Как и всякий настоящий моряк, Женька любил свой корабль. Свой ТК-216, свой "двести шестнадцатый". Порой на пирсе Женька встречался с Серегой Барабановым, похваливал свой катер. Ну а Серега тоже не оставался в долгу. Оба они участвовали к боях, считали себя морскими волками, даже одно время покуривать стали для солидности.
Еще больше Женька сдружился с Серегой Барабановым 19 августа 1944 года, после боя с вражеским конвоем у мыса Кибергнесс. Тогда торпедные катера потопили одиннадцать кораблей фашистов, а наши потеряли только один катер.
Трудный был бой. Недаром он вошел потом в историю Северного флота. Ревели орудия вражеских береговых батарей, густой сетью пулеметных трасс покрыли небольшое пространство, на котором развернулись атакующие торпедные катера, фашистские сторожевики и миноносцы. Густые туманы дымовых завес заволакивали Баренцево море.
Запах горючего, масла, едкого бензина, нестерпимый чад гнали мотористов наверх, на палубу. Женька задыхался. Но разве мог он покинуть моторный отсек, если катер шел в атаку? В сплошном грохоте почти не было слышно двигателей, но Женька знал: все пока нормально. Катер постоянно менял скорость, маневрировал, скакал по волнам. Словно это не катер, а цирковой конь. Дыму в машинном отделении было столько, что вытяни Женька руку — не увидел бы своих пальцев.
…Раздался сильный взрыв. Катер подбросило на волне. Что это? Конец?
Нет, двигатели работали нормально. Женька на минутку выбежал на палубу. В серых волнах рядом с катером, круто накренившись и показывая обросшее ракушками и водорослями днище, медленно уходил в воду фашистский корабль. "Сторожевик", — определил Женька и сразу же бросился обратно, в свой машинный ад. "Так вам, гады, так вам, — бормотал возбужденно Женька. — Будут вам и еще гостинцы! "
После боя он снова вышел на палубу. Глотнул соленого воздуха, огляделся. Сизые клочья тающей дымзавесы плавали над катером, вокруг носа и рубки. Женька вытер пот с лица и облегченно вздохнул…
Шло время. Никто уже не называл Евгения юнгой. Да и кто бы посмел его так называть, если у него на груди сияли орден Красной Звезды, медаль Ушакова (причем не просто медаль, а за № 197, то есть одна из самых первых, врученных морякам в годы войны), медали Нахимова и "За оборону Советского Заполярья". Сколько тогда было лет Евгению? Семнадцать? Почти семнадцать.
Рядом с боевыми наградами скромно выглядел комсомольский значок. Его Евгений получил еще в школе юнг. Но он ему был так же дорог, как и любая из наград. Значок постоянно напоминал о товарищах, которые принимали Евгения в комсомол, о Сергее Баранове, о Леше Юсипове — обо всех, кто вместе с ним после школы уходил в море. Правда, Алексей Юсипов еще некоторое время оставался в школе юнг (его, как лучшего ученика, назначили командиром смены юнг-мотористов второго набора), и только спустя год он пришел на корабль Северного флота.
В марте сорок седьмого года Евгений Ушаков попал в госпиталь: отравился парами бензина и газом. Сказалась-таки война, не выдержал организм. Из госпиталя Евгений вышел, опираясь на клюку; говорил заикаясь. Стеснялся сам себя, замкнулся. Еще бы: почти мальчишка — а уже инвалид. Евгений хотел навсегда забыть о войне, ненавистной войне. И томительно ждал, когда можно будет опять выйти в море.
Потом куда только не заносила его капризная судьба! Плавал на торговых судах, был в Швеции и Дании, в Бразилии и на Кубе. В конце концов попал он опять в руки врачей, и те предписали самое обидное, самое горькое для бывалого моряка: забыть о море, о морской службе.
Тоска носила Ушакова из конца в конец страны, пока он не понял: жить нельзя в одиночку. И случайно попавшийся на глаза старый комсомольский значок, который лежал в коробке вместе с наградами, заставил вспомнить о школе юнг, о товарищах боевой юности. Не долго думая, он отправился в Горький, чтобы разыскать друзей и поселиться рядом с ними.
И вот они встретились!.. Бывает так: сойдутся старые друзья, поговорят и расстанутся, так как у каждого свое — своя семья, свой круг интересов, привычки, которые не хочется менять в угоду юношеским привязанностям, наконец, жизнь, не любящая постороннего взгляда и внимания. Обкрадывают себя такие люди, отодвигая в сторону прошлое, а вместе с тем и оставляя друзей.
Нет, в Горьком все было иначе. Вспоминали мужчины, каждому из которых перевалило уже за сорок, былое, толковали о настоящем.
Тридцать пять лет назад… Пусть это время останется только в памяти, только там, в глубине взволнованной души. И пусть оно никогда не повторится. "Никогда!" — это сказал Евгений Евдокимович Ушаков. Только одно слово. Но каждый из его друзей понял все, о чем он думал.
…Море было тихим, без волны. Оно было белым, как и небо, а солнце светило, как сквозь матовое стекло. Евгений Евдокимович решил отправиться с друзьями-горьковчанами на Соловки. Было это несколько лет тому назад. "Здесь я родился, — медленно проговорил Ушаков. — Здесь все мы родились, все юнги…" Здесь они встретились снова. Хотелось бы, чтобы было больше таких встреч, чтобы никогда не умирало это великое братство, рожденное на Соловецких островах. Никогда!
Владимир МАТВЕЕВ…С "московского КОМСОМОЛЬЦА"
Далеко не все сотрудники института Челябинскгражданпроект знают, что скромный, ничем не выделяющийся Юрий Владимирович Татарников, работающий главным специалистом-геологом в отделе изысканий, — активный участник Великой Отечественной войны. Вроде бы и вида не геройского, и по возрасту не совсем подходит — год рождения двадцать седьмой. Но когда в праздник Татарников надевает выходной пиджак с боевыми наградами, сразу становится видно: прошел человек по войне путь немалый.
А из праздников Юрию Владимировичу особенно дорог тот, что отмечается в конце июля, — День Военно-Морского Флота СССР. Дорог потому, что судьба Татарникова тесно связана с морем и флотом, а среди его наград есть такая, которую встретишь не часто, — медаль Ушакова.
Пятнадцатилетним парнишкой надел Юрий матросскую форму. Надел с трудом, как принято говорить в подобных случаях: брюки и фланелевку для него подобрать не удалось, пришлось их перешивать "в индивидуальном порядке". И не потому, что был он гвардейцем богатырского сложения. Как раз наоборот — маленький, щупленький: рост сто сорок девять сантиметров, обувь тридцать пятого размера…
Летом тяжелого сорок второго года Юра Татарников стал воспитанником только что созданной школы юнг Военно-Морского Флота, а переход к ней на Соловецкие острова из Архангельска оказался для паренька из Свердловской области первым с глазу на глаз знакомством с морем.
Военный путь Юра, рвавшийся, как и все его сверстники, в тяжелую для Родины пору на фронт, выбрал не случайно. В родном Ирбите остались мать и отец, вернувшийся с передовой после ранения. Старший Татарников, желая внести посильный вклад в разгром ненавистного врага, служил теперь в эвакуированном на Урал из Смоленска артиллерийском училище. А разве мог остаться в стороне его сын? Разве мог он не думать об отмщении врагу за страдания Родины и нашего народа, за раны отца?
Сложной была жизнь на Соловках, непросто давалась учеба в школе юнг. Но велика была любовь ребят к Отчизне, жажда стать моряками, огромно было стремление сражаться с фашизмом. Через год школа осталась позади, и воспитанник роты рулевых Юрий Татарников был направлен на Онежскую военную флотилию. Вместе с ним распределили еще нескольких юнг. Рулевой Боря Максимишин и боцман Вова Бартов попали на один с Юрием корабль — канонерскую лодку "Московский комсомолец". Название ее ребята считали весьма символичным: они хотя и не москвичи, но комсомольцы!
Парни поспешили узнать подробности о корабле, его историю. И выяснили, что построен он еще в тысяча девятьсот шестнадцатом году как штабное судно, а после революции стал учебным: с тридцать четвертого года стоял на Москве-реке у Ленинских гор, и на нем обучались столичные осоавиахимовцы-допризывники. Корабль даже побывал в "киноартистах"! Мальчишки хорошо помнили знаменитую кинокомедию "Волга-Волга". Там есть такие кадры: когда участники смотра самодеятельности прибывают на пассажирском теплоходе в Москву, их встречают песней о Волге. В числе встречающих и корабль, на борту которого стоят военные моряки, а их оркестр исполняет мелодию песни о Волге…
Когда началась война, с "Московского комсомольца" сняли лишние надстройки, поставили на него новые двигатели, две 85-миллиметровые пушки, крупнокалиберные пулеметы и другое оснащение военного корабля. По рекам канонерскую лодку перевели в Онежское озеро. И вот теперь вчерашним юнгам предстояло получить на ней боевое крещение…
На корабле (на борту которого, кстати, размещался штаб флотилии) к юному пополнению отнеслись с большим вниманием и заботой: мальчишки ведь, а, поди ты, тоже туда — в огонь, в пекло! Большинство матросов годилось юнгам в отцы; заботились о них и старшины, и офицеры.
"Московскому комсомольцу" редко доводилось отстаиваться. Находясь у руля рядом с командиром корабля капитан-лейтенантом Звягиным, Юра Татарников видел многое: и поддержку артиллерийским огнем действий наших торпедных и минных катеров (последние были оснащены "катюшами"), и обеспечение высадки десантов, и бои с вражеской авиацией… В общем, дел хватало. Кроме того, приходилось почти постоянно нести на озере ночной дозор.
Казалось бы, Онежское озеро — исконно свое, но берега здесь были далеко не приспособленными для стоянки кораблей, более того — неблагоприятными: днем каждое судно становилось легко уязвимой мишенью для вражеской авиации. Боевые действия велись в основном ночью, а ранним утром (тем паче что летом на Севере ночи светлые) корабли заходили в канал в южной части озера, маскировались под берегом в зелени деревьев. Работа вроде и не ахти какая сложная, но основательно выматывала силы моряков, изрядно устававших за ночь.
Часто на корабль, еще не успевший замаскироваться, налетали фашистские самолеты, и тогда бой шел уже в открытую, весь день личный состав неотлучно находился на боевых постах, даже обедал и ужинал там. Иногда, ведя борьбу с самолетами, выходили в озеро: там было легче маневрировать и удавалось избежать потерь.