Похоже, туземцы поначалу видели в этом некую странную попытку наладить контакт. Европейцы ведь изготовляли вампум, вещь, обогащенную культурными смыслами, а обменивали ее на меха и пищу. Не удивлюсь, если местные чувствовали, что они где-то обязаны европейцам, что им нужно принять этот странный, бесполезный вампум и обменять на товары, без которых европейцам не выжить.
Естественно, вскоре случилось неизбежное. Голландцы перенасытили крохотный первобытный рынок поддельными вампумами. Они ведь производили их в огромных количествах, а в крохотных деревнях Манахатты востребована была лишь малая часть изготовленных товаров. Итак, Уолл-стрит спровоцировала первую в Америке финансовую катастрофу и стала ее главным действующим лицом. Однако меха, еда и другие товары, выменянные у индейцев-ленапе на поддельную валюту, позволили Уолл-стрит разрастись, и европейские кварталы постепенно поглотили деревни вроде Вапуза. Однако само это место никуда не делось. Оно погребено под фундаментами небоскребов делового центра, но остается местом силы. И нет, я не думаю, что его сила смешалась с новой силой Уолл-стрит.
Я думаю, что оно ждет своего часа в тихой дреме и в этом полусне-полужизни помнит о прошлых обидах и копит силы для мести.
Я не должна подходить близко к Вапузу. Если вы видите эту подзамочную запись, значит, вы в курсе, что у меня в жизни есть проблемы, о которых я даже намеками опасаюсь говорить. Однако я каждую неделю изобретаю новые причины для того, чтобы сократить расстояние между мной и местом силы. Например, захожу за цветами в магазин поблизости. Покупаю еду в кафе неподалеку. И я подбираюсь все ближе и ближе, сознавая, что рискую, – но все равно сужаю круги, ибо с самого начала меня интересовала она – сила. А Вапуз был первым из известных мне поселений, принесенных в жертву финансовым интересам, которые я обслуживала. Благодаря чему я и веду ныне ту жизнь, которую веду.
С тех пор я многое узнала о культуре американских индейцев. Меня к ней влечет, она меня завораживает. И я надеюсь, что новообретенные знания защитят меня в будущем. Но меня также влечет сила, а это место – место силы.
Не ходите в Вапуз. Там небезопасно.
Девятнадцать
Тэллоу проснулся около шести. Ощущение было такое, что на нем всю ночь булыжники таскали.
Даже душ не помог. Далее последовало короткое, но бурное свидание с унитазом. Нажав на смыв, он заметил в воде кровь. Тэллоу оделся, запихал обратно в сумку для ноутбука кой-какие штуки и вышел на улицу.
В семь утра он уже стоял перед большим цветочным магазином на Мэйден-лейн. Они только-только открылись, и из запаркованного во втором ряду с аварийкой грузовика таскали покачивающие листьями горшки. Тэллоу проскользнул в дверь мимо неприятно здорового вида мужчин в майках-алкоголичках и трениках – те несли тяжелые поддоны с горшками, ничуть не напрягаясь, словно то были картонные подносики с кофе. Тоненькая женщина разглядела Тэллоу в просвете между двумя громадными кустами отвратительного вида – триффиды, не иначе – и вежливо окликнула:
– Простите, но мы еще на самом деле не открылись.
Тэллоу, чувствуя себя немного неловко, показал ей значок:
– Я знаю. Мне просто нужно задать вам один вопрос. Это ненадолго.
Женщина пошла к нему, огибая растения и вытирая руки о джинсы, которые утратили изначальный голубой цвет лет пять тому назад. Бела она была, как лилия, и стройна, как ива, а волосы ее отливали бледным сиянием, как у тех, кто много времени проводил на солнце за работой.
– Чем могу быть полезна, детектив? Этот один вопрос – он для кого? Для жены, девушки? Или вашей матери?
– Я показал вам значок не для того, чтобы получить скидку или что-то в этом роде. Клянусь. Мне просто нужно увидеть цветы табака. Если они у вас есть.
Глаза женщины говорили, что ей за тридцать, однако лоб ее пересекли всего две морщины, когда она задумчиво нахмурилась:
– Хм. Вы знаете, а у меня есть табак. Пойдемте.
Она повела его по своей оранжерее, и глазам Тэллоу предстало четыре или пять видов растительной жизни, прежде чем он оказался в плотных зарослях каких-то кустов. Женщина последовательно осмотрела три уровня полок. А потом остановилась на горшочке, из которого торчали хилые на вид стебельки с тоненькими белыми соцветиями.
– Антеннария подорожниколистная, еще ее называли женский табак, – пояснила она. – Индейцы использовали ее листья для облегчения менструальных болей, для восстановления после родов и проблемах с желудком.
Бедная антеннария не могла похвастаться густыми листьями, и Тэллоу решил ее не трогать – вдруг завянет.
– Или вот еще какая штука, – сказала женщина, поднимая горшок потяжелее: в нем топорщились яркие, сочные зеленые листья и белые, а внутри чуть розоватые раструбы цветков. – Вот, собственно, тот самый Nicotiana tabacum, или табак обыкновенный, еще называемый виргинский, – далекий родственник табачных семян, что передали в дар Христофору Колумбу индейцы таино. Именно те семена преподнес в дар французскому двору Жан Нико. Аристократам так понравилось нюхать перетертые листья табака, что они назвали в честь дарителя само растение.
Тэллоу потер указательным и большим пальцем один из листов. И тут же почувствовал запах – да, отчасти похожий на тот резковатый аромат, чем-то напоминающий сигаретный, что он унюхал в квартире 3А.
– Это он, – пробормотал Тэллоу. – Я думаю, да. Его бы размять и поджечь…
– Купите – и делайте все что угодно, хоть сжигайте, хоть разминайте, – с улыбкой сказала флорист.
– Простите, – отозвался Тэллоу. – Это для дела, над которым я работаю. Да, представьте себе, для дела. А вы, похоже, хорошо понимаете во всем этом…
Она обвела глазами обширный зал.
– Мне как бы по должности положено, не находите?
– Простите. Извините. Я просто еще не проснулся до конца. А вы случайно не знаете: не произрастал ли этот сорт табака в дикой природе в здешних местах? Ну, когда-то давно?
Она задумчиво прикусила щеку, медленно поворачивая в испачканных землей руках горшок. Ногти у нее оказались длиннее и крепче, чем можно было ожидать от человека ее профессии.
– Ну… Это сорт культурного растения, как я сказала, и некоторые полагают, что вывели его, скрестив несколько видов дикорастущих… Но да, вполне возможно, что нечто подобное когда-то росло здесь. Да и антеннария тоже принадлежит к местной флоре. Вы бы его увидели на склонах холмов, обращенных к нынешним Перл-стрит и Уотер-стрит, если бы попали во времена, когда местные жители продали остров голландцам.
Тэллоу решился:
– Я бы хотел купить… э-э-э-э… вот это растение… которое с цветами.
– Nicotiana tabacum.
– Ага!
Она скептически заломила бровь:
– Я полицейским скидки не делаю. И женщины – они розы предпочитают, я вам точно говорю.
– Я даже не сомневаюсь. Но дело в том, что человек, которого я разыскиваю, предпочитает Nicotiana tabacum. А на скидки для полицейских я не соглашаюсь. Никогда.
Что, конечно, было чистой и беспримесной ложью: в последние годы Тэллоу еще как соглашался на такие скидки. И он это знал, и она это знала – просто потому что у Тэллоу это в глазах было написано. Однако он заплатил полную цену за горшок с цветком и гору пакетиков с цветочным прикормом, и ему это очень понравилось. Он поблагодарил флористку и пошел из магазина, чудом увернувшись от очередного цветочного спортивного снаряда в руках грузчика-культуриста.
Далее Тэллоу заехал в кофейню, где утренним специальным предложением как раз оказался айс-кофе, и купил целый поднос с шестью стаканчиками – здоровенными, и в каждом в огромных количествах плескались животворящий эспрессо и жестко примороженные сливки. На каждом из шести стаканов из модного биопластика красовалось изображение обнаженного мужчины с воткнутыми в розетку гениталиями. Счастливчик прыгал на месте от электрических разрядов и радости. Тэллоу умял разложенное на заднем сиденье барахло и воткнул туда поднос с кофе. Горшок с табаком стоял в ногах у пассажирского сиденья. Сколько сделано, а еще восьми нет. Да, а вот про завтрак он как-то забыл. Но ничего, до обеда доживем. С такими мыслями Тэллоу поехал в Полис-Плаза.
Войдя в офис Бэта и Скарли, Тэллоу застал следующую картину: Бэт дрых в кресле, положив голову на верстак, а Скарли мягкими движениями правила на истертом кожаном ремне старую опасную бритву. И внимательно так вглядывалась в лицо напарника. Тот лежал, отвернувшись головой от двери.
– Слушай, ну ведь правда, зачем ему брови? В смысле, какая от них непосредственная польза? Никакой, – шепотом сообщила Скарли.
– Я не сплю, – простонал Бэт. – Я просто отдыхаю. Мозгом. Только подойди ко мне с этой штукой, я те морду с лица сбрею. Или в глаз наблюю.
Тэллоу прислонил сумку с ноутбуком к креслу, опустил на верстак горшок с табачным цветком и выставил поднос с кофе рядом с головой Бэта.
– Как думаешь, три штуки в ваш холодильник влезут?
Голова Бэта поднялась. Она раскачивалась на тоненькой шее, как у обколотой транквилизаторами курицы. Медленными механическими движениями Бэт поворачивал голову, вглядываясь в окружающий ландшафт. Наконец глаза его сфокусировались на кофе.
– Боже ты мой! – благодарственно выдохнул он. – Я тебя люблю. Я бы даже с тобой переспал, и все такое. Все б тебе отдал. Вот только сейчас я очень, очень плохо себя чувствую. Устал. Можно я не буду двигаться?
Скарли хищно содрала крышку со стакана и одним глотком опустошила его на целую треть. Глаза ее странным образом закатились:
– О-о-о-о… класс… – пробормотала она. – Настоящий класс.
Бэт прежалко возился с крышкой ближайшего стаканчика, тщетно пытаясь отковырять ее. Слабые пальцы не слушались. Стаканчик не открывался. Тэллоу протянул руку и снял крышку. Интересно, вот на это, наверное, и похоже отцовство? Бэт сделал глоточек – ни дать ни взять болезненное дитя из романов Диккенса. Сейчас возьмет и пискнет: «Благослови вас Господь, предобрые господа!»