с таким другом навсегда.
Летчик посадил в кабину и сказал шоферу:
— Будь добр, браток, до самого Ростова довези парня.
Потом нагнулся к Коле, сунул за пазуху твердый сверток.
— Бывай, — потрепал по вихрам. — Будем живы — свидимся.
Хлопнула дверца, машина тронулась с места.
Прошло немного времени, как мальчик рассказал свою историю Михалкову — и вот добрая весть: начальник пехотного училища согласился принять мальчика на военную службу, воспитанником музвзвода. Это не боевое подразделение, но не просиживать же штаны за партой, когда война!
Ему выдали настоящую армейскую форму, стали обучать военному делу, музыке. Может, стал бы военным музыкантом, да снова случай вмешался. Встрял в стычку с мальчишками из соседней школы: не отступать же! А как возвращаться в училище с синяками на лице, в изодранной форме? Стыдно перед начальником, стыдно перед людьми, которые за него просили. Решил бежать на фронт. Он всем докажет!
На левом берегу Днепра в обыкновенной крестьянской хате спал на печи с открытым по-детски ртом рыжеватый подросток лет четырнадцати. Толстые щечки розовели от сна. Вот мальчик высвободил из-под одеяла руки, потер глаза и сел на постели.
В хате было пусто. Мальчик увидел только свою форму, аккуратно сложенную на скамье, да приставленный к стене автомат.
— Обманули! — вслух обиделся мальчик. — Снова обманули!
Он засуетился, заправляя сорочку в шаровары, хватая гимнастерку.
"Ну и комбат! Ну и Толкачев! Сколько раз обещал взять в наступление! "
На столе, прижатый гильзой, белел клочок бумаги: "Жуков! Найдешь на берегу сержанта Данченко, он тебя переправит на тот берег. Сам не вздумай. Толкачев".
"Пожалуйста, — продолжал сердиться Коля, — спаровали со стариком, чтобы помогал штабное барахло перевозить". С досадой забросил на плечо автомат и, застегивая на ходу шинель, заспешил на берег.
Низина была истолочена ногами и колесами. Дымились свежие воронки. Над высоким правым берегом вскидывались разрывы. К переправе тянулись войска. В небе кружились вражеские самолеты. Из голого кустарника по ним били наши зенитки. Бомбы падали в воду, вздымая ее тяжелыми зелеными столбами.
Едва нашел Данченко в сутолоке переправы. Тот готовил старую лодку затыкал тряпками многочисленные пробоины. Ему помогали двое ребят телогрейках, с трофейными автоматами за спиной, — местные партизаны.
— Что, адъютант, проспал? — пошутил один из них.
— Скоро туда? — пропустил мальчик колкость мимо ушей.
— Ач, якый скорый, — заметил другой партизан.
На середине Днепра их едва не перевернуло: столб воды взметнулся в нескольких метрах от борта. Лодка еще не ткнулась в песок, а Коля уже выпрыгнул со своим автоматом и полез по круче вверх. Партизаны отчалили за новым грузом, а Данченко остался под кручей со штабным имуществом.
— Ну, стреляный воробей! — грозил снизу Данченко. — Комбату пожалуюсь!
Мальчик выбрался наверх и исчез в кустарнике. Вдруг рыжий чубчик воспитанника снова появился над кручей.
— Товарищ сержант, немецкий танк идет!
Данченко схватил сумку с гранатами и, тяжело сопя, полез вверх. Едва отдышавшись, лёг рядом с мальчиком.
— Где танк? Ничего не вижу.
Из ельника выползали фашистские самоходные установки, за ними двигались автоматчики. Данченко озабоченно оглянулся.
— Прямо на штаб батальона идут.
Сержант умело связал вместе несколько гранат, подал Жукову запасной диск к автомату:
— На — и бегом через дорогу, стрелять по моему сигналу.
Коля, пригнувшись, побежал. Только устроился под деревом, как первая пятнистая самоходка показалась на лесной дороге.
— Жуков, отрезай пехоту! — вдруг услыхал Коля совсем не данченковский голос. Оглянулся: в кустах мелькнула знакомая фигура замкомбата Гурьева. С ним бежали еще несколько штабистов: вовремя спохватились.
— Гранатами! — распоряжался Гурьев. — Подпустить поближе! Огонь!
Коля прицелился и дал длинную очередь. Несколько фигур в грязнозеленых шинелях упали за деревьями.
— Ага, — криво усмехнулся мальчик, — не нравится.
Он снова прицелился. Упал еще один фашистский автоматчик, еще…
— За маму Марию! За дядю Колю! За шестое "ремесло"!
Коля нажимал спусковой крючок до тех пор, пока последняя гильза не упала в порыжевшую траву. Сменил диск, оглянулся: несколько штабных офицеров, связисты, ездовые били по самоходкам и пехоте дружным огнем, точно бросали противотанковые гранаты.
У Коли уже не было перед танками былого страха, который он испытал в своих первых боях под Сталинградом. Там он ползал в сугробах по переднему краю, передавая распоряжения, и танки, которые он видел в некотором отдалении, казались ему жуткими, из старых детдомовских сказок черепахами. Потом он видел перепаханное поле боя и понял, что больше для него сказок не существует. В тех глубоких колких сугробах Колю ранило в ногу, он попал в Камышинский госпиталь, в одну палату со старшим лейтенантом Толкачевым, прозвавшим его "стреляным воробьем". Потом опять передовая. Курская дуга. Сотни горящих фашистских машин. Мальчик убедился: танки легко загораются. Надо только метко бить. Вот и сейчас вспыхивали от гранат немецкие самоходки. Одна взорвалась совсем близко. Колю отбросило взрывной волной, он потерял сознание.