топию точно в такой форме, в какой та представляется ее воображению. Любая группа переживает подобный раскол или по меньшей мере не исключает его гипотетически, ведь в конце концов это лишь служит выражением метафизического факта, что душа есть нечто среднее между идеей и реальностью и никогда не низойдет до первой и не возвысится до второй. Как носитель движения от долженствования к бытию группа рано или поздно оказывается в конфликте: принять ли реальность в себя и тем самым вытеснить идею в запредельную сферу или же претворить ее до конца и таким образом перемахнуть через реальность. Проблема эта разрешается, как только происходит раскол группы. С этого момента идея начинает развиваться по двум путям, и такое разветвление есть не что иное, как результат парадоксального метафизического положения человека.
Поначалу групповые индивидуальности, возникшие вследствие разделения группы, как правило, ведут между собой яростную борьбу. Обе они порождены одной и той же идеей, и теперь одна непременно пытается сокрушить другую (или завербовать, что в данном случае одно и то же, поскольку каждая мнит себя единственным и истинным носителем идеи и в присутствии названой сестры чувствует себя совершенно уничтоженной. Нет ненависти более страшной и будоражащей, чем ненависть к родственной душе, вышедшей из той же первопричины, что и мы, но в один прекрасный день пожелавшей проложить собственный путь к счастью и от нас отмежевавшейся; вернее сказать, здесь не только обоюдная ненависть, разделяющая их, но и страх перед ужасающей изоляцией, неумолимо толкающий их искать друг друга, и связующая их любовь, а именно любовь двух созданий, вышедших из одного материнского лона и, несмотря на отчуждение, по-прежнему ощущающих кровное родство. Любая идея неизбежно сталкивается с другими, так или иначе ей противостоящими. Между групповыми индивидуальностями, олицетворяющими в обществе эти полярные духовные силы, никогда не возникает такой страстности и всепоглощающей ревности, как между группами, которые некогда составляли единое целое. В первом случае речь идет о реально существующих противоречиях, во втором – о разладе идеи с самой собой, о суде над еретиком или о возвращении раскаявшегося грешника, как бы там ни было, речь идет о гораздо большем, чем о заурядной вражде двух партий. Впрочем, различия между «одного поля ягодами» довольно типичны. Радикальная группа, отвергающая любой компромисс с реальностью, чувствует себя истинным носителем чистой идеи и клеймит умеренную группу как мятежного отщепенца, отколовшегося от исконной групповой индивидуальности. Отвергая примирение с сущим, она действительно продолжает следовать прямому пути, предначертанному идеей, и в сознании собственной безупречности и якобы правоты бичует как преступников всех, кто явно от этого пути уклонился. Умеренной группе, на собственном опыте познающей тиранию реальности, отстаивать собственную позицию перед радикалами в некотором смысле гораздо труднее. Ей изначально приходится обороняться и апеллировать к здравому смыслу, к благоразумию, тогда как другой группе достаточно воззвать к оторванной от реальности вере. В этой радикальной группе умеренные видят чуть ли не свое лучшее, но заблудшее «я», желающее вразумить их и вернуть из утопических фантазий в область возможного. Вся их сила и добросовестность живут сознанием, что они стремятся к возможному и загоняют клин идеи в реальность; умеренная группа доводит идею до конечности и таким образом отчасти позволяет ей захиреть, тогда как утопическая группа ратует за осуществление идеи во всей ее бесконечности и обманом опять-таки лишает реальность права на всю идею. После того как произошел раскол первичной группы, оба возникших в результате единокровных объединения делаются в глубочайшем смысле слова незаменимыми в процессе идейного становления просто-сущего; только благодаря их взаимодействию и только в результате взаимных трений идея получает свое возможное оформление.
Типичным в судьбе группы становится далее ее постепенный отход от идеи и неуклонное погружение в реальность. Пока существованию группы что-то угрожает, она, разумеется, живет исключительно во имя идеи, вдохнувшей в нее жизнь. Задумай группа отказаться от идеи, этого единственного залога ее сплоченности, общество тут же истребит ее на корню. Возможно, после целой череды расколов какая-нибудь всё еще проповедующая идею групповая индивидуальность наконец-то утвердит свое господство и займет позицию, на которую никто уже не посягнет. Но когда группа в своем развитии достигает этой самой точки, энергия ее начинает угасать, и она на время (а может, и навсегда – смотря по обстоятельствам) попадает под разрушительное воздействие сил просто-сущего. Подобная дегенерация наблюдается у всех «преуспевших» групп, но откуда она берется? Группа есть порождение идеи, которая хочет стать реальностью, она как растение, еще не укоренившееся в мире сущего. Развивать идею и продолжать собственную жизнь для нее одно и то же; ведь пока она не связана с реальностью и свободно парит надо всем, что обладает бытием и весом, идея, выпустившая ее в мир, целиком определяет ее существование. Продвигая эту идею и мало-помалу отвоевывая для нее реальность, сама группа незаметно пускает в этой реальности корни. Она распространяется в сообществе, всё больше и больше вовлекается в его жизнь, так что в конце концов действительность без нее уже не мыслится. Сформированные группой органы берут на себя важные общественные функции, инициированные с ее подачи учреждения упрочивают свои позиции и получают законную силу. Теперь чисто теоретически имеются две возможности. Группа как самостоятельная единица или распускается, поскольку цель ее в общем достигнута, или же продолжает существование, поскольку олицетворяет, скажем, одну из тех возвышенных религиозных идей, какие требуют постоянного представительства. Фактически, однако, безразлично, какому из этих двух путей будет отдано предпочтение; в любом случае групповая индивидуальность будет стремиться к безоговорочному самоутверждению и пресекать всякую попытку ее раздробить. Она сродни движущемуся в «галилеевом пространстве» телу, которое можно вернуть в состояние покоя лишь другой, противодействующей ему силой. Происхождение и сама природа группы в достаточной мере объясняют подобную инертность. Отдельный индивид (в принципе) способен менять направленность своих мыслей по собственному усмотрению, способен к самоотрицанию, к полному преображению. Групповое «я», напротив, не обладает сознанием, которое выходит за пределы самого себя, оно отлучено от отдельных душ и может только утверждать себя, но не ограничивать и не разрушать. Даже если оно уже бесполезно и надобность в нем отпала, самороспуск такому «я» не грозит, существование его продолжится на холостом ходу, пока какие-нибудь внешние силы не уготовят ему конец. А то, что групповая индивидуальность, однажды пришедшая к власти и полностью втянутая в реальность, легко отрекается от несомой ею идеи, объясняется следующим образом. Существование подобного коллектива уже не подчинено только беззаветному служению идее, но в гораздо большей мере связано с реальной жизнью самого общества, в коем он крепко и надежно утвердился. Другими словами, группа пустила корни в бытии и потому может порвать связь с долженствованием, не опасаясь собственной гибели. Теперь, когда она соединена с сущим и на ее пути больше нет препятствий, она по-прежнему и словно бы самым естественным образом сохраняет цельность за счет данного ей однажды импульса, а также за счет того, что является группой. Поскольку уже нет особой надобности продвигать идею ради собственного сохранения, группа сразу умеряется и желает лишь одного – утвердиться во власти. Во времена борьбы, а также в status nascendi[59] группа черпала все свои силы в идее, но теперь, когда она облечена властью, идея обязана ей всем, что перепадает на ее долю. Группа, конечно, очень опасается отрекаться от идеи официально, пусть даже она давным-давно ей не споспешествует. Скорее, она заключает с идеей выгодный свободный союз (союз двух независимых сил), намереваясь использовать последнюю в качестве защитного прикрытия, что позволит ей безнаказанно вершить свои дела. Для подобного рода социологических явлений есть одно непреложное объяснение: дух не бесконечен по своему накалу, и снова опускаться до материи – в его природе. Именно в самые интенсивные эпохи душа переливается за пределы просто-сущего, урегулированного и необходимого, и утверждается в области свободы. Но высокое ее парение длится недолго, и уже скоро, измученная и обессиленная, она опускается к реальности – ни дать ни взять добыча дьявола, который всегда настороже, поскольку задумал вырвать ее у Бога. Добившись высокого положения, группа, как говорилось выше, никоим образом от идеи не отступается, хотя на самом деле от нее отходит и дрейфует лишь в реальности (вспомним Церковь времен Ренессанса). Следуя безошибочному инстинкту, группа понимает, что идея – прекрасный союзник, на которого можно всегда рассчитывать, усомнись кто-нибудь в ее праве на существование. И потому она вооружается диалектикой, напоминающей приемы отчаянного канатоходца, и все свои действия совершает под знаком идеи, так что наивные души принимают ее за исполнителя. Но на деле связь ее с тем, что некогда составляло содержательную суть ее долженствования, оказывается поверхностной, – идея стала декорацией, роскошным фасадом прогнившего нутра, которое вкупе с этим фасадом являет собой откровенную насмешку над духом. Дух, однако, не терпит подобного к себе пренебрежения, и идея творит изощренную месть над ускользнувшей от нее властной группой. И хотя эта последняя низводит ее до средства самосохранения, до услужливого инструмента, коим можно манипулировать по своему усмотрению, всё это отнюдь не отменяет ее значимости в надреальном долженствовании. Идея не кроит реальность по своему образу, но поглощается, оскверняется и используется ею, и только ею, в корыстных целях. Однако положа руку на сердце: неужели это и есть та самая идея, над которой чинят подобного рода расправу? Идея, однажды запущенная в мир, остается неотъемлемой частью духа, и когда группа, которая намерена наполнить ею сущее, разделяет участь всего земного, это означает только поражение группы, а не самой идеи, развивающейся в социальной действительности. Она неизменно маячит на горизонте, и мир людей не был бы нашим миром, если бы время от времени не испытывал к ней демонического влечения, в противном случае это бы означало, что Бог покинул нас окончательно. Поскольку же группа не способна долго существовать под знаком идеи, та, которую предали, снова начинает воздействовать на устремленный за пределы сущего дух, доказывая свою привлекательную силу; одна попытка реализовать себя в желаемой мере не удалась – за ней следуют новые. Но способ, каким теперь осуществляется ее созидательное утверждение в материи (образование новых групп и т. д.), обусловлен столь многими индивидуальными факторами, что типичным его назвать никак нельзя. Как правило, идея прибегает к невыразимо изощренным уловкам, изнутри разрушая группу, из которой изг