Зиммель, разнятся в зависимости от количества участников; значение и потенциальную эффективность группы из двух человек нельзя произвольно приложить к объединению людей, по численности если и неопределенному, но так или иначе внушительному. Однако здесь, где речь идет о выявлении законов развития идей, размеры групп имеют не столь принципиальное значение, гораздо важнее их качественное различение: одни зиждутся на родственных узах или общности судьбы, тогда как другие выступают носителями идей. В случае сродства и общности судеб члены групп живут друг с другом в незыблемом союзе, независимо от того, спаяны ли они идеями и всякого рода принципами или нет. Семья, а равно и нация – примеры подобных образований. Они принимают в себя каждого человека таким, каков он есть, служат ему опорой с рождения до смерти и даже после нее и, по сути, так же бесконечны в своей продолжительности, как сама жизнь, извергнувшая их из своего лона. Природа таких групп и их назначение в равной мере иррациональны, и потому возложить на них конкретные задачи не представляется возможным, – за время своего существования они бесконечное множество раз объявляют себя служителями самых разных целей, однако своего окончательного смысла не находят ни в одной из них. Группы, в основе которых лежит идея, напротив, вместе с ней возникают и распадаются, органическое развитие, присущее жизни, им чуждо, поскольку исчерпываются они одним понятием, которое намерено претвориться в жизнь через их посредство. Нетрудно догадаться, о каких группах в данном контексте идет речь: о тех, что созданы в силу необходимости, только ради идеи, вступающей после провозглашения в стадию реализации. Развитие групповых индивидуальностей, сформировавшихся исключительно во имя идеи, подчинено тем же общим законам, что и развитие самой идеи. Группа и идея образуют единое целое, одна выражается через другую, и потому невозможно постичь путь и идею, не распознав сущности порожденной данной идеей групповой индивидуальности.
Для характеристики группы как носителя идеи имеются два прямо противоположных подхода. Согласно первому – назовем его авторитетным, – объединяющая группу идея неизменно стоит выше интересов отдельных членов группы и потому неподвластна любым проявлениям субъективной воли. Идея абсолютно суверенна, ее развитие происходит в сфере абсолютно надындивидуальной, где воля одного (как воля существующего для себя индивида) вовсе не берется в расчет. Для сторонников данного подхода каждый отдельный человек являет собой совершенно случайное, лишенное сущности образование; смыслом и реальным содержанием наделена, по их мнению, только идея, и она требует от каждого беспрекословного подчинения. Жизнь индивидов преходяща, идея же времени неподвластна, она вечна. Согласно этой теории, государство, к примеру, являет собой автономную надындивидуальную сущность, оно не только не совпадает с населяющим его в данный момент человечеством, но в конечном итоге даже не имеет с ним ничего общего; человечество видится всего лишь как материя, в которой претворяется идея государства, – материя, так сказать, пассивная, поддающаяся формовке, но на форму самой идеи не влияющая. Вот почему государственные принципы неприкосновенны для любой индивидуальной критики, пусть даже самой обоснованной, а действующее право есть однажды утвержденный закон, источник которого находится за пределами всего эмпирического, а значит, несмотря на недостаточную согласованность с нынешним правосознанием, в принципе не подлежит отмене. Согласно авторитетной теории, все группы, в каком бы качестве они ни выступали – носителей идей или их вдохновителей, – представляют собой неделимые единицы, чьи духовные смыслы парят как самоцель в абсолюте, не подвергаемые ни сотворению, ни устранению, между их вечным бытием и вечно изменяющимся бытием группы не перекинуто ни одного моста.
Другой подход, индивидуалистический, рассматривает всякую овладевающую группой идею как результат работы духа всех индивидов, из которых эта группа состоит. Мир населен исключительно индивидами, и теория о групповой индивидуальности, якобы наделенной внутренней сущностью, сплоченной единством и мыслью, отвергается. Дух группы – это созвучие духа каждого с другими, группа есть не что иное, как сумма всех ее участников. Сторонники такого атомизирующего направления не признают качественного единства и своеобразия группы как целого, сводят реальность до частного, делая акцент именно на нем, а не на общем, на продиктованных временем мнениях многих людей, а не на вневременной идее, повелевающей группой. Их теория сквозит в практико-политическом тезисе: «Государство (право и т. д.) существует для человека, а не наоборот – человек для государства». Таким образом, идеи, о приверженности к которым заявляет группа, лишаются субстанции, становятся выражением легкопеременчивой воли самых разных индивидов и лишь до тех пор имеют право на существование, пока сами индивиды готовы его даровать. Сторонники первой теории вынуждены признать, что внутри социального мира индивид утрачивает собственный авторитет в пользу группы. Идеи отмежевываются от него и, подобно звездам, кружат по своим орбитам над его головой. Тот, кому ближе другой подход, воспринимает индивида как единственную в социальном мире реальность, групповая индивидуальность оборачивается фантомом, а идеи, будучи привязаны к индивидуальному духу, не имеют особого, независимого от индивида существования.
Ни та, ни другая теория, чьи идеологические истоки довольно прозрачны, полностью не подкрепляется феноменологически доказуемыми фактами. Что касается авторитетной доктрины, то в ней явственно обнаруживается слишком глубокий разрыв между идеями и олицетворяющими их группами с одной стороны и, с другой, – людьми, из которых эта группа образована. Исходя из правильного мнения, что развитие групп и судьбы несомых ими идей де-факто переживаются так, словно речь идет о развитиях и судьбах своевольных созданий, они слишком преувеличивают всё это и превращают идеи – те, что группой распространяются, или те, что сперва их создают, – в суверенную, заключенную в самой себе формацию, более не имеющую ни малейшего отношения к бытию отдельного человека. Исторический генезис идей, согласно данной доктрине, так же необъясним, как и их крушение. Вопрос, где и когда они возникают, остается нерешенным, они просто есть – и этого уже достаточно – и колом торчат в механизме социального мира как не привязанные во времени формы. Коллективная сущность группы, таким образом, соединяется здесь с вечной идеей, а сами индивиды робко отступают в тень – не они ее творят, не на них она отыгрывается.
Другая, индивидуалистическая теория воздает должное действительности, когда устанавливает непосредственную связь между социально-действенными духовными сущностями и отдельным человеком. Идеи недосягаемо далеки, так что создание или уничтожение их индивидами представляется совершенно невозможным, как и сам феномен группы – последнего незыблемого единства, успешно противостоящего распаду и дроблению на составляющие его элементы. Однако при этом индивидуалистическая теория не признает, что идеи и группы, через какие эти идеи воплощаются, суть нечто несравнимо большее, чем выраженный в цифрах показатель отдельных душ. Она не способна объяснить ни ход развития идей в социальном мире, как правило независимый от единичной идеи, ни природу властного самоутверждения групповой индивидуальности относительно членов группы. Она слишком тесно увязывает идею с отдельным индивидом, в то время как авторитетная концепция слишком упорно помещает ее в сферу надындивидуального. В стремлении наделить отдельную душу, понимаемую как самоцель, силой и славой, не знающий меры индивидуализм совершает ошибку (едва ли не закономерную), умаляя высшие достижения индивидов (собственно идеи) и отнимая у них значение и власть, причитающиеся им по рождению. Столь же непоследователен он, когда отказывает групповым существам в самостоятельности и личности, ведь в конце концов группы сложились из индивидов, и тот, кто видит в индивидах последний смысл, разумеется, не может так просто поступиться насыщенностью и самодостаточностью порожденных ими образований. Если всё созданное (идеи, группы и т. д.) вверить бессущностному, то и творец (единичное «я») рано или поздно утратит субстанцию; он превратится в вечного разрушителя мира и сможет утверждаться, лишь когда его «я» будет частью еще действующего акта творения. Индивидуализм подобного рода – настоящий продукт просвещения, которое не замечает различий людских мировоззрений и признаёт совершенную гармонию между разумными существами, естественным образом оставляя без внимания группу как особую формацию, служащую проводником от идеи к индивиду. При прогрессирующем дифференцировании настроенных на одну волну индивидов выделяется целый ряд личностей вселенского масштаба, и как следствие этого на горизонте сознания неожиданно возникают странные подвижки, которые присущи идеям и привязанным к ним группам и уже не объяснимы духовным воздействием гетерогенных умов, столь бесконечных в своем разнообразии.
Группа, таким образом, есть посредник между индивидами и идеями, наполняющими социальный мир. Выйдя из темноты и получив формулировку, идея создает у людей, с какими ей приходится сталкиваться, схожий психологический настрой, и, когда они объединяются в группу с целью отвоевать для идеи реальность, начинается ее реализация. Для индивидов идея не трансцендентна, как утверждает авторитетная теория, она изливается в них, и в момент излияния они становятся ее носителями, то есть утрачивают самостоятельность и свободу единичных «я»; привязанные и формируемые идеей, они становятся существами с однородным и ограниченным мышлением и чувствованием. Идея формирует их внутренний мир, и оттого они выделяются из массы вольных людей и следуют особым путем, направление которого задано идеей. Группа, как уже говорилось ранее, есть лишь вынужденное содружество людей со схожим мировоззрением, образованное ради продвижения идеи, а не объединение случайных индивидов с еще не сложившимися взглядами. Группа – существо коллективное, поскольку в основе сознательных актов, совершаемых ее участниками, лежит одна и та же природа, а именно природа идеи, группа априори становится частью единого действа. Лишь на фоне изначально постулированного многообразия индивидов, не скованных в своем развитии, группа и воплощенная через нее идея получают особый статус, где индивиду места не предусмотрено, и совсем другое дело – когда в фокусе оказываются отдельные души единого покроя. Только после отмежевания от идеи члены группы начинают ощущать ее бремя извн