т другим. Сказки живут, мотив инкогнито получил превратное толкование. Настоящий Гарун аль-Рашид бродил, переодетый в чужое платье, познавал людей, независимо от толщины их кошелька, а затем выносил суждения. В наши дни Гарун аль-Рашид не кичится своим богатством и предпочитает анонимность, дабы люди узрели: этот человек на что-то годен; но рано или поздно обнажается то единственное, что составляет его сущность, – деньги. Когда сегодня вечером с маленькими ларечницами заговаривает незнакомый господин, они принимают его за знаменитого миллионера со страниц иллюстрированных журналов.
Банкир весьма постыдным образом доводит себя до банкротства, после чего считает своим долгом соблюсти приличия и свести счеты с жизнью. Дочь его остается залогом в руках кредиторов. Девушка оказывается без средств к существованию, и потому, а также карьеры ради, влюбленный обер-лейтенант не решается связать себя с ней браком. Бедняжка устраивается танцовщицей и под другим именем зарабатывает себе на хлеб. После долгих лет напрасных поисков обер-лейтенант, давно раскаявшийся в своем поступке, наконец-то снова встречает возлюбленную и на сей раз хочет с нею соединиться. Для счастливой развязки нужно только подать прошение об отставке. Но самоотверженная танцовщица отравляется, чтобы возлюбленный думал только о карьере. С поникшей головой стоит офицер в штатском у гроба. И дело не в офицерских погонах – много где еще карьера зависит от удачной партии. Так рождаются трагедии, подобные этой на самом деле не трагедии. В качестве трагедий они преподносятся исключительно в угоду обществу. Если женщина добровольно налагает на себя руки, дабы мужчина достиг известных высот, ее поступок служит гарантией нерушимости общественных институтов. Последние возводятся в ранг вечных законов, поскольку люди ради них идут на смерть, напоминающую трагедию в пяти актах. Сбывая сюжеты со смертельным исходом, киноконцерны действуют совершенно сознательно (а может, и нет). Смерть, утверждающая власть господствующих инстанций, одновременно предотвращает другую, что борется с этой властью. Одну возвеличивают, чтобы сделать другую невозможной. Но возвеличивают в трагическом свете то, что говорит о недостатке опыта и есть не более чем несчастный случай. Великодушие, которое думает проявить танцовщица, решив свести счеты с жизнью, – бессмысленная растрата чувств, культивируемая в высших сословиях, поскольку она притупляет сознание несправедливости. Есть немало людей, слишком ленивых, чтобы взбунтоваться, и вследствие этого великодушно приносящих себя в жертву; проливается немало слез, которые текут лишь постольку, поскольку иногда легче плакать, чем шевелить мозгами. Трагедии наших дней – любовные похождения с печальным концом, предназначенные сохранять существующие обстоятельства и изрядно умащенные метафизикой. Чем прочнее положение, наделяющее общество властью, тем более трагическими представляются бессилие и глупость, и нет сомнений, что с каждой новой международной сделкой в тяжелой промышленности ряды танцовщиц-самоубийц будут пополняться. Сцены отравлений, когда девушки добровольно отправляются на тот свет, приводят публику в такое растроганное состояние, что она больше ни за что не желает отказываться от яда. А потому называть трагедией можно только усердные попытки дать обществу противоядие. И пока не зажегся свет, маленькие ларечницы тайком утирают слезы и спешно припудриваются.
Иные фильмы охвачены каким-то безумием. Они пугают, забрасывают нас образами, в которых отражается истинное лицо общества. К счастью, по сути своей они вполне здравы. Шизофренические всплески длятся мгновения, после чего происходит смена кадра и всё возвращается на круги своя. Вот, к примеру, такой сюжет: провинциальная девушка вместе с ухажером, заурядным молодым увальнем, решает податься в Берлин. Она – воплощение красоты, и гендиректор ревю сулит ей звездную роль в своей программе, а также подыскивает занятие для ее парня. Гендиректор был бы никудышным коммерсантом, если бы не пожелал за это соответствующей платы. Но девушка отказывается от его предложений, отвергает сомнительное покровительство и бежит, прихватив с собой молодого человека. (Автор сюжета, к слову сказать, литератор.) Что это? Посягательство на установленные обществом ужасы? Если бы продюсер фильма разорился, это было бы вполне заслуженно, – ничто не действует на публику так деморализующе, как разоблачение аморальных поступков, к которым относятся терпимо, пока они сокрыты от посторонних глаз. В последнюю минуту опасность удается отвратить, директор принимает другое решение; он устремляется вслед за невинной парочкой и уговаривает ее вернуться, письменно подтвердив свои обещания. Если хочешь до блеска отшлифовать систему протекций, нужны и такие директора. (Напомним, что автор сюжета – литератор.)
А вот еще более яркий случай. Правитель обедневшего южного королевства тайно привозит из Парижа возлюбленную, на которую положил глаз американский миллиардер. Чтобы заполучить девушку, миллиардер деньгами склоняет на свою сторону недовольный народ и подкупает королевского генерала. Тут же инсценируется восстание патриотически настроенных народных масс. В ход идет оружие, трупы на улицах и площадях являют собой эффектное зрелище. Генерал докладывает миллиардеру: король взят в плен, и девушка освобождена. Вся его поза выражает камердинерское подобострастие перед кредитором. Означает ли это, что путчи и кровопролитные бойни готовятся с подачи крупного капитала? Фильм безумен. Он изображает события с достоверной точностью, лишая их всякого достоинства. По счастью, фильм снова переключается на мажорный лад. Американец оказывается порядочным человеком, по праву владеющим своими миллиардами. Узнав, что парижанка хранит верность своему возлюбленному, он выпускает экс-монарха из тюрьмы и отправляет счастливую пару в свадебное путешествие. Любовь сильнее денег, если задача денег – завоевать расположение. Маленькие ларечницы натерпелись страху. И теперь могут вздохнуть с облегчением.
Фильм 1928 года
Кинопроизводство четко отлажено и стабилизировано, как и публика. Его продукция обнаруживает типичные, неизменно повторяющиеся мотивы и тенденции, и даже выбивающиеся из общего ряда фильмы уже почти не таят в себе неожиданностей. Закоснелость распространяется и на киносюжеты, и на технические методы. Стоящие особняком фильмы – такие как «Безрадостный переулок», «Манеж», «Брюки», «Любовь старшеклассника», «Тереза Ракен» – можно по пальцам перечесть. Пришло время разобраться с этой кинопродукцией. Она глупа, лжива и нередко вульгарна. И такой больше быть не должна.
Ее ликвидация тем более необходима, что любовь к кино за последние годы существенно возросла. Появилось несчетное количество новых кинотеатров, которые называют «дворцами», а круг ярых противников этого искусства сокращается. От рабочих в окраинных кинотеатрах и до крупной буржуазии в увеселительных дворцах – в кино устремляются все слои населения, особенно, пожалуй, мелкие служащие, число которых с начала рационализации нашей экономики умножилось не только в абсолютной прогрессии, но и в относительной. Поскольку кино проникло в массы, за качество кинематографического товара отвечают не только производители. В их собственных интересах искать удовлетворения потребительского спроса, и даже Гугенберг[97] правит на рынке лишь условно. Итак, критика современной продукции направлена не только на индустрию, она точно так же затрагивает и общественность, которая позволяет этой индустрии развернуться вовсю. С кем поведешься, от того и наберешься – справедливо здесь в самом строгом смысле.
Нападки на сегодняшний кинематограф не могут и не должны служить молчаливым оправданием современного театра, что, надеюсь, в подробном объяснении не нуждается. Если не обрисовать положение дел, сложившееся в немецком кино, это будет означать, что иностранной (нерусской) кинопродукции отдается предпочтение перед кинопродукцией отечественной. Именно американским изделиям, пришедшим к нам в последнее время, следовало бы – за исключением некоторых удивительных шедевров – оставаться дома. Но немецкие беды нам ближе, чем беды других народов.
Безнравственна не типизация фильмов. Наоборот, вместо безудержного экспериментирования хотелось бы видеть скорее модификацию неких образцов, вдобавок даже крупные концерны не могут неделя за неделей выдавать новую и оригинальную продукцию. Безнравствен образ мыслей в фильмах. Во всех сложившихся киножанрах социальная действительность оказывается то по-идиотски невинной, то почти порочным образом испарившейся, приукрашенной, искаженной. Именно то, что должно проецироваться на экран, теряется, и пространство заполняют образы, которые врут нам о нашем бытии. Нужны примеры? Обзора среднестатистической продукции будет достаточно.
Игровые фильмы подались в «приключенческие бега», лишь бы не показывать настоящее. Камера, которая могла бы стоять в городе на любом углу, в съемочном павильоне перемещается по чуждому времени и пространству, не имеющим к нам никакого отношения. Не нужно Лютера из обязательной школьной программы, не нужно Отто Гебюра[98] или юной королевы Луизы, да и вообще не нужен здесь исторический герой, дабы не отвлекать от куда более значимого героизма безымянных людей – недавнее прошлое уже так далеко, что вновь может стать привлекательным. Его позабытые комедийные коллизии – в самый раз для современного кино, при условии, что юмору пристало быть скорее таким, как в Fliegende Blätter[99], а не как в Simplicissimus[100]. Первым делом сценаристов прельщают обветшалые княжеские дворы. При таких дворах находится то, чего, по мнению кинокомпаний, так жаждет республиканская публика: августейший круг владетельных князей, галантное времяпрепровождение, блестящие туалеты и свеженатертый паркет. Пьес, в которых этот блеск возникает вновь и вновь, не счесть, и если бы всё зависело только от драгунских шуток, то Гарри Лидтке