«Скотный двор» пробивается в мир
Обычно критически настроенный по отношению к собственным произведениям, на этот раз Оруэлл был вполне доволен результатом. Он считал, что впервые смог соединить политическую и художественную цели{571}. Однако повесть была написана явно не ко времени. К 1944 году, когда она была завершена, Сталин не просто превратился в союзника Великобритании и США во Второй мировой войне, но стал для англичан (прежде всего для тех, кто придерживался левых взглядов) чуть ли не культовой фигурой, вождем миллионов «русских», которые своей кровью защитили Туманный Альбион от гитлеровского вторжения. Даже отъявленный консерватор и антикоммунист, премьер-министр Черчилль, теперь встречался со Сталиным и уважительно, по-товарищески называл его «дядя Джо». Так что не было более неудачного времени, чтобы предлагать издателям произведение, в котором под видом злобного борова был представлен сам Сталин, а руководимое им общество высмеивалось как «скотный двор».
Проще всего было сделать первый шаг. По договору Оруэлл обязан был предложить «Скотный двор» Виктору Голланцу. Он был убежден, что издатель, после июня 1941 года смотревший на Сталина как на союзника и друга своей страны, не согласится печатать новое произведение. Терять время на ожидание прогнозируемого отказа писателю не хотелось. Он пытался обойти договор с Голланцем, найдя в нем лазейку. Договор касался романов «стандартного размера», тогда как «Скотный двор» был небольшим и по жанру не мог считаться романом. Оруэлл попросил совета у своего литагента Мура: можно ли утверждать, что новое произведение не подпадает под общий договор?{572} Мур мог только улыбнуться находчивости Эрика, но посоветовал всё же запросить Голланца. Тот потребовал предоставления ему рукописи, быстро прочел и немедленно возвратил с возмущенной запиской: такого рода книги его издательство публиковать не намерено: «Эти люди воюют за нас и только совсем недавно спасли наши шеи под Сталинградом»{573}. Оруэлл прекрасно понимал, что издатель во многом прав, хотя и отождествлял народ с диктаторским режимом.
Тем не менее с легкой руки Голланца (или Мура) слухи, что Оруэлл написал «антисоветское» произведение, разнеслись по Лондону и не способствовали росту популярности автора. Дошло до того, что редакторы газет и журналов (за исключением тех, где он являлся постоянным сотрудником) снова стали отказывать ему в публикациях. Влиятельная «Манчестер ивнинг ньюс» отклонила его рецензию на книгу Гарольда Ласки «Вера, разум и цивилизация», поскольку левый лейборист Ласки был в это время помощником лидера своей партии Клемента Эттли, заместителя премьер-министра страны Черчилля. Таким образом, «антисоветчик» Оруэлл мог бросить тень даже на правительство, тем более что в рецензии он, в целом будучи сдержанным, всё-таки упрекнул Ласки в просоветских симпатиях.
Отвыкший от отказов Оруэлл переслал рецензию Дуайту Макдональду, издателю нью-йоркского журнала «Политикс», одно время поддерживавшему Троцкого, сопроводив письмом: «Я зашел слишком далеко, будучи последовательным в обычной честности, не сказав даже, каким губительным вздором является эта книга, и всё же мои соображения оказались слишком сильными для “Манчестер ивнинг ньюс”. Это даст Вам представление о характере вещей, которые невозможно публиковать в Англии в наши дни»{574}.
Однако последствия оказались куда более серьезными, чем отказ в публикации рецензии. С просьбой издать «Скотный двор» он обращался к авторитетным, считавшимся независимыми издателям, — и везде получал отказ, причем ему откровенно говорили, что отказы вызваны не художественными недостатками произведения, а политическими соображениями. В какой-то момент антисталинскую книгу обещал издать один из наиболее известных лондонских издателей Джонатан Кейп; но и он, обсудив ситуацию с Голланцем, стал тянуть с договором.
Одновременно с Кейпом связался заведующий русским отделом Министерства информации Великобритании Питер Смоллет, чтобы предостеречь от издания антисоветской притчи, вокруг которой в интеллектуальных кругах Лондона распространялись всевозможные слухи. Лишь через годы стало известно, что Питер Смоллет был советским агентом{575} и предотвращение публикации в Англии «Скотного двора» было одним из его заданий. Вскоре после встречи Кейпа со Смоллетом Оруэлл получил формальное письмо издателя: «Я уже говорил Вам о реакции высокопоставленного чиновника Министерства информации по поводу “Скотного двора”. Должен признаться, что его мнение заставило меня серьезно задуматься… Я согласен, что публикация книги в данный момент может быть признана неправильной. Если бы притча касалась диктаторов и диктатур вообще, тогда опубликовать ее было бы вполне уместно, но в ней — и я сам теперь это вижу — так подробно описывается развитие событий в Советской России вместе с двумя ее диктаторами, что ни к каким другим диктатурам, кроме России, книга относиться не может. И еще одно: притча, пожалуй, была бы менее оскорбительна, если бы господствующей кастой в ней не были свиньи. Я думаю, что изображение правящего слоя в виде свиней наверняка оскорбит многих, особенно людей мнительных, каковыми, несомненно, являются русские»{576}.
Оруэлл относился к происходившему с долей черного юмора. Чем больше отказов он получал, тем яснее ему становилось, что он написал хорошую книгу, что он стоит на правильном пути, что его опасения вовсе не являются порождением больного воображения параноика: Англия действительно перестала быть свободной страной, в ней реально существует цензура. По поводу цензуры и самоцензуры он едко написал в «Трибюн»: «Собаки в цирке прыгают, когда дрессировщик взмахивает хлыстом; но хорошо дрессированный пес — тот, который кувыркается, даже когда хлыста нет»{577}. Оруэлл не был «хорошо дрессированным псом».
Из весьма авторитетного издательства «Фабер и Фабер» поступило остроумное (или издевательское) письмо, написанное фактическим руководителем издательства, видным поэтом Томасом Элиотом и рассчитанное на то, чтобы уязвить автора: «Ваши свиньи умнее других животных, и поэтому они более подготовлены к тому, чтобы руководить фермой. Что действительно необходимо (можно предположить) — не больше коммунизма, а больше свиней, думающих о службе обществу»{578}. Впрочем, издательство признавало, что «Скотный двор» — одно из лучших произведений такого рода со времен свифтовского «Гулливера», чем, безусловно, польстило Оруэллу, поскольку «Гулливер» был его любимой книгой. Но легче от этого не стало.
В июне 1944 года единственный экземпляр рукописи, находившийся у автора, чуть не погиб во время бомбардировки. Это было время, когда немцы возобновили воздушные удары по Британии, используя ракеты Фау-1. Каждую ночь, а иногда и днем в Лондоне и его окрестностях происходили разрушительные взрывы. 28 июня один из снарядов угодил в здание по соседству с домом Блэров, который был частично разрушен взрывной волной, среди жильцов были убитые и раненые. В квартире Эйлин и Эрика рухнули потолки. Произошло это днем, когда их не было дома. Вернувшись, Блэры нашли в обломках тот самый экземпляр «Скотного двора» — «скомканный», как бы изжеванный, но текст сохранился. Так что хотя бы в этом отношении писателю повезло.
В течение следующих двух месяцев Блэры жили у знакомых; затем сняли квартиру на верхнем этаже дома на площади Кэнонбери в районе Айлингтон, в северо-восточной части столицы, сравнительно недалеко от Сити. Здесь обитали представители среднего класса, чиновники, политики и интеллектуалы, главным образом связанные с Лейбористской партией и другими левыми организациями. (Через много лет именно здесь жил до своего назначения премьер-министром однофамилец Оруэлла, лейбористский лидер Тони Блэр.).
С публикацией «Скотного двора» ничего не получалось. Оруэлл подумывал даже об издании книги за свой счет и обсуждал с Дэвидом Астором возможность получения денег в долг. В самом конце июля рукопись отправилась к очередному издателю — на этот раз к Варбургу. Удивительно, что Варбург не был в числе первых адресатов — ведь именно он напечатал книгу «Памяти Каталонии», от которой отказывались другие издательства, а затем еще и «Льва и единорога» и знал о существовании новой рукописи: еще в начале 1944 года Оруэлл пришел к нему и предложил издать произведение, над которым завершал работу, правда, уже тогда усомнившись: «Книга о животных, которые восстают против фермера, и она носит очень антироссийский характер. Я не думаю, что она вам понравится»{579}.
В конце 1944 года Варбург, получив рукопись и ознакомившись с ней, согласился принять ее к публикации, предупредив автора, что какое-то время придется подождать в связи с крайней нехваткой бумаги. Дефицит бумаги в стране действительно существовал, она распределялась в централизованном порядке, причем самые мелкие издательства и малотиражные газеты и журналы в список получателей не включались и в результате были вынуждены закрыться. Черед книги Оруэлла подошел как раз вовремя — летом 1945-го: закончилась война, СССР перестал быть союзником, а Сталин — лидером, от которого зависел ход войны. Росла взаимная подозрительность, приближалась холодная война. Пришло время оруэлловской сказки.
Она была опубликована через несколько дней после атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки. Для своей книги Оруэлл написал предисловие «Свобода печати», предварительно договорившись с издателем, чтобы в гранках для него было оставлено соответствующее количество страниц. Но когда Варбург прочел предисловие, он пришел в ужас: это был подлинный обвинительный акт по поводу отсутствия в Великобритании реальной свободы печати: «Самое чудовищное в литературной цензуре в Англии заключается в том, что она по большей части носит добровольный характер. Непопулярные идеи заглушаются, неудобные факты замалчиваются, так что в официальном запрете просто нет никакой нужды».