Он огляделся. В другом конце помещения (его обустройство немного напоминало церковь, где присяжные исполняли роль невесты, угол — роль жениха, а зрители, сидевшие или стоявшие на всем остальном пространстве, заменяли семейство и друзей) Краудер заметил Хью. Как обычно, Торнли выглядел несколько всклокоченным и нервным. Анатом обратил внимание на то, как он расположился: большая часть помещения была не видна ему из-за слепого правого глаза. Слева от него, откинувшись на спинку стула, сидел тот самый стройный человек, которого Краудер видел под галереей замка Торнли. Волосы его были очень темными, а черты лица — выраженными. Краудеру внешность этого человека показалась слишком утрированной, и он подумал, что женщины вряд ли считают его настоящим красавцем. Скулы мужчины располагались несколько выше, чем нужно, а подбородок слишком выпирал. Судя по всему, ему было тридцать с небольшим, примерно столько же, сколько господину Торнли, однако сохранился он значительно лучше. Брюнет напомнил анатому карикатурные портреты великих актеров, виденные им в «Иллюстрейтед ньюс». Даже Краудеру, человеку, умевшему сдерживать свои движения, мужчина, сидевший рядом с Хью, казался до странности смирным. Впрочем, его губы двигались — он говорил что-то своему спутнику, и, судя по наклону шеи, господин Торнли слушал его.
Краудер бросил на свою спутницу вопросительный взгляд. Она поймала его и быстро кивнула. Значит, это действительно Клейвер Уикстид. В нем чувствовалось столько лоска, словно его отполировали. Краудер даже задумался: а вдруг у него белые зрачки и светло-коричневая радужка — глаза, сделанные из клена и тонкого слоя перламутра? Это был изящно выполненный мужчина, напоминавший броский предмет мебели из дамских покоев, однако мастерство авторов вызывало у Краудера сомнения. На лице Хью застыло хмурое выражение; он пристально смотрел на запыленный пол под своими скрещенными лодыжками.
Поглядев на людей, сидевших за спиной у Торнли, анатом заметил осторожную улыбку и кивок сквайра, беседовавшего с несколькими мужчинами среднего возраста, которые походили на фермеров. Снова бросив взгляд в первые ряды, Краудер заметил Джошуа Картрайта — тот печально стоял у окна. Он ни с кем не разговаривал, без конца ощипывая пушок со своего рукава, — у Краудера даже появилось опасение, что к концу заседания его манжеты окончательно облысеют.
Оглядевшись, коронер встал и призвал собравшихся к тишине. Просьбу замолчать подхватили и донесли до задних дверей, где она была усилена рыком Майклса. Воздух будто бы застыл — казалось, коронер доволен эффектом.
Затем вызвали свидетелей и стали задавать вопросы. Харриет рассказала, как обнаружила тело во время утренней прогулки и как решила вызвать не только сквайра, но и Краудера, а затем послала за Хью, который постановил, что тело не принадлежало его брату. Упомянутый джентльмен изменил положение, повернувшись на целую четверть оборота, чтобы видеть, как говорит Харриет. Выражение его лица по-прежнему оставалось угрюмым.
Краткий рассказ Харриет был выслушан с почтением. Старшина присяжных от имени всей коллегии поблагодарил ее за то, что было сделано, а также за любезность, которую она оказала, придя сюда и поговорив с ними. Наблюдая за тем, как она говорила, Краудер отметил нехарактерную застенчивость в ее поведении: стремление глядеть на коронера и старшину из-под длинных ресниц, скрывая молнии зеленых глаз, словно в немой просьбе о доброжелательном отношении. Джентльмены с радостью ответили на эту просьбу — когда Харриет села, в помещении воцарилась атмосфера мужского внимания. Казалось, только Хью и Уикстид, глядя на нее, не испытывали собственнического восторга.
Усевшись, Харриет бросила на Краудера извиняющийся взгляд. Он почувствовал, что выступление госпожи Уэстерман впечатлило его, и понял, какими преимуществами и маской могла обеспечить ее в подобном окружении женственная сдержанность, однако ему нравилось то, что Харриет терпеть не могла скрывать свое настоящее лицо, и жалел ее, коль скоро это было необходимо. Краудер задумался, смогут ли дамы, прибегающие к подобным трюкам, хоть когда-нибудь стать самими собой, однако, не имея понятия о том, какие опасности подстерегают искренних женщин, он потерял охоту осуждать их. Размышления анатома прервал коронер, назвавший его по имени.
Краудера также выслушали с уважением, хотя ему не удалось завоевать расположение зала. Он говорил о ране, вероятном времени смерти и о том, как он обследовал нижние конечности мертвеца, чтобы установить, здоровыми ли они были. То и дело ему приходилось прерываться, чтобы преобразовать латынь и прочий научный язык в слова, более доступные пониманию присяжных. Когда анатом передавал замечание Хью о том, что из-за юношеской травмы Александр повредил ногу, он с некоторым удивлением услышал подтверждающие выкрики собравшихся: «Верно, верно!», «В самом деле — с семи лет!», «Его лошадь споткнулась и угодила в кроличью нору на Блэкаморском холме!» А густой бас, донесшийся от двери, уточнил: «Она упала на него!» Казалось, городок решил играть в суде хор, и у Краудера возникло неуютное ощущение симпатии к актерам Друри-Лейн.
По тону вопросов и ответов можно было заключить, что мнение, царившее в зале, соответствовало соображениям леди Торнли: мол, незнакомец прибыл сюда, надеясь получить вознаграждение за обнаружение перстня, и пал жертвой некоего дела, увязавшегося за ним из города. Поэтому неудивительно, что, вызывая Джошуа Картрайта, коронер произнес его имя с таким видом, будто был чародеем, достающим из-под рубахи необычайно большого и внушительного кролика.
Джошуа и вправду вел себя, словно пугливый кролик, и собравшимся то и дело приходилось подбадривать его, чтобы лавочник говорил громче. Картрайт подтвердил, что знал человека, которому принадлежало тело, и что от имени господина Торнли просил Картера Брука отыскать следы старшего брата Хью, виконта Хардью.
Собравшиеся были потрясены, и шепот в зале сначала усилился, а потом затих, словно мимолетный ливень. Последовали вопросы о семействе и положении Брука, и Джошуа сообщил присяжным и всем собравшимся, что, насколько ему известно, у Брука не было семьи. Словно в качестве извинения за то, что привел в здешние места такую сомнительную личность, он взял на себя обязательство написать хозяйке Брука, поведать ей обо всем случившемся и сообщить, что она вправе удалить вещи покойного и сдать его комнату кому-нибудь другому. Коронер признал это решение разумным и предложил Картрайту переписать выводы, которые он сделает после рассмотрения этого дела, и вставить в свое письмо любые отрывки, подходящие для корреспонденции.
Хор собравшихся выразил удовлетворение целой чередой бормотаний и кивков, разносившихся от наблюдателей до присяжных и обратно, словно рябь на маленьком прудике. Все больше и больше людей устремляли свои взгляды на затылок Хью, задерживая их там, и, когда тот, оттолкнув свой стул, наконец поднялся, зал вздохнул с облегчением. Торнли обращался к одному лишь коронеру, однако по его раскрасневшемуся профилю Краудер мог заключить: Хью полностью отдавал себе отчет, что на него смотрит весь зал.
— Я хотел узнать, где мой брат, и заверить, невзирая на его нынешнее положение, что буду рад снова знаться с ним.
По залу разнеслось благосклонное бормотание.
— Правильно, правильно, — одобрил стоявший у двери бас.
— Вот он, наш добрый капитан, — похвалил еще кто-то.
Коронер окинул наблюдателей серьезным взглядом, и они умолкли. Краудер продолжал смотреть на Хью, а потому заметил, как вспышка боли исказила его лицо, когда он услышал свое военное звание.
— Картер Брук написал, что у него есть сведения для меня и что ему удобнее доставить их лично. Я попросил Брука принести какое-либо свидетельство его встречи с братом, поскольку в прошлом мне не раз приходилось испытывать разочарование из-за ложных следов.
Несмотря на проступки, совершенные Хью, жители городка, казалось, по-прежнему одобряли его, и какие-то голоса тут же подхватили:
— Верно, верно!
— Ужасно, как же ужасно потерять брата!
А кто-то писклявый из задних рядов проговорил:
— Но потерять сына — чертовское легкомыслие!
Покрасневший еще больше Хью по-прежнему не оборачивался, а Майклс качнул своей мощной головой в сторону обладателя тонкого голоска.
— Я же говорил тебе, Бейкер, покуда не пьешь, держи свой рот на замке. — Все засмеялись. — И думай, что говоришь, здесь присутствует дама.
Зал ответил всеобщим согласием.
Коронер, воплощенное достоинство, подождал, пока зал снова сосредоточит внимание на выступающем, и жестом попросил Хью продолжить.
— Я не смог встретиться с Бруком в назначенный час, поскольку юный Торп выразил желание видеть меня, и некоторое время мы с ним беседовали о том, что он планирует изменить на взятой у меня внаем земле.
Публика начала бормотать и смеяться, и Краудер заметил раскрасневшегося молодого человека — уставившись на свои ноги, он прижимался к боковой стене так, словно мечтал стать бестелесным и провалиться сквозь нее.
— Он умный юноша, и в его голове полно мыслей о том, как усовершенствовать землю, — прошептала Харриет, склонившись к анатому. — Но он не понимает, что длительные беседы с ним способны утомлять. Думаю, некоторые его идеи увеличили мой доход на десять фунтов в год, однако я избегаю встреч с ним, если ощущаю в себе недостаток терпения.
Хью подождал, пока шум утихнет.
— Так что я пришел на встречу с Бруком почти часом позже.
— Вы легко отделались! — раздался голос из глубины зала.
Судя по виду юного Торпа, эта фраза сильно задела его.
— Могу я напомнить вам, джентльмены, — обратился коронер к залу, — что мы обсуждаем убийство?
Немного пошаркав, собравшиеся опять посерьезнели. Коронер снова сосредоточил внимание на Хью.
— Мне бы хотелось знать, сэр, почему вы не пригласили этого человека явиться в ваш дом.
Хью слегка смутился, и Краудер заметил, что Уикстид не