ад. Под этим находились круги, в которых Фицровия сливалась с откровенной богемой: мир Тамбимутту - уже известный по BBC - и Editions Poetry London, и Пола Поттса, который существовал лишь по правую сторону от бродяжничества. Двадцатилетний Энтони Берджесс вспоминал, как Оруэлл время от времени приходил в Wheatsheaf на Рэтбоун-плейс, чтобы молча выпить полпинты биттера, глядя на кольцо лиц, которые позже будут запечатлены в книге Макларена-Росса "Мемуары сороковых".
Его политическая жизнь также прошла через полдюжины различных слоев, от украшений приходящей лейбористской администрации 1945 года - Беван, министр здравоохранения; Ласки, председатель партии; Криппс, который в итоге стал канцлером казначейства - до жаждущих дела агитаторов на радикальной окраине. Ниже руководителей лейбористской партии стояла группа вновь избранных лейбористских членов парламента, некоторые из которых были уже известны в мире политической журналистики (Майкл Фут, Ричард Кроссман), другие встречались в литературном Лондоне (Вудро Уайатт, который редактировал ежегодную антологию "Английские рассказы") или были знакомы через личных друзей. Майкл Мейер вспоминал, как организовал встречу со своим соотечественником из Веллингтона Патриком Гордоном-Уокером, членом парламента от Сметвика. Оруэлл, вынужденный замолчать из-за своего многословного гостя, поблагодарил его - не без иронии - за "довольно интересный вечер". Но у него были обширные контакты с гораздо более неформальным политическим миром, состоящим из старых друзей по МЛП и анархистов, поддерживающих СИА, с которыми он впервые встретился через несколько месяцев после возвращения из Испании и чьи интересы, как правило, лежали в области индивидуальных дел, а не законодательного лоббирования - "обычные люди", - сказал он однажды другу по возвращении с митинга протеста. Их, наверное, около двухсот человек. Они ходят на все подобные мероприятия". Вернон Ричардс, чей анархистский журнал Freedom Оруэлл обнаружил в 1938 году и который вместе со своей партнершей Мари-Луизой Бернери сделал одни из последних известных его фотографий за четыре года до смерти, является хорошим примером жесткого, либертарианского конца знакомства Оруэлла.
Однако в конечном итоге ни одна из этих сетей ассоциаций не передает всей сложности жизни Оруэлла в середине 1940-х годов, широкого спектра его дружеских связей и привлекательных сопоставлений, которые мог вызвать обычный день в его компании. Это был мир, в котором за обедом в "Ритце" с Бертраном Расселом могла последовать прогулка по задворкам Ислингтона с поэтом, опустившимся на пятки, высокий чай в компании младенца-сына и экономки, а затем долгий вечер за пишущей машинкой, писание до глубокой ночи, когда огонь горел низко, а сигаретный дым висел облаками под потолком; мир викторианских ломаных ширм и кропотливо вскопанных садов, сапог двенадцатого размера и диких стрижек, посиделок после работы в пабах на Флит-стрит с учениками-рецензентами и пропагандистских кампаний от имени забытых романистов, тоскливых мечтаний об идеальных государствах (тот Гебридский остров, на который он мечтал уехать) и абсолютного поглощения сущностью Британии эпохи Эттли; скорбь по Эйлин и огромное удовлетворение по оставленному ребенку; мир, который был одновременно укоренен в традициях и предрассудках прошлого и все больше и больше зациклен на неопределенности светлого, непреклонного будущего.
Часть
VI
. Последний человек в Европе (1945-50)
Конечно, я всю жизнь это чувствовал.
Письмо Джеку Коммону, 27 июля 1949 года
Глава 24. Среди руин
Какой он замечательный - сегодня в "Обсервере" вышла его статья, и я знаю, что ему пришлось спешить на похороны Эйлин, а потом устраивать временное пристанище для маленького Р.
Нелли Лимузин - Марджори Дейкин, 8 апреля 1945 года
Несмотря на свою гуманность, Джордж был абсолютно эгоистичен.
Леттис Купер
Во Франции события приняли неожиданный или, в свете того, что мы знаем о здоровье Оруэлла, вполне предсказуемый оборот. В процессе подготовки депеш он заболел, возможно, бронхитом, которому он был подвержен в холодную погоду, и был помещен в местную больницу. Роберт Верралл, коллега-корреспондент, который жил с ним в одной комнате в отеле "Скриб", вспоминал, что он был прикован к постели, "очевидно, очень болен", но странно стоически держался. У меня сложилось впечатление, что он не интересовался своим здоровьем". Вероятно, именно в отеле "Скриб" рано утром в субботу 31 марта он получил телекс из "Обсервера", в котором сообщалось о смерти Эйлин. Он вернулся в Англию в тот же день и по пути в Грейстоун заехал в квартиру Инес Холден. Инес, пораженная появлением на пороге его исхудалой, похожей на вату фигуры, вспоминала, как провожала его на Кингс-Кросс ("Джордж был ужасно печален"), как заказывала напитки в привокзальном баре под звуки хурди-гурди и как их окликнули почти перед тем, как они подняли бокалы. В доме О'Шоннесси, который все еще был в плохом состоянии, он занялся организацией похорон, вещами жены и насущным вопросом, что делать с Ричардом. Похороны состоялись в начале апреля - Эйлин похоронили на кладбище Сент-Эндрюс и Джесмонд в Ньюкасле, - а Ричарда отправили на юг, к Жоржу и Дорин Копп на Кэнонбери-сквер. Оруэлл решил, что единственный способ справиться с ситуацией - это вернуться в Париж. Вернувшись в Лондон, он нанес короткий визит в издательство Secker & Warburg, но узнал, что Уорбург болен, а гранки "Фермы животных" все еще проходят через издательский процесс, попытался связаться с Энтони Пауэллом и потерпел неудачу, а затем отплыл во Францию. Я чувствовал себя лучше, работая", - объяснил он другу.
Самый распространенный миф о поведении Оруэлла весной 1945 года заключается в том, что стоицизм, с которым он встретил смерть Эйлин, был настолько крайним, что равносилен безразличию; Оруэлл просто продолжал жить своей жизнью, в которой все остальные вопросы были второстепенными. Но этому противоречат как свидетельства очевидцев его горя, так и свидетельства его писем. Пол Поттс, который провел с ним время до или после похорон, вспоминал его глубокое горе: когда он в последний раз видел Эйлин, он хотел сказать ей, как сильно он ее любит после приезда Ричарда, признался он Поттсу; тот факт, что он этого не сделал, мучил его совесть. Моя жена умерла на прошлой неделе, - сказал он Джулиану Саймонсу. Я очень переживаю это". Это так потрясло его, что он не мог ни на что успокоиться, сказал он другому другу. Если один или два зрителя сочли намеренное подавление эмоций надуманным - Стивен Спендер сделал вывод, что это был очередной пролетарский маскарад Оруэлла, наравне с его костюмами в елочку и мохнатым табаком, - то воспоминания об этом нависли над ним как туча. Ужасный шок", - сказал он Деннису Коллингсу почти год спустя, и ему потребовались "месяцы, чтобы оправиться".
Естественно, все это не отделяет его ни от обстоятельств смерти Эйлин, ни от жизни, которую она вела в предшествующие годы. Насколько он был причастен к тому, что она ушла из жизни в возрасте тридцати девяти лет, измученная и испуганная, на операционном столе на северо-востоке Англии, пока ее муж продолжал свою карьеру по другую сторону Ла-Манша? Пренебрегал ли он ею? Мог ли он сделать больше, чтобы поддержать ее, пока она жива? Самоуничижение в последних письмах Эйлин, в которых смешались страх, забота и отчаянное желание избавить его от тревог и неудобств, больно смотреть. В Оруэлле была эгоистичная сторона, или, скорее, абстрактная сторона - мысль о человеке, настолько погруженном в себя, что бывали моменты, когда мир вокруг него мог бы просто не существовать - и Эйлин, несомненно, была полупростодушной жертвой. Хотя официальная линия заключалась в том, что смерть Эйлин была "совершенно неожиданной" и стала следствием жалобы, которая "не должна была быть серьезной", некоторые письма, написанные после нее, имеют несколько оборонительный характер. Она была больна уже некоторое время, сказал он Коллингсу, , и операцию следовало сделать раньше, "но никто не предполагал, что что-то пойдет не так, иначе я не должен был быть за границей в то время".
Между тем, слабый аромат тайны витает над самой смертью. Намек на то, что операция Эйлин проходила в необычных обстоятельствах и что обычные медицинские протоколы могли не соблюдаться, содержится в письме, которое она написала незадолго до того, как ее увезли в операционную. Она выражает удивление тем, что не видела владельца клиники с момента ее прибытия на место: "Эверс не общался со мной, и никто не знает, какая у меня операция!". Подозрение, что, хотя Эйлин якобы была записана на гистерэктомию, это была в некотором смысле исследовательская процедура, усиливается ее заявлением, что Эверс "делает то, что считает нужным". Ранее обсуждался вопрос о том, следует ли пациентку с тяжелой анемией сначала подготовить к операции путем переливания крови, но Эверс решил, что она настолько больна, что требует немедленного лечения. Все это говорит о том, что состояние Эйлин было хуже, чем предполагал Оруэлл, что никто не знал, что они могут найти, когда вскроют ее, и что ее анемия грозила бедой. С другой стороны, Эверс, хотя и имел репутацию чудака, пользовался большим уважением в своей области и был рекомендован Гвен О'Шонесси коллегами-специалистами. Если ничто не отменяет предположение о трагическом несчастном случае, то смерть Эйлин содержит несколько неувязок, которые так и не удалось удовлетворительно связать.
Вернувшись в оккупированную Европу, Оруэлл следовал за армиями союзников на восток в Нюрнберг, Штутгарт и Баварию. Это было "довольно интересно", сообщал он Лидии Джексон в письме о пересдаче в аренду "Магазина", в котором Лидия и ее подруга Патриция Донахью жили в настоящее время. Оруэлл все еще размышлял о терапевтических свойствах работы военного корреспондента - "возможно, после нескольких недель тряски в джипах и т.д. я буду чувствовать себя лучше", - предположил он Дуайту Макдональду, - но есть подозрение, что поездка в Обсервер была пустой тратой его талантов. "Слегка непродуманная", - считает Дэвид Астор: Оруэлл хотел посмотреть, как выглядит страна при диктаторе, но обнаружил, что к моменту его приезда в ней остались лишь запустение и упадок. Было еще десять репортажей для Observer и Manchester Evening News, в которых освещались такие темы, как нехватка продовольствия, последствия женского избирательного права для предстоящих парламентских выборов во Франции и экскурсия в баварскую деревню, жители которой, казалось, "почти совершенно не обращали внимания" на происходящую вокруг них резню. Псефологические прогнозы, которые Оруэлл позволял себе, были дико неточными - "подавляющей победы левых ожидать не стоит", заявил он незадолго до того, как альянс коммунистов, народных республиканцев и рабочих-интернационалистов получил три четверти мест в Национальном собрании - и единственным существенным воспоминанием о его путешествии по охваченной войной Германии является эссе "Месть кислая", опубликованное в Tribune в конце года. В нем Оруэлл описывает поездку по лагерю военнопленных в Штутгарте, где содержалось несколько бывших офицеров СС, и то, как повлияло на его спутника, в прошлом твердолобого бельгийского журналиста, обнаружение мертвого тела