Любопытно, что в них почти нет обвинений. Но то тут, то там появляются намеки на старые разногласия (почему Оруэлл не одобряет операцию, которая явно нужна его жене?), раздражение и нежность неразрывно смешиваются. Очевидно, что и планы тихо распутываются: план одолжить у Инес коттедж в Хэмпшире, получить смету на "ремонт Барнхилла" (фермерский дом в Юре, который Оруэлл в итоге снимет). Но Эйлин, вы чувствуете, никогда не ценит себя в достаточной степени, слишком легко поддается на уговоры. Есть ужасный момент, когда, размышляя о сорока гинеях, которые будет стоить операция, она замечает: "Меня беспокоит то, что я действительно не думаю, что стою этих денег". Последняя неделя марта пролетела незаметно. Попытки связаться с Оруэллом в Кельне ни к чему не привели. Она сказала Леттис Купер, что очень жаль, что его нет, потому что "Джордж, навещающий больных, - зрелище бесконечно более печальное, чем любой больной урод в мире". Операция была назначена на 29 марта. За несколько минут до того, как ее увезли на операцию, "уже поставили клизму, сделали укол (с морфием в правую руку, что доставляет неудобства), почистили и упаковали, как драгоценный образ, в вату и бинты", Эйлин начала свое последнее письмо на . Оно переходит в описание ее комнаты ("Моя кровать стоит не у окна, но лицом в нужную сторону. Я также вижу огонь и часы"), а затем уходит в пустоту. На операционном столе, когда ей удалили матку, цвет лица начал исчезать. Мгновение спустя ее сердце перестало биться.
Оруэлл и мальчики Нэнси
Неприязнь Оруэлла к гомосексуалистам преследует его на протяжении всей работы, как звон средневекового колокола для прокаженных. На самом деле, "неприязнь" - это мягко сказано, потому что его отношение к ораве "мальчиков Нэнси", "трусишек" и maquerons (испанский эквивалент "Homage to Catalonia"), которые проникают в его личную демонологию, на самом деле является глубоким презрением. В самом начале "Keep the Aspidistra Flying" есть довольно показательный момент, когда, когда Гордон бдительно стоит у кассы, в книжный магазин заходит "по-нэнсифильски" явно состоятельный молодой человек. Все худшие инстинкты Гордона сразу же пробуждаются: новичок с его "голосом Нэнси без буквы Р" мгновенно превращается в карикатуру: "Могу я просто поклониться? Я просто не смог выдержать вашего окна. Я питаю такую невероятную слабость к книжным магазинам! Так что я просто вплыла - ти-хи-хи!" "Тогда выплывай снова, Нэнси", - думает Гордон. По-настоящему ужасная вещь в этой сцене - то, что она носит явно личный характер. Оруэлл, как вы понимаете, видел, как кто-то подобный зашел в "Уголок книголюбов", был возмущен им и сохранил воспоминания для использования в печати.
Запах почти висцерального отвращения, который витает над отношениями Оруэлла с гомосексуалистами, становится особенно сильным в его репортажах из английских окраин. В "Down and Out in Paris and London" есть неприятный момент в случайной палате Ромтона, когда около полуночи "другой мужчина начал делать гомосексуальные попытки в отношении меня - неприятный опыт в запертой, темной камере". Но нападавший - "слабое существо, и я легко справился с ним". После этого пара не спит и разговаривает. По его словам, "гомосексуализм - обычное явление среди бродяг с большим стажем". То же самое происходит, когда Оруэлл получает рецензию на тюремные мемуары У. Ф. Р. Макартни "У стен есть рты" для газеты "Адельфи" в ноябре 1936 года. Самой "ужасной главой", уверяет он своих читателей, является глава под названием "Заметки о тюремной сексуальной жизни". Она не только напоминает ему о разговоре с бирманским преступником, который на вопрос, почему ему не нравится сидеть в тюрьме, произнес единственное слово "содомия", но Оруэлл с ужасом обнаруживает, что гомосексуализм в тюрьмах - скорее правило, чем исключение: Маккартни дает "ужасный отчет" о том, как он сам постепенно поддался этому.
Когда речь заходит о политике времен гражданской войны в Испании, атмосфера, если можно так выразиться, еще хуже: ссылки на "pansy pinks", "pansy friends" и предупреждение составителям "Authors Take Sides on the Spanish War", что "я не один из ваших модных pansies вроде Одена и Спендера" - как будто гомосексуальность - это своего рода выбор образа жизни, гарантирующий вам продвижение по службе. Все это не оправдано, но в пейзаже литературной политики конца 1930-х годов это, по крайней мере, имеет контекст в виде значительного числа гомосексуальных эстетов, которые перешли в марксизм и "Левое обозрение", решительно отказываясь избавиться от социального багажа, накопленного в предыдущее десятилетие. Нет никаких доказательств того, что Оруэлл когда-либо встречался с Брайаном Говардом, чьи подвиги в этом направлении безжалостно сатирически описаны в книге Сирила Коннолли "Где Энгельс боится ступать" (1938), но он наверняка слышал о нем - Говард был близким другом его второй жены - и обвинение в том, что он "модный трусишка", могло быть явно придумано с учетом сквиба Коннолли ("M - for Marx / and Movement of Masses / and Massing of Arses / and Clashing of Classes").
Если нападки на "трусишек" и "мальчиков Нэнси" исчезли из его произведений к 1940-м годам, то остается множество свидетельств того, что фундаментальное отвращение сохранялось. Один из авторов "Трибюн", впервые встретившийся с ним в 1944 году, вспоминал, что антигомосексуальные предрассудки Оруэлла были едва ли не первым, что он заметил в нем. В то же время в этой патине самодовольной гетеросексуальной убежденности есть изъяны. У Оруэлла было несколько друзей - Эдуард Родити, скажем, или Питер Уотсон, - о чьей гомосексуальности он знал (что стоит отметить в эпоху, когда гомосексуальная активность была незаконной), если не обязательно одобрял. Он также был своего рода ценителем мужской красоты: В "Дороге на Уиган Пирс" он приходит в восторг при виде почти голых шахтеров в угольном забое - "почти у всех из них самые благородные тела; широкие плечи, сужающиеся к тонкой упругой талии, небольшие выраженные ягодицы и мускулистые бедра" и т.д. и т.п. - и рассказывает, что в Бирме он обычно позволял мальчику-слуге раздевать себя. Это, по словам Оруэлла, было потому, что "он был бирманцем и поэтому не вызывал отвращения... Я чувствовал себя по отношению к бирманцу почти так же, как по отношению к женщине".
Возможно, не стоит слишком много говорить об этонской гей-фазе Оруэлла, если таковой она была, и "уходе" Кристофера Иствуда - сотни школьников (Коннолли, Ивлин и Алек Во) прошли через подобный опыт, прежде чем стать восторженными гетеросексуалами. Но можно отметить чтение Мэйбл Фиерз о нападении Оруэлла на Рейнера Хеппенстолла в квартире на Лоуфорд Роуд осенью 1935 года. Явный случай разочарованного гомосексуализма, настаивала миссис Фиерз, прежде чем вспомнить, как Оруэлл "бесновался" от того, как Хеппенстолл отбрасывал назад волосы. Хеппенстолл не был в этом убежден ("Мне никогда не казалось, что Оруэлл бредит... Единственный раз, когда мы говорили о гомосексуалистах, Эрик, казалось, был очень сильно против них"). Тем не менее, есть слабое подозрение, что, выступая против "модных трусишек" и обеспеченных молодых людей, не умеющих выговаривать "р", Оруэлл, возможно, слишком много протестовал.
Интерлюдия: Оруэлл и его мир
Произведение писателя - это не то, что он достает из своего мозга, как консервы из супа из кладовки. Он должен создавать его день за днем из своего общения с людьми и вещами.
Конец Генри Миллера", Трибюн, 4 декабря 1942 г.
Некоторые основные вопросы по поведению. Каким был Оруэлл? Как он выглядел? Если бы вы оказались с ним в одной комнате, как бы он себя вел и о чем бы вы говорили? Одно из очарований бесчисленных памятников Оруэллу в действии заключается в том, как часто повторяются одни и те же прилагательные: "худой", "исхудалый", "бледный", например, за ними следуют "истощенный" и, как ни странно, "готический", как будто объект сошел с гравюры Дюрера или позднесредневекового фриза; как фигура на фасаде Шартрского собора, предположил коллега из Би-би-си. К началу среднего возраста все следы юношеского задора исчезли: "ужасно старый, ужасно сухой", - вспоминал Люциан Фрейд о первой встрече с ним; Оруэллу было бы тогда около сорока лет. Потомки часто говорят о святости Оруэлла, но даже современные зрители отмечали в нем любопытную освященность. Обычно не впечатлительная Эйлин, наблюдая, как ее муж наклонился, чтобы утешить испуганную женщину, которая укрылась на лестничной клетке Лэнгфорд Корт, когда бомбы обрушились на Сент-Джонс Вуд, подумала, что он "как Христос".
Неизбежно, что большая часть репортажей связана с его здоровьем. Романы 1940-х годов полны диагнозов, поставленных в доли секунды, и прогнозов на месте. Эдвард Ледвард в романе Моники Диккенс "Причуда" (1943) описывается как "худой и песочного цвета, с костлявым, горящим взглядом, который заставляет людей бить себя в грудь и говорить: "Туберкулез, бедняга"". В эпоху до появления антибиотиков и Национальной службы здравоохранения, когда хронический инвалидизм был признанным состоянием, состояние Оруэлла сразу же бросалось в глаза окружающим: очевидно, он был консументом, считал надзиратель ARP, который регулярно приходил в The Stores , чтобы пожаловаться на незадернутые затемненные шторы; "Можно было сказать, что у него туберкулез". В. С. Притчетт вспоминал "лицо, покрытое болью". Джек Коммон, приехав на день в Уоллингтон и обнаружив своего соседа, склонившегося над мотыгой в саду, был поражен хрупкостью, которая была слишком очевидна в "глубоко запавших щеках и жалкой слабой груди". Сам Оруэлл иногда признавал врожденную слабость: "Плохого телосложения и легко устаю", - признавался он.
Хуже, возможно, с точки зрения его друзей, были некоторые из проявлений этого упадка физического состояния. Дело было не только в том, что Оруэлл был явно болен; скорее в том, что почти каждое общение с ним приводило к новым свидетельствам его ухудшения. Дензил Джейкобс, с которым он вместе дежурил в небольшом карауле в Сент-Джонс-Вуде, вспоминал зловещие хрипы в его груди, когда он спал. Майкл Мейер однажды вызвался сопровождать его на постановку обеих частей "Генриха IV". Поход включал в себя прогулку в пятьсот ярдов до театра в "довольно быстром темпе". Это было слишком тяжело для дыхательной системы Оруэлла, который мог слышать "свист" по крайней мере в течение пяти минут после того, как он добрался до своего места. Рассказ Лидии Джексон об их отношениях имеет странную, патологическую сторону. Ее основные воспоминания о нем были тактильными - "ощущение щетинистых коротких волос на его затылке, прикосновение е