— Ты тоже против меня.
— Нет, не против. Папа, вы сами рассудите! Когда вы агитировали людей вступать в кооператив, то наговорили много слов о коллективе, хотя вас и ваших приятелей в деревне было меньше, чем остальных, именно поэтому ваши речи их так раздражали. Но они уже хотят или, по крайней мере, делают вид, что хотят, осуществить идеи, которыми вы их охмуряли, так смиритесь с тем, что вы тоже лишь один из них и ничего больше, что вы не являетесь исключением и поднимали весь этот крик не для того, чтобы стать начальником, с которым нужно обращаться не так, как с другими людьми, иначе только подтвердите их мнение, что коллектив для вас ничего не значит, они будут думать, что вы никогда и не заботились об этом, а поднимали крик только для того, чтобы загнать их туда, куда вам самому не хотелось. Какие правила для них, такие должны быть и для вас. Если вы думаете по-другому, получается, что вы просто использовали красивую идею, только прикрывались ею и хотели получить какую-то выгоду, а значит, опошлили и извратили ее. Хорошо. Предположим, именно вы пришли к ним с этой идеей, однако это не означает, что остальные не имеют права на ее осуществление. Вы же сами говорите, что это для вас главное. Почему же тогда вы хотите быть исключением? Киваете на других, а сами хотите сохранить позицию, которая бы всех устраивала.
Такие разговоры не имели ни конца, ни края. В итоге вспыхнула ссора, которая продолжалась и на следующий день. То один, то другой хотел что-то дополнить или пояснить, а мама то и дело на нас цыкала и даже чуть не расплакалась, когда ей показалось, будто наш разговор снова переходит в ссору. Мы с отцом помирились, а маме объяснили, что это всего лишь обычный обмен мнениями. Поскольку была Белая суббота, и разговоры с отцом утомили меня сверх всякой меры, я решил сходить в церковь на пасхальную службу. Я уже оделся и завязывал перед зеркалом галстук, когда отец снова подошел ко мне, спросил, есть ли у меня спички, и, увидев, что их у меня нет, пошел на кухню, вернулся оттуда с зажженной сигаретой, опять подошел ко мне и поинтересовался:
— Ты часом не в церковь собираешься?
Я не хотел говорить отцу, что иду в церковь лишь потому, что дома мне нечего делать, а еще потому, что мне стало любопытно, не изменилось ли что-нибудь за это время в церковных обрядах, и не вернутся ли ко мне сегодня мгновения или воспоминания о мгновениях, которые были мне когда-то дороги. Возможно, отец посмеялся бы надо мной, а я бы снова с ним поссорился, поэтому я только пожал плечами, что можно было понять как угодно.
— Знаешь, — продолжал отец, — это было бы странно. Особенно теперь. Может, о нас подумали бы, что мы хотим подражать остальным.
Я ответил, что мне безразлично, что обо мне подумают.
Он возразил: — Ты не должен так говорить. Мои проблемы касаются и тебя…
— Вы снова про свое? Повсюду ищете проблемы. Могу же я сходить в церковь из простого любопытства…
— Но они-то все поймут по-другому. Может, объяснят это так, будто и ты с моими взглядами не согласен.
— А что в этом такого ужасного? Наверно, мне пора бы уже иметь собственные взгляды, разве нет?
— Опять ты хочешь делать все мне наперекор.
— Это вы хотите делать все людям наперекор. Слишком уж явно хотите им показать, что вы от них отличаетесь. Но всего пару лет назад вы тоже ходили в церковь.
— Матей, если будешь все время испытывать мое терпение, помяни мое слово, я на тебя рассержусь. Мне мои взгляды стоили большого труда. И коммунистом я стал не случайно. Сначала все обдумал и только потом принял решение.
В конце концов, мы с отцом помирились. А с мамой и мириться не надо было. Когда перед моим отъездом она стирала белье, то достала и рубашку Йожо и сразу же заметила, что она не моя. — Это не твоя рубашка.
— Не моя. Я взял ее по ошибке. Можешь ее постирать.
Больше она ни о чем не спрашивала.
И я был ей за это благодарен.
После праздников я вернулся к своей квартирной хозяйке. С чемоданчиком. Я всегда ездил домой с чемоданчиком. Кроме чистого белья, за которое должен маму еще раз похвалить, я привез пирожки и разные другие гостинцы, которыми хотел порадовать Йожо. А поскольку и сам я в дороге проголодался, то собирался приняться за еду вместе с ним, однако дома его не застал. В комнате был порядок. На столе стояла ваза с веточками вербы. Я подумал, что Йожо может гулять в саду, хотя не удивился бы тому, что весеннее солнышко заманило его и подальше, куда-нибудь за город. От такой прогулки я бы тоже не отказался. Но только Йожо далеко от дома не уходил. Несколько раз, и всегда по вечерам, ему хотелось прогуляться в парке или по опустевшим улочкам, где был слышен только шорох наших шагов и шепот; на улице мы всегда разговаривали шепотом. Но однажды, это было ночью, мы стояли на главной площади, Йожо был в очень хорошем настроении, неожиданно он остановился перед памятником Урбану Боршу, огляделся по сторонам, а потом, очевидно, желая проверить голос, поскольку сам его уже давно не слышал в полную силу, во все горло закричал: «Э-ге-гей! Ловите меня!» Потом он со смехом помчался прочь, а я всю дорогу ругал его, обзывая идиотом.
Я пошел искать его в саду. Хозяйка увидела, как я прошел мимо окна, и вышла за дверь. — С возвращением, бродяга! Что ж вы меня на Пасху даже прутиком не похлестали! — улыбнулась она и наскоро оправила на себе коричневую, праздничную блузку, как будто надела ее специально ради меня; как будто она не хотела закончить праздники прежде, чем я вернусь.
— Мне вас недоставало, — сказала она, подойдя ко мне с протянутой рукой, я весело наклонился, чтобы дать ей себя обнять. Потом она, не сдержав радостного волнения от встречи, вдобавок смущаясь, неловко поцеловала меня мокрыми губами и тут же стала извиняться за такой материнский порыв.
— Йожо в саду? — спросил я, желая избежать дальнейших слов. Оба мы поглядели на деревянную калитку.
— Пан Патуц? Не знаю, — она снова повернулась ко мне. — А вы разве не приехали вместе? — она посмотрела на меня с любопытством. — Вы вошли только сейчас, минуту назад?..
— Да, минуту назад. Только чемодан поставил. А Йожо? Он куда-то ушел?
— Как это? — удивилась она. — Вы же… Разве он был не с вами? — хозяйка выглядела все более растерянной. Но и я был растерян не меньше, чем она.
— Со мной? Но он же со мной не поехал, — я оглядывался то туда, то сюда. Хотел побежать и в комнату, и в сад, да, собственно, и сам не знаю, куда. — Что за ерунда? Что он вам сказал?
— Ничего не сказал.
— Как? А когда он уехал?
— Да тогда же, когда и вы.
— И когда вы его видели в последний раз?
— Да перед праздниками.
— И с тех пор вы его не видели?
— С тех пор и не видела. Я думала, он с вами уехал.
— А куда это со мной?
— Да на праздники.
Хозяйка крутила головой.
Мне пришло в голову, что, может, дедуля или пани Ярка приходили пригласить его на праздники к себе, но тогда бы он уже вернулся, не остался бы у них на столько дней.
— Это странно! А что он вам сказал, когда уходил?
— Ничего не сказал. Он со мной вообще не слишком-то разговаривал. Я думала, что он уехал на праздники.
— Как же он мог уехать? Он бы все-таки с вами попрощался.
— Это вы попрощались, а он не попрощался.
Я через силу улыбнулся. Да и зачем заранее пугаться? Махнул рукой, чтобы ее успокоить. — Ну, ничего, он, может быть, уже сегодня или завтра наверняка вернется. Зайду к пани Ярке, я ведь ее тоже на Пасху не окропил, как бы она на меня не обиделась…
Но и пани Ярка не знала о Йожо ничего. Узнав, что тот куда-то пропал, она только хмыкнула и сказала, что это его дело, ведь он уже взрослый и может делать все, что захочет, а мне ломать над этим голову незачем. Однако говорила она все это лишь для того, чтобы я не слишком беспокоился.
— В последнее время я с ним несколько раз ссорился, — объяснял я ей. — Но не очень серьезно. Не думаю, что он мог настолько рассердиться, чтобы из-за этого уйти.
— Да бросьте вы! Он же не такой глупый. Может, он поехал родных навестить.
С этой догадкой можно было бы согласиться, но у меня в голове вертелось, что он сообщил бы мне об этом, и я все повторял свое. — Он ушел в четверг, сразу же после меня. Квартирная хозяйка говорит, что с четверга его не видела. Он ни к ней не зашел, ни записки в комнате не оставил. В последнее время он казался мне каким-то странным!
— Вы сейчас это себе внушаете. Наверняка он к семье поехал. Были же праздники. Вы тоже дома были. Может, и он надумал, раз вы уехали. Вы хорошо посмотрели, не оставил ли он на столе какой-нибудь записки?
— Не оставил.
— Ну, это действительно странно. А вдруг он подумал, что раньше вас вернется. Вот увидите, завтра же будет здесь.
Возвращаюсь домой, к хозяйке. В свою комнату. Все в порядке. С минуту бегаю туда-сюда, ведь если Йожо хотел уехать на несколько дней, он все-таки оставил бы мне какую-то записку. Но никакой записки нет, все выглядит нетронутым. Ничего не исчезло!
Заглядываю в шкаф, и первое, что замечаю — там висит мое зимнее пальто, которое я ему подарил. Но и это кажется мне нормальным, ведь если он куда-то ненадолго уехал, то зачем ему брать с собой зимнее пальто, когда уже и Пасха прошла, и весна наступила…
Но если его нет здесь уже много дней, он все-таки мог оставить мне какую-нибудь записку!
Снова и снова гляжу по сторонам, хожу и ищу, достаю и осматриваю свои, а потом и его вещи — хотя и не люблю прикасаться к чужим вещам: мой дедушка был сельским лесничим! Действительно, здесь висит мое зимнее пальто, которое мне замечать не хочется, поскольку я его уже подарил ему. Я даже смотреть не люблю на чужие вещи, пусть они и в моей комнате находятся!
Однако я все-таки перебираю его вещи, но кажется, из них тоже ничего не пропало.
Я снова иду к хозяйке. — Не вернулся Йожо?
— Еще не вернулся. Может, он остался у родителей, ведь была Пасха.