…Быстро пробежали минуты обеденного перерыва. Условившись о новой встрече, мы распрощались. Я смотрел через окно на бетонную дорожку, по которой быстро удалялась знакомая фигура. На трудовой пост спешил боец мирных созидательных будней Иван Андрианов.
Роман ЗВЯГЕЛЬСКИЙПЕСНИ СОЛДАТА
Он вышел, чуть прихрамывая, на залитую светом сцену Центрального Дома Советской Армии имени М. В. Фрунзе, оглядел притихший зал и запел "Песню о полковом трубаче". И сразу между артистом и слушателями незримо протянулась нить сердечного общения. Может быть, в момент исполнения песни вспомнил он и далекий тридцать восьмой год…
Каждый раз, когда по улицам Ташкента под музыку походных труб шла воинская колонна, душа Коли Щукина ликовала. Он спешил послушать оркестр. Уже давно все мальчишки отстали от строя, а он все бежал, провожая полк до самой окраины, и смотрел ему вслед, пока колонны не исчезли за барханами.
Однажды, сопровождая так строй, Коля не выдержал:
— Товарищ командир, возьмите меня с собой! Возьмите в полк. Я и на трубе умею играть, и на альте.
Понравился майору Башилкину черноглазый шустрый паренек. И питомец Ташкентского детского дома имени В. И. Ленина двенадцатилетний Коля Щукин стал воспитанником военного оркестра, сыном 27-го горнокавалерийского полка. С гордостью носил военную форму, научился стрелять из карабина, уверенно держался в седле. Несколько лет был он полковым трубачом. Когда же после переформирования часть стала пехотной, Колина труба по-прежнему играла "подъемы", "сборы", "тревоги", водила в учебные бои. Это его сигнал поднял полк тогда, в сорок первом.
Потом был фронт. Правда, майор Башилкин хотел оставить подростка в тылу, но Коля упросил не разлучать его с родной частью.
Бои шли жестокие, кровопролитные. Ельня, Дятьково, Брянск. Гибель однополчан. Под Смоленском, когда смертельно ранило командира роты и контратака наших пехотинцев едва не захлебнулась, пятнадцатилетний солдат поднялся и с возгласом "За Родину!" увлек за собой бойцов. В том бою ужалила Николая первая фашистская пуля. Тогда же пришла к нему и первая боевая награда — медаль "За отвагу".
…Лица слушателей то озаряются улыбкой, то становятся серьезными, грустными. А артист поет "о друзьях-товарищах, об огнях-пожарищах", о фронтовых дорогах, которые позабыть нельзя, и о Дне Победы, пропахшем порохом… Песни борьбы и отваги звучат в исполнении Николая Щукина призывно, широко, свободно. Мужественное начало сливается в них с лирическим, а выразительный жест и мимика помогают передать тончайшие оттенки произведения.
Бьется в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза…
Эта песня полюбилась на фронте. Январской ночью сорок четвертого под Лугой Николай, в то время уже командир взвода разведчиков, возвратился с товарищами из глубинного поиска. Взяли в тот раз "языка", долговязого фашистского капитана. Обогрелись, выпили чаю и запели "Землянку". И, как в песне, бился в печурке огонь, тихо звучала гармонь.
Память сохранила подробности той ночи. А следующий день стал переломным в судьбе Щукина.
Утром начальник разведки полка сказал:
— Давай-ка со своими орлами во второй батальон, там фашист в атаку пошел. Надо узнать, какими силами он наступает.
Однако в разведке побывать не пришлось. Едва он добрался до батальона, как вражеская мина разорвалась почти рядом. Николай почувствовал тупой удар и потерял сознание. Его доставили в один из госпиталей осажденного Ленинграда. Это было уже шестое ранение.
Когда он очнулся, то ощутил нестерпимую боль в правой ноге.
— Сестричка, а ногу мне не отрежут? Как же я буду "цыганочку" плясать, чечетку отбивать? — растерянно спрашивал он.
— Не надо, Коля, волноваться… Врачи сделают все возможное, — успокаивала девушка.
Но медики оказались бессильны. Ногу спасти не удалось: начиналась гантрена.
Его отправили долечиваться в глубокий тыл. Он часами лежал с запрокинутой головой в палате или подолгу смотрел на забинтованную культю. Игры босиком на зеленом лугу, чеканные шаги в солдатском строю — теперь это было не для него.
Но в госпитале Колю приобщили к художественной самодеятельности. Перед такими же ранеными, как и он сам, молодой фронтовик пел русские, узбекские, украинские песни и те, что полюбил на войне. И всегда его награждали самыми громкими аплодисментами.
Подошло время выписываться из госпиталя. Но в какую сторону податься? Как-то, стоя в госпитальном коридоре, он услышал голос главного хирурга Павла Петровича Шилова:
— Куда думаешь выписывать проездные, герой?
— Не знаю, — потупил взгляд Николай на новенькие костыли.
— А не попробовать ли по-настоящему учиться петь? У тебя ведь прекрасный голос. Что, если попытать счастья в Москве, в консерватории?
И он попытал… Как и приехавшие с фронта, теперь известные стране певцы Иван Букреев и Виктор Беседин, Николай Щукин был зачислен в консерваторию.
На его жизненном пути нередко попадались хорошие, чуткие люди. И в стенах консерватории Николай встретил прекрасного человека — профессора В. Ф. Рождественскую, сыгравшую важную роль в его артистической судьбе. Замечательный педагог-вокалист, Виктория Федоровна отдавала много сил индивидуальным занятиям с ним, настойчиво развивала его вокальные данные, открывала ему богатейший мир музыки.
Сейчас артисту Москонцерта Николаю Николаевичу Щукину немногим более пятидесяти. Тридцать лет он посвятил военно-патриотическим песням. С ними объехал всю нашу страну. Аплодировали ему также в Польше и Венгрии, Канаде и Югославии, Германии и Чехословакии, в скандинавских странах.
Есть в программе сольного концерта Щукина "Баллада о железе". Он выступает с ней в финале. Это — гимн не только тем, кто погиб в боях за Родину, но и ныне живущим ветеранам войны.
А железо во мне —
высшей крупповской марки,
на полдюйма от сердца
его холодок.
А о ком-то скорбят
тополя в старом парке
да сосна над холмом
у развилки дорог.
Мертвым — слава в веках,
а живым помнить долго,
как шагали на запад мы
в огненной мгле.
Носят люди в душе
по стальному осколку
самой страшной из войн,
что прошли по земле…
Не знаю, может быть, авторы песни и ее исполнитель никогда не виделись и образ этот просто навеян судьбами таких же, как и он, солдат минувшей войны. Но знаю, что артист действительно носит в своем теле два осколка вражеской стали.
Нет, не ушел в запас кавалер двух орденов Славы, отважный разведчик старшина Николай Щукин. Крылатая песня вернула ему радость движения в общем строю граждан своей страны.
Ярослав ГОЛОВАНОВКАВАЛЕР ОРДЕНА ОТЕЧЕСТВЕННОЙ…
…На Воронеж фашисты полезли после провала блицкрига, летом сорок второго года, когда отец Кости Петр Павлович уже был в армии. Костя тоже ходил в военкомат, но ему дали отставку по малости лет и хрупкости тела. Когда фронт подошел совсем близко к городу, мама его Мария Федоровна в слезах собрала маленький узелок, и пошли они с сыном на восток. Пешком. В деревне Верхняя Хава Костя сбежал.
Ему удалось упросить командира взвода разведки послать его в город. Город горел. Дымная туча стояла над Воронежем, и из этой тревожной черноты слышались выстрелы и взрывы. Генерал в черном мягком шлеме велел приглядеться к танкам.
Было тихое, ясное июльское утро, когда он подошел к реке. Разделся, спрятал кожаную куртку и сапоги, свернул в узелок рубашку со штанами и поплыл. И вот тут впервые в жизни услышал нежный, слабый, короткий свист. Это свистела пуля. Он не сразу даже понял этот звук, а когда понял, не столько испугался, сколько удивился. Это ужасно неестественно, когда по тебе стреляют. Он переплыл реку и опять пошел вперед. Быстрый, ласковый свист приближался, и Костя упал. Он решил прикинуться убитым — это была его первая военная хитрость, известная не то что историкам, палеонтологам даже. Но фашисты, видимо, ее не знали и стрелять кончили. Полежал — пополз дальше. Опять засвистело, и опять он ткнулся в сырую землю. Только когда гитлеровцы увидели, что движется он, в общем-то, к ним, стрелять перестали. Костя понял, что скрываться теперь нет никакого смысла, и внутренне подготовился к встрече.
Мокрый, худенький мальчик стоял перед ефрейтором и с наигранной бестолковостью твердил, как потерял он мать, как искал и не нашел ее и как теперь идет домой. Появился переводчик, и Костю повели в городской парк, где стояла какая-то часть. Обстановка была нервная, бегали, кричали и допрашивали Костю невнимательно, рассеянно, а потом дали ведро и послали за водой к колонке. Тут он и утек.
Он шнырял по городу — невидимка проходных дворов, — и именно потому, что город был известен ему до последнего камушка, сразу резала глаза любая новизна: ряд пыльных мотоциклов, полевая кухня, группа грязных фашистов в черном, которых принял он за гестаповцев, хотя были это просто танкисты.
Ночью в кустах на берегу рассчитав точно, когда проходит патруль, Костя переплыл реку, разыскал в темноте ямку с сапогами и кожанкой и вернулся к нашим. Он попал не в ту часть, никто не понимал, кто он, почему тут, звонили по телефону, выясняли и наконец нашли его командира…
Так ходил Костя Феоктистов к врагу пять раз. Однажды в "своей части" встретил он Вальку Выприцкого, одноклассника. Они были одногодки, но Валька был крупнее, здоровее и ходил в фашистский тыл с группой диверсантов. Их послали вместе в город, и Валька придумал свой план операции, убеждал, что переходить фронт надо не через реку, а по суше, со стороны ботанического сада. И хотя "туда" они прошли благополучно, Костя малым своим опытом, а скорее чутьем понимал, что весь этот план сложен и рискован. В Вальке вообще был какой-то рискованный нерв, он все время "нарывался": то заговорит с фашистским офицером, то у солдата сигаретку попросит. И когда шли они уже обратно, все высмотрев и разузнав, их сцапали. Без всяких допросов гитлеровцы отвели их к окопу, сунули по лопате и велели углубить окопчик. С нашей стороны лениво постреливали. Костя рыл в окопчике, а Валька зачем-то зал