блюдать за Гангадхарой Сингхом.
Домашние слуги магараджи, которые более или менее часто навещали Сэмсона, принадлежали к местной общине. Когда они выдавали Сэмсону какую-либо информацию относительно деяний Гангадхары, это делалось исключительно из любви к сплетням; как джентльмен и в некотором роде представитель Его Величества, он, разумеется, и не думал обращать внимание на такую ерунду, но нельзя же быть столь грубым и властным, чтобы обрывать болтовню, даже если она касалась предстоящих поступков и деяний магараджи.
Что до денег, то таковые вовсе не переходили из рук в руки. Тот бесспорный факт, что определенные друзья и родные некоторых домочадцев магараджи радовались выгодным контрактам на британской административной территории, был просто совпадением. Всякий знает, как часто случаются совпадения.
А что до магараджи, так этот негодяй платит соглядатаям над британскими правительственными офисами. Невозможно определить, кто был его шпионом, а кто не был. Люди то и дело переезжали через реку из туземного штата, чтобы найти работу в том или ином правительственном департаменте, и их невозможно было проверить. Так легко подделать какие угодно документы.
Утверждали, что толстый, близорукий юный Сита Рам, который печатал на машинке корреспонденцию эмиссара, был одним из соглядатаев Гангадхары. Было тайной, где он проводит вечера. Но дядя его матери был превосходным мировым судьей, так что никто не мог лишить его места без надежных доказательств. Кроме того, он был необыкновенно усердным и деятельным.
Так или иначе, Гангадхара имел массу сведений и мог делать выводы о возможной причине визита Ясмини к эмиссару. Одно ложное заключение непременно ведет к другому, и Сэмсона обвинили в тайном сговоре с рангаром, владельцем конюшни, при чьем потворстве Ясмини держала готовый к выезду экипаж у дворцовых ворот. Теперь же, когда ворота заперли, стража будет следить, чтобы коляска стояла внутри, но никто не знал, сколько у принцессы может быть верховых лошадей в разных местах. И это, без сомнения, устроил Сэмсон. Гангадхара послал людей, чтобы они проверили, где ее могут ждать лошади. Также он отдал приказ через голову Ясмини нанять или купить для нее лошадь или сделать так, чтобы ее лошади захромали.
Мотив ее посещения эмиссара не стоило искать далеко. В Сиалпуре имелась только одна причина для чего угодно – сокровищница. Несомненно, Сэмсон так же алчно желал найти ее, как и всякий другой. Если Ясмини известно, где зарыт клад, рассуждал Гангадхара, всякий, кто не понимает, что она насчет него и договаривается с эмиссаром, – простофиля. Известно, что эмиссар написал не одно тайное донесение в Симлу об этих сокровищах и о политических последствиях, какие может вызвать находка их туземцами. Рапорты были такими секретными и важными, что Гангадхара подумывал, не стоит ли сфотографировать промокательную бумагу со стола Сэмсона и отправить фотографию в Париж к специалистам. Вскоре Гангадхара убедил сам себя, что Ясмини – союзница Сэмсона и помогает ему завладеть богатствами его предков, а Гангадхара был смуглым человеком вулканического темперамента, он не привык сдерживать гнев, взрывался тотчас же.
Мы уже наблюдали, как он проехал по улице как раз вовремя, чтобы увидеть, как экипаж Ясмини прогрохотал по вымощенному камнем двору. Приказав стражникам не допустить ее нового бегства под страхом неназванного, но, скорее всего, незаконного наказания, он бросился в храм Джинендры, где, как его уверили, Ясмини только что была, и его шпоры зазвенели на храмовом полу, точно шаги разгневанного божества.
Брамин приветствовал его с той смесью покровительственности, которую священники хорошо освоили при обращении с царскими особами – почтительность как признание царского величия и покровительственности как богоизбранности священнослужителям.
– Она предала нас! Это заграничное отродье, она нас предала! – заорал Гангадхара, захлопывая за собой дверь в личный покой брамина и с грохотом задвигая засов, – будто бы вставлял затвор в ружье.
– Спокойствие, магараджа сагиб! Гнев еще никогда не давал мудрого совета!
– Она была в доме эмиссара!
– Я это знаю.
– Знаешь? Значит, она тебе сказала?
Брамин чуть не солгал, но Гангадхара его спас:
– Я знаю, она была здесь! – проревел он. – Мои люди сопровождали ее до дома.
– Да, она была здесь. Она сказала.
– Как ты заставил ее сказать? Эта дьяволица хитрее кобры!
Верховный брамин Джинендры самодовольно улыбнулся:
– Такой слуга богов, как я, не совсем лишен власти. Я нашел способ. Она сказала.
– Я тоже найду способ! – пробормотал про себя Гангадхара. Потом обратился к брамину: – Что она сказала? Зачем она ходила к эмиссару?
– Просить об услуге.
– Какой еще услуге?
– Помочь ей уехать в Европу.
– Тогда больше нет никаких сомнений! Клянусь Сарасвати, богиней мудрости, я знаю, она открыла, где сокровища!
– Сын мой, – упрекнул брамин, – нехорошо призывать других богов в этом месте.
– Ну, так клянусь Джинендрой! Ты, сидячий мешок жира, такой ли великий у тебя бог, раз он не мог выбрать служителя поумнее! Пока ты ублажал меня сказками о том, что ключ к сокровищам должен мне присниться, она уже высосала тайну из гнезда какой-то кобры и продала ее эмиссару! Как только он выплатит ее долю, она сбежит в Европу, чтобы я ее не достал – разве не так?
– Но эмиссар отказал, – сообщил жрец, пыхтя и поглаживая живот. – Нет нужды выражать нетерпение в храме Джинендры. Мы имеем сведения изнутри.
– Так что из этого? – спросил Гангадхара.
Брамин улыбнулся. Незачем объяснять все простому магарадже. Но простой магараджа находился не в том настроении, чтобы в эту минуту отделываться от него улыбкой. Впоследствии принцесса услышала то, что рассказал брамин, от старого лысого нищего, чья набожность заслужила ему разрешение греться на солнышке, лежа на удобно вырезанных камнях под самым окном. Гангадхара разразился таким богохульством, что брамин выбежал из комнаты. Нищий клялся, что он слышал, как хлопнула дверь, и он действительно что-то слышал, но только это шумел Гангадхара, встав на путь превращения угрозы в действие.
– Ясно, что эмиссар боится отпустить ее в Европу, – решил Гангадхара. – Отсюда понятно, что они сговорились поделить между собой сокровища и молчать. Ни один из них не доверяет другому. Он глаз с нее не спустит, разве что сам уедет из Индии.
– Он обещал прислать прислуживать ей европейских мемсагиб, – сообщил брамин, а магараджа стиснул зубы и выругался, как человек, которого ужалил шершень.
– Это для того, чтобы я не мог применять к ней насилие! Ему часто станут докладывать о ее здоровье. А как только он наложит лапы на сокровища, сразу перестанет о ней так волноваться!
– Она мне еще кое-что сказала, – начал брамин.
– Так повтори это, брюхо Джинендры!
– Трайп, который тренирует солдат, желанный гость в доме, построенном Дженгал Сингхом.
– И что из этого?
– Он может входить, даже когда сагибов нет дома. Слугам приказано впускать его.
– Ну?
Брамин снова улыбнулся.
– Если бы оказалось правдой, что принцесса знает тайну сокровищницы и продает ее эмиссару, Трайп мог бы войти в дом и узнать, где спрятаны сокровища. Кто мог бы украсть у тебя клад, если бы тебе стала известна тайна?
Именно тут магараджа так вышел из себя при мысли, что другим известна тайна, которую он считал своей рамки, что его язык перешел не только границы приличия, но и богохульства. Он повернулся к брамину спиной и помчался вон из храма, от души хлопнув дверью. Брамин же, будучи жвачным животным, сидел так тихо, размышляя, с какой стороны будет теперь намазан маслом его кусок хлеба, что создавал впечатление, будто комната пуста, хотя ее покинул только магараджа. А спустя немного туда вошел Сита Рам.
Гангадхаре было не до шуток. Он хорошо знал, где найти Тома Трайпа в любой час его дежурства, так что приказал ему без всяких отлагательств, глядя на него глазами, какие бывают у зверя, когда тот выслеживает добычу, обыскать дом Блейнов при первой возможности.
– И что искать? – спросил Трайп.
– Все! Все! Обыщи погреб, обыщи сад, обыщи крышу! И если обнаружишь что-то необычное, доложи мне! Иди же!
Выпив несколько порций бренди с содовой, Гангадхара обдумал план, который мог оказаться опасным, при условии, что Ясмини была бы менее бдительна и если она и в самом деле знала тайну. Он потратил целый вечер, натаскивая Патали, свою любимицу-танцовщицу, а затем отправил ее к Ясмини, наделив почти полными полномочиями поторговаться. Патали могла предложить принцессе до половины сокровищ при условии, что Гангадхара получит другую половину, а англичане ничего не узнают.
После, докладывая своему повелителю об этом свидании, Патали, кажется, едва ли гордилась участием в этом деле. Она могла только сказать, что Ясмини отрицала, будто знает что-то о сокровищах, и делала вид, что не желает ничего знать.
– Думаю, ей ничего и не известно. Она мало что мне сообщила. Над идеей сделки с англичанами только посмеялась. Сказала «Владей на здоровье сокровищами, магараджа сагиб, а если я когда-нибудь узнаю, где они спрятаны, она, разумеется, тебе сообщу». Она играет роль женщины, дух которой сломлен и которой надоела Индия.
Гангадхара, великолепно изучивший танцовщиц, поверил рассказу Патали не больше, чем на два процента, и он был прав, за исключением того, что сильно преувеличил ее правдивость. При всем его цинизме опытного мужчины ему и в голову не приходило, что Патали предупредила Ясмини о том, что по приказу Гангадхары принцессу готовятся отравить. Собственная сестра Патали приготовила засахаренные фрукты, и колдовала с фильтром для питья, и клала в чатни[8] истолченные алмазы. Вполне возможно, что Патали знала все эти факты, а что до мотивов – они не интересуют танцовщиц. Они боятся, любят, желают, ждут удовольствий.
В течение нескольких дней, как Ясмини неприкрыто намекала в письме к Тесс, повторялись попытки добавить яд в пищу теми нераскрываемыми способами, какие изобрела Индия в незапамятные времена. Но не так-то легко отравить того, кто не ест, а пьет только вино из закупоренных в Европе бутылок; во всяком случае, чтобы сделать это, нужно призвать экспертов, которые, во-первых, дороги, а во-вторых, склонны к шантажу. Ясмини наслаждалась приятным образом жизни и растущим аппетитом, чему способствовали приставленные Гангадхарой охранники, которые следили, чтобы она не предпринимала запрещенных прогулок, не ездила верхом и не купалась при лунном свете, что делает голод поистине невыносимым. Съестные припасы провозили через дворцовые ворота только после того, как с ними проделывали черное дело.