– Какая?
– Дельфины появились не с восходом солнца, как было предсказано, а на два с половиной часа позже.
– Да, вы говорили.
– Я раздумывала над этим, и меня осенило, что разница во времени между Индией и Египтом три с половиной часа. Когда в Индии восемь тридцать утра, в Египте солнце только встает.
– Это интересно… – начал я, но Пия меня перебила:
– Умоляю, ни слова о вещем сне. Важно узнать, почему Типу оказался в Египте.
– Видимо, он собирался пересечь Средиземное море. Это всего лишь догадка, но Рафи знает наверняка.
– Вот потому-то и надо с ним поговорить.
– Я, конечно, очень постараюсь, но не знаю, когда это станет возможным, поскольку он в больнице.
– А что, к нему не пускают?
– Точно не скажу, но выясню.
– Ладно, держите меня в курсе, я тотчас приеду.
– Уж я-то буду счастлив видеть вас, – сказал я и, сообразив, что такое ляпнул, поспешно добавил: – Только пока ничего не предпринимайте. Я попробую навестить Рафи и потом свяжусь с вами.
– Хорошо, буду ждать вестей.
Я уже хотел распрощаться, но Пия вдруг сказала:
– Подождите минутку, Дин, мне пришло какое-то сообщение.
– Да, конечно.
Пия пощелкала клавишами и тихо охнула.
– Это насчет вашей фотографии с пауком.
– И что там?
– Я переслала ее Ларри, он мой знакомый, изучает пауков.
– Господи, да зачем? – Я вдруг запаниковал. – Я же так, ради шутки…
– Сама не знаю почему, но я ее послала. И вот Ларри ответил. Достаточно высокое разрешение позволило увеличить снимок и идентифицировать насекомое. Ларри волнуется, пишет, надо срочно вас предостеречь.
– Вот как? О чем?
– На фото коричневый отшельник, Loxosceles reclusa. Укус его очень болезненный, яд сильнее, чем у гремучей змеи, челюсти легко пробивают кожу. Ларри спрашивает, вам попался только один паук или были еще?
– Я видел и другого – вернее, его заметил Рафи. Паук залез ему на плечо, потом перепрыгнул на меня. Правда, я не уверен, что он точно такой же. А что, они здесь водятся?
– Ларри пишет, он впервые узнал о появлении этого вида так далеко на севере, однако не удивлен. Из-за потепления климата отмечено очень быстрое распространение этих пауков в Европе. Родственный вид, средиземноморский отшельник, уже встречается во всех частях Италии. Пару лет назад от укуса такого паука погибла жительница южной провинции. Вначале она сочла происшествие пустяком, но всего за день ее состояние резко ухудшилось. Сыворотку самолетом отправили из Бразилии. Но не успели, женщина умерла.
– Не может быть!
– Еще как может. Сейчас я проглядываю статью об этом случае, пришлю вам ссылку… Вот… средиземноморские отшельники заполонили соседний дом… часть их проникла в погреб той женщины… Очень надеюсь, у вас там ничего похожего.
– Нашествие ядовитых пауков? – У меня побежали мурашки по спине. – В Венеции? Невероятно!
– Просто будьте осторожны, ладно?
Я почувствовал накат очередной волны паники и решил сбить ее прогулкой. Конечно, было бы разумно тотчас проверить квартиру на предмет пауков, но пока на это не хватило духу.
Я отошел совсем недалеко, когда со мной поравнялся какой-то рослый прохожий. Скосив глаза, я углядел зеленую бейсболку и заросший щетиной подбородок.
Меня тряхнуло, но я постарался не сбиться с шага, вперив взгляд прямо перед собой.
– Здравствуйте, мистер. Как поживаете?
Английский беглый, но с очень заметным акцентом. На руке татуировка – питон, обвивший предплечье.
– Хорошо, – ответил я, надеясь, что голос не дрогнет.
– Любуетесь Венецией?
– Любуюсь.
– Однако вы не турист.
– Почему так решили?
– Как ни увижу вас, вы болтаете с бенгальскими парнями. Вам что-то нужно от них?
– Нет. Я тоже бенгалец, мне интересны их рассказы, только и всего.
– Стало быть, вы любитель историй?
– Да.
– Осторожнее, мистер. Иногда истории бывают опасны.
– Не понимаю? – Я никак не мог заставить себя взглянуть на него.
– Может, слыхали такую историю, “Смерть в Венеции”? – Здоровяк издал нечто среднее между смешком и рыком. – Любуйтесь Венецией, мистер, наслаждайтесь, но помните об осторожности.
Голос его угас, а я так и шел, не глядя вокруг.
Удивительно, но паника исчезла, теперь я впал в этакую оцепенелость, не сознавая, где я и что я. Я даже не знал, говорил ли я с незнакомцем или мне померещилось.
Наконец я очнулся и понял, что я в гетто, прохожу мимо книжной лавки. Я уже почти миновал ее, но что-то зацепило мой взгляд, заставив вернуться.
Листовка в витрине извещала о выставке. Пульс мой зачастил, казалось невероятным, что я знать не знал об этом событии.
Речь шла об одной из редчайших и наиболее ценных книг в мире – “Гипнэротомахии Полифила”, аллегорическом произведении пятнадцатого века, отпечатанном в типографии Альда. Это издание считалось “самым прекрасным” из всей когда-либо существовавшей книжной продукции, оно появилось в Венеции в 1499-м (что формально делало его инкунабулой, первопечатной книгой), а печатником был не кто иной, как великий Альд Мануций, почти всю жизнь проживший в этом городе и в нем же скончавшийся в 1515 году.
Одно только имя его меня вмиг воодушевило. Альд Мануций, которого иногда называли “Микеланджело печатного дела”, был, наверное, самым авторитетным книгоиздателем после Гутенберга, человеком, чьим наследием пропитана современная жизнь. Он создал прототипы широко используемых ныне шрифтов, среди которых мои любимые “бембо” и “гарамон”, придумал курсив, ввел точку с запятой и придал запятой ее характерную форму закорючки. Словно всего этого было мало, он сотворил предтечу нынешней мягкой обложки и тем самым навеки изменил наши отношения с печатным словом: только благодаря ему книги стали читать не ради одних благочестивых назиданий и поучений, но просто для удовольствия.
Вглядевшись в листовку, я понял, что выставка организована в библиотеке Фонда Кверини Стампалья. Последний раз я приезжал в Венецию на конференцию, которая проходила именно там, и название это также нашло отклик в моей душе.
Я тотчас принял решение и отправился на выставку.
Шагая по узким извилистым улочкам, я припоминал детали своего прежнего визита в Венецию. Особенно яркое впечатление оставило выступление Чинты, которая назвала этот город “издательской столицей раннего Просвещения”. Первые два века после изобретения типографского станка, сказала она, не менее половины всей печатной продукции выпускалось именно здесь, Венеция стала центром мировой книготорговли; в 1538 году тут был издан первый Коран на арабском, появились первые печатные книги на армянском, греческом и разных славянских языках, набранные соответствующими шрифтами, включая глаголицу (меня поразила легкость, с какой этот термин слетел с ее уст).
Вспоминались удивительные прогулки с Чинтой по местам, где некогда были книжные лавки, и ее рассказ о том, что в те дни “книги” представляли собою бумажные полотна с текстом; покупатели приобретали неразрезанные листы и, внимая советам книготорговца, выбирали переплет.
По пути в библиотеку меня вдруг огрело мыслью, что те старые лавки и типографии уже существовали, когда в Венецию прибыл Оружейный Купец, – ступая по этим улицам, он пробирался сквозь вселенную книг.
Возникло странное ощущение, что это вовсе не мысль, но воспоминание, яркое, как сон.
В свой прежний визит в Венецию я долго бродил по территории Фонда Кверини Стампалья. Лабиринт читален в позолоте, ухоженные дворики, галереи – на каждом шагу было что-нибудь увлекательное. Однако нынче мое внимание всецело было отдано выставке.
В галерее я с удивлением обнаружил, что я – единственный посетитель. Редкие книги явно не интересовали туристические массы.
Инкунабула покоилась в большой витрине в центре галереи. Вдоль стен, на которых висели экраны, разместились другие витрины. Одни экраны предлагали переводы текста на разные языки, другие – сведения об историческом фоне и спорах касательно авторства, которое обычно приписывалось монаху-францисканцу по имени Франческо Колонна.
Я остановился перед экраном с английским переводом, опубликованным в 1592 году под заголовком “Любовное борение во сне”. Прокручивая страницы, я понемногу вспоминал детали этой истории: рассказ идет от лица человека, который пускается на поиски традиционно пропавшей возлюбленной и оказывается в дремучем лесу, полном диких зверей – волков, медведей, шипящих змей. Он пробирается сквозь чащу и наконец в изнеможении падает и засыпает; ему снится сон, в котором он видит сон, одновременно страшный и чувственный, населенный фантастическими существами, статуями и монументами с загадочными письменами на латыни, греческом, иврите и арабском. В этом сне в сне послания исходят от наделенных даром речи зверей, деревьев, цветов, духов…
Я вспоминал сюжет романа, и у меня возникло необъяснимое чувство, будто и сам я стал частью сна, в котором мне отведена роль сновидения, посещающего доселе неведомых мне тварей – пауков, кобр, морских змей, а они, в свою очередь, являются в моем сне.
Словно в сонном дурмане, я наконец обратил взгляд на раскрытую инкунабулу, уложенную в бархатный футляр. Соседние витрины предлагали великолепные факсимильные репродукции ксилографий, украсивших страницы книги и в немалой степени способствовавших ее славе, ибо автором их считался Мантенья[54].
Разглядывая таинственные иллюстрации, я вдруг понял, что некоторые из них мне знакомы, нечто подобное я уже встречал, и не так давно. Тут я вспомнил рисунки на стенах святилища, и тогда возникла уверенность, что Оружейный Купец видел эти гравюры, а книга была той самой, со страниц которой проступил лик Манасы Дэви. Все сомнения отпали, когда я увидел изображение извивающихся змей. Я непоколебимо уверился, что вступил во Время творения книги и Купец где-то рядом.
Наваждение было настолько глубоким, что я совершил поступок, о каком не мог бы и помыслить в здравом уме. Я попытался взломать витрину.