Любое тоталитарное общество пытается охватить своим влиянием личную, интимную жизнь подданных. Большинство населения оруэлловской Океании соблюдает партийные установки касательно секса. И лишь отдельные особи (которых в конце концов ждет почти неизбежное «распыление») ухитряются хотя бы на время (по крайней мере они на это надеются) ускользнуть от зорких глаз полиции мыслей. Вся половая жизнь определяется здесь двумя терминами: «злосекс» и «добросекс». Первое понятие покрывает блуд, прелюбодеяния, извращения и «нормальное совокупление, рассматриваемое как самоцель». «Злосекс» карается смертью, и поэтому он почти искоренен. «Добросекс» — это «сожительство мужчины и женщины с целью зачатия и без физического удовольствия». Так что и в области интимных отношений тоталитарная Океания оказывается намного ближе к «идеалу», чем гитлеровская Германия или сталинский Советский Союз.
Именно в таком обществе появляется новое поколение «тигрят, которые скоро вырастут в людоедов», — детей, следящих за собственными родителями, доносящих на них полиции мыслей, радующихся, когда отца или мать предают «распылению». Не проходило недели, чтобы «маленький герой» не подслушал «нехорошую мысль» родителей, выраженную в случайно вырвавшихся, хотя бы чуть-чуть критических, словах, и не донес властям.
В любом обществе людей объединяет язык. Не случайно языку общения в Океании писатель уделяет исключительное внимание. Основная задача «новояза» с его неуклонно сокращающимся лексиконом — сделать «мыслепреступление» невозможным, ибо для него просто не останется слов.
В качестве приложения Оруэлл включил в книгу нечто вроде научного трактата о «новоязе», который стал сгустком присущего всему роману замаскированного, но отлично понимаемого типично британского сарказма, особенно ощутимого именно здесь в силу пародии на «научность». Помимо введения, приложение состоит из «разъяснения» трех словарей: А (повседневная жизнь), В (политические нужды) и С (научные и технические термины): «Некоторые слова В обладали такими оттенками значений, которых почти не улавливал человек, не овладевший языком в целом. Возьмем, например, типичное предложение из передовой статьи в “Таймс”: “Старомыслы ненутрят ангсоц”. Кратчайшим образом на староязе это можно изложить так: “Те, чьи идеи сложились до революции, не воспринимают всей душой принципов английского социализма”. Но это не адекватный перевод. Во-первых, чтобы как следует понять смысл приведенной фразы, надо иметь четкое представление о том, что означает слово “ангсоц”. Кроме того, только человек, воспитанный в ангсоце, почувствует всю силу слова “нутрить”, подразумевающего слепое восторженное приятие, которое в наши дни трудно вообразить, или слова “старомысл”, неразрывно связанного с понятиями порока и вырождения». Когда «старояз» окончательно отомрет, с серьезным видом провозглашалось в приложении, «порвется последняя связь с прошлым».
В книге показан тоталитаризм, в котором господствуют самые примитивные, глупые, а потому в наибольшей степени доходчивые формы пропаганды, легко воспринимаемые толпой. Но по представлениям «Большого Брата», ему еще предстоит дозревать, и он всегда будет стремиться к совершенствованию, как к линии горизонта, удаляющейся по мере того, как к ней приближаются. Главное, чтобы дважды два никогда не было равно четырем, а будет ли результат равен пяти или какому-то другому числу — забота власть имущих. Партия, возглавляемая «Большим Братом», права всегда и во всём, иначе потеряет власть. Так было и в СССР, и в Германии, так было и будет во всех тоталитарных сообществах, против возникновения которых настойчиво предостерегал Оруэлл, искренне веривший, что пессимистическая концовка его романа обернется оптимистическим заключением: если человечество задумается над своей судьбой, этот финал можно предотвратить.
Историческая перспектива
После публикации романа Оруэлла в многочисленных рецензиях стали называть писателем, предсказывающим близкое будущее, а потому он счел необходимым продиктовать издателю Варбургу разъяснение, которое по его настоянию тот опубликовал от своего имени: «Некоторые из рецензентов “Тысяча девятьсот восемьдесят четыре” полагают, что автор придерживается той точки зрения, что описанное или нечто подобное непременно произойдет на Западе в ближайшие сорок лет. Это неверно. Я думаю, имея в виду, что книга в конечном счете всего лишь пародия, что-то подобное “Тысяча девятьсот восемьдесят четыре” может случиться. Мир движется в настоящий момент в этом направлении; корни этой тенденции глубоко похоронены в политических, социальных и экономических основах современного мирового положения»{701}.
Роман писался в то время, когда социологи уже приступили к научному исследованию проблемы тоталитаризма. Так, появилась книга Фридриха Хайека «Дорога к рабству», впервые рассматривавшая понятие «тоталитаризм» как научную категорию. Оруэлл разделял основные выводы этой книги: опасность отрицания абсолютной ценности человеческой личности и измерения этой ценности в зависимости от коллективной воли; несостоятельность любой строго централизованной системы прежде всего с экономической точки зрения, в том числе из-за стремления к плановому развитию под руководством государства. Читая книгу Хайека, Оруэлл вновь и вновь находил подтверждение своим мыслям: в обществе с плановым хозяйством, с одной стороны, нет экономической эффективности, с другой — нет места правозаконности: экономический контроль влечет за собой контроль над всей жизнью людей; общечеловеческая мораль исчезает, и у власти оказываются люди, чуждые нравственных норм.
Важным дополнением к книге Хайека стала работа Эриха Фромма «Бегство от свободы», которая рассматривала тоталитаризм со специфической точки зрения социального психолога{702}. В ней, в частности, содержался анализ механизмов приведения масс в готовность подстроиться под общепринятые шаблоны поведения. «Подмена подлинных актов мышления, чувства и желания в конечном счете ведет к подмене подлинной личности псевдоличностью» — этот вывод Фромма отчетливо перекликался с основными идеями произведения Оруэлла, к которому через много лет он написал глубокое и страстное послесловие: «Он хочет предупредить и пробудить нас. Он еще надеется, но в отличие от авторов ранних утопий западного общества его надежда — это надежда отчаяния. Ее можно реализовать, признав, как учит нас “1984”, опасность, с которой столкнулось сегодня всё человечество, опасность общества роботов, которые потеряли последние следы индивидуальности, любви, критического мышления, и к тому же не осознают этого из-за “двоемыслия”. Книги, подобные оруэлловской, — грозное предупреждение, и будет жаль, если читатель самонадеянно поймет “1984” как очередное описание сталинского варварства и не заметит, что книга касается и нас»{703}.
В 1951 году в США в издательстве «Харкурт Брейс», опубликовавшем роман Оруэлла, вышла ставшая классической работа Ханны Арендт «Истоки тоталитаризма»{704}. В качестве модели царства насилия Арендт рассматривала нацистский концлагерь, но это был лишь фон для значительно более широких рассуждений и обобщений. Арендт показала, что «тоталитарная личность» — «анатомизированный человек», потерявший свою идентификацию и персональные качества, оторванный от социальной почвы, превратившийся в маргинала, ставший неотделимой частью толпы, податливой на всевозможные манипуляции. Именно на базе таких «неприкаянных» формируется, согласно Арендт, тоталитарная система.
В романе Оруэлла с различной степенью глубины отразились мысли, развитые затем в мировой исторической, политологической, психологической и философской литературе о тоталитаризме. К концу 1980-х годов, когда рушился Советский Союз, книга Оруэлла была опубликована более чем на шестидесяти языках общим тиражом не менее десяти миллионов экземпляров. 1984 год был провозглашен ЮНЕСКО Годом Джорджа Оруэлла. В 2009 году лондонская «Таймс» включила роман в список шестидесяти лучших книг, опубликованных за последние 60 лет (книга Оруэлла открывала этот список){705}. Американский журнал «Ньюсуик» поставил это произведение на второе место в перечне ста лучших книг всех времен и народов (на первом месте был роман Льва Толстого «Война и мир», на последнем — «Вторая мировая война» Уинстона Черчилля){706}. По результатам опроса, проведенного в апреле 2018 года редакцией по проблемам культуры Би-би-си, в числе ста книг, которые сформировали современный мир, роман Оруэлла оказался на пятом месте{707}.
Судьба романа в Советском Союзе — отдельная захватывающая история. В самом конце 1960-х годов появился безымянный перевод. Книга распространялась в виде машинописных копий или фотокопий, передавалась из рук в руки на очень короткое время{708}. Как заметил по этому поводу современный автор Сергей Кузнецов, «есть что-то глубоко симптоматичное, что целое поколение русских читателей получало “1984” на одну ночь. В это время суток роман Оруэлла заменял сон и временами становился неотличим от него»{709}.
Один из тогдашних диссидентов Виктор Сокирко вспоминал: «Сам я прочел эту книгу очень давно, кажется, в 1969 году, в числе многочисленной тогда “самиздатской литературы”. Помню, я совсем не удивился тому, что эту фантастику приходится читать как нечто недозволенное. Хотя в ней речь шла о сверхтоталитарном строе в будущей Англии, но мне она показалась пародией прежде всего на наше сталинское прошлое. Без труда узнавались детали, сама атмосфера страховидной жизни, сгущенной только до фантастики. Впрочем, я уже тогда был способен предположить, что роман мог быть написан частично и по тенденциям самой английской действительности. Но вот некоторые мои знакомые, совершенно не причастные к правозащитному движению, вполне благополучные советские граждане, после чтения этого романа были совершенно убеждены, что это — пародия или даже пасквиль именно на нас»